Общий взгляд на непроизвольное течение мыслей

IfiS

II*

не остается долго перед сознанием в том же виде — ма-
ло-помалу он бледнеет, распадается н становится туск-
лым. Впрочем, части объекта, представляющие наиболь-
ший интерес, при постепенном исчезновении данного
объекта всего менее поддаются разрушению... Эта не-
равномерность различных частей воспроизведенного
представления, неравномерность, выражающаяся в от-
носительно большей устойчивости интересного сравни-
тельно с неинтересным, сохраняется некоторое время,
пока данное представление не сменится другим».

Закон этот применим лишь там, где интерес равно-
мерно распределен по всем частям воспроизведенного
представления. Всего менее он наблюдается в умах с
узкими и мелкими интересами, у тех людей, которые
вследствие бедности и пошлости своей эстетической на-
туры не могут возвыситься над мелочами личной жизни
и окружающей среды.

Впрочем, большинство из нас одарено лучшей орга-
низацией; непроизвольное течение мыслей большей ча-
стью совершается у нас беспорядочно, постоянно при-
нимая новые и новые направления интереса то в одной,
то в другой части каждого сложного представления, воз-
никающего в сознании. Например, мы часто подмечаем
в себе в два следующих непосредственно друг за дру-
гом момента мысли о предметах, отделенных друг от
друга значительным промежутком пространства и вре-
мени. Только после внимательного наблюдения за ходом
наших мыслей мы можем здесь подметить, согласно за-
кону Годжсона, вполне естественный переход от одного
объекта мысли к другому. Например, теперь (1879 г.),
глядя на стенные часы, я заметил, что думаю о недав-
нем сенатском постановлении о бумажных деньгах. Вид
часов напомнил мне о часовщике, который на днях ис-
правлял в них бой. Часовщик напомнил мне о ювелир-
ном магазине, где я его видел в последний раз; мага-
зин этот — о запонках, которые я покупал там; запон-
ки — о стоимости золотой монеты и о ее недавнем по-
нижении; последнее — о стоимости бумаг, а это, есте-
ственно, напомнило о том, как долго они будут нахо-
диться в обращении, и о предложении Байярда по этому
вопросу.

Каждый из этих образов представлял известный
интерес. Нетрудно указать в данном случае те интере-
сы, которые служили поворотными пунктами в тече-
нии моей мысли. В часах на мгновение наиболее инте-

песным мне показался механизм боя, потому что пре-
жде они били очень звучно, а теперь испортились, и их
слабый звук вызывал во мне разочарование. Но при
иных условиях часы могли бы напомнить о друге, кото-
рый подарил их мне, и о тысяче других обстоятельств,
связанных с часами. Ювелирный магазин напомнил о
запонках, потому что они одни из всего остального то-
вара там представляли для меня интерес собственности,
Этот интерес к запонкам, их ценности мог мне напомнить
о золоте как материале, из которого они сделаны и ко-
торый составляет их главную ценность, и т. д. Если чи-
татель, остановившись на каком-нибудь объекте своей
мысли, задастся вопросом: «Каким путем дошел я до
этой мысли?», то ему, наверное, удастся всегда восста-
новить в памяти ряд представлений, непрерывно свя-'
занных между собой сложной нитью в пунктах интере-
са. Таков процесс ассоциации идей при самопроизволь-
ном течении мыслей у людей средних способностей. Мы
можем назвать этот процесс обычной или смешанной
ассоциацией или неполным воспроизведением в памяти
минувших явлений.

Какой элемент ассоциации должен выступать на
первый план при неполном воспроизведении? Когда из-
вестная часть в потоке нашей мысли благодаря инте-
ресу сделалась настолько преобладающей, что стала
способной образовывать собственные ассоциации, пред-
определяющие характер дальнейшего течения мыслей,
то сумеем ли мы определить, какую именно из ассо-
циаций образует она, ибо таких ассоциаций может быть
множество? Годжсон говорит по этому поводу: «Инте-
ресные элементы в данном тускнеющем представлении
могут свободно комбинироваться с любым объектом и
с любой частью объекта, с которыми им случалось ког-
да-либо быть в комбинации. Любая из этих комбина-
ций может возобновиться в нашем сознании: одна —
должна непременно, но какая? На подобный вопрос мо-
жет быть только один ответ: та, которая являлась пре-
жде наиболее привычной. В нашем сознании сразу на-
чинает формироваться новый объект, части его группи-
руются около остатка прежнего представления; появля-
ясь одна за другой, они начинают принимать прежнюю
группировку, но едва начался этот процесс, как закон
интереса вступает в действие и вмешивается в образо-
вание новой комбинации, направляя внимание на ин-
тересные элементы нового объекта в ущерб всем осталь-

ным, и тот же процесс повторяется опять с бесконечно
разнообразными вариациями».

Ограничивая течение мысли переходами от интерес-
ного к наиболее привычному в обыденном смысле слова,
Годжсон слишком суживает характеристику процесса
ассоциации. Далеко не всегда какой-то образ вызывает
вслед за собой тот, который всего чаще с ним ассоции-
ровался, хотя частое повторение ассоциации, конечно,
один из наиболее сильных стимулов к ее возобновле-
нию. Если я внезапно произнесу слово «рак», то чита-
тель скорее всего представит себе известное животное,
если он зоолог, или известное патологическое явление,
если он врач. Произнося слово «реакция», я заставлю
натуралиста думать о химическом обмене веществ (на-
пример, щелочная реакция), а историка—о социоло-
гическом явлении (например, католическая реакция).
Произнося слова «постель», «умывальник», «утро», я
непременно заставлю читателя думать о его утреннем
туалете. Но часто повторяющиеся ассоциации иногда
никак не влияют на перемену направления мысли. Вид
известной книги чаще всего вызывал во мне мысль о ее
содержании и никогда не ассоциировался с идеей само-
убийства. Но вот с минуту назад я бросил на нее
взгляд, и в голове моей мелькнула мысль о самоубий-
стве. Отчего? Да просто оттого, что я вчера получил
письмо, в котором сообщалось о покончившем недавно
с собой авторе этой книги.

Итак, в нашей мысли самые свежие и самые при-
вычные ассоциации возобновляются с одинаковой лег-
костью. Этот факт до очевидности подтверждается опы-
том и потому не нуждается в пояснениях. Если мы ви-
дели сегодня утром нашего знакомого, то упоминание
его имени скорее вызовет в нашей памяти ту обстанов-
ку, в которой это произошло, чем что-нибудь относя-
щееся к его более отдаленному прошлому. Если вчера
вечером мы читали «Ричарда III», а сегодня кто-нибудь
упомянул о Шекспире, то вероятнее, что мы вспомним
именно об этой трагедии, а не о «Гамлете» или «Отел-
ло». Возбуждение определенных путей в мозгу или оп-
ределенные.виды общего возбуждения мозга оставляют
после себя известного рода восприимчивость или повы-
шенную чувствительность, которая постепенно ослабе-
вает. Пока эта повышенная чувствительность к некото-
рым впечатлениям еще не изгладилась в мозгу, до тех
пор как общая деятельность мозга, так и возбуждение

известных путей в нем могут быть вызваны такими при-
чинами, которые в другое время не оказали бы на них
подобного воздействия. Таким образом, недавность опы-
ra — важнейшее условие для воспроизведения его впе-
чатлений. (Я имею здесь в виду промежуток в несколь-
ко часов.) Гальтон нашел, что в детстве и юности сло-
ва играют большую роль в качестве фактора, вызы-
вающего ассоциацию, чем в зрелом возрасте и в ста-
рости. (В высшей степени любопытное описание по это-
му вопросу см.: «Inquiries into the Human Faculty».)

В непосредственном восприятии для вероятности вос-
произведения живость имеет такое же значение, как
привычка и время воздействия. Если нам случилось раз
в жизни быть свидетелями смертной казни, то впослед-
ствии всякий разговор или чтение об этом почти навер-
няка будет вызывать в воображении однажды увиден-
ную картину. Таким образом, событие, пережитое нами
однажды в молодости благодаря потрясающему дей-
ствию, произведенному им на нас, или его эмоциональ-
ной интенсивности, может в позднейшие годы стать ти-
пичным примером, иллюстрирующим даже такие явле-
ния, которые имеют весьма отдаленное отношение к
увиденной когда-то сцене. Если человек в детстве бесе-
довал с Наполеоном, то всякий раз, когда при нем бу-
дут упоминать о великих людях, великих событиях, сра-
жениях, царствах, о превратностях судьбы, об острове
на океане, с его губ будет готов сорваться рассказ о
памятном свидании с императором. Если читатель вне-
запно увидит в книге слово «зуб», есть половина веро-
ятности, что, вызвав образ, соответствующий этому сло-
ву, человек представит себе тот случай из жизни, когда
он был пациентом у дантиста. Ежедневно он чистит свои
зубы; и в это самое утро он тер их щеткой, жевал ими
во время обеда, чистил их после еды, и все-таки слово
«зуб» вызвало в нем более редкую и отдаленную по
времени ассоциацию только потому, что данная ассо-
циация отличалась значительно большей интенсив-
ностью.

Четвертым фактором, определяющим характер вос-
произведения, служит сходство в эмоциональном тоне
между нашим расположением духа в данную минуту ч
воспроизведенной идеей. Те же объекты связываются в
ассоциации с различными элементами, когда мы веселы
и когда грустны. Наша неспособность вызвать в себе
ряд веселых картин, когда мы в дурном настроении ду-

16<

ха, представляет поистине поразительное явление. Во-
ображение меланхоликов вечно занято картинами бо-
лезней, войны, бури, мрака, ужаса и разрушения. Санг-
виники, будучи в хорошем расположении духа, совер-
шенно не способны предаваться мрачным мыслям и
страху из-за дурных предзнаменований. Цветы и сия-
ние солнца, весенние грезы и радужные надежды —: вот
содержание быстро сменяющихся в их уме ассоциаций.
Читая в дурном настроении духа описание путешествия
в полярные страны или в глубь Африки, мы ужасаем-
ся грозным силам природы; перечитывая то же описа-
ние в хорошем расположении духа, мы приходим в
восторг при мысли об энергии человека, преодолеваю-
щей все препятствия, которые природа ставит его стрем-
лениям. Немногие романы читаются с таким веселым
чувством, как «Три мушкетера» Дюма. А между тем я
могу засвидетельствовать, что, читая этот роман во вре-
мя морской болезни, я почерпнул из него только чувство
глубочайшего отвращения к той жестокости и резне, ви-
новниками которой были герои романа — Атос, Портос
и Арамис.

Итак, причинами, благодаря которым интересный
элемент тускнеющего представления вызывает за собой
то, а не другое новое представление, служат привычка,
«недавность», живость и эмоциональное родство пред-
ставлений. Мы можем с уверенностью сказать, что в
большинстве случаев данное представление вызовет за
собой по ассоциации привычное, недавнее, живое или
эмоционально сходное представление. Если все эти свой-
ства характеризуют элемент, входящий в состав вновь
образующейся ассоциации, то можно предвидеть, что
данный элемент будет играть важную роль и в обра-
зовании последующего объекта мысли. Впрочем, вопре-
ки тому факту, что смена представлений подчинена
строгому детерминизму и сводится к немногим классам,
характерные черты которых обусловлены предшествую-
щим опытом, необходимо все-таки сознаться, что воз-
никновение огромного числа звеньев в цепи представле-
ний не поддается никакому определенному закону. Это
можно видеть на примере, приведенном мною на с. 164,
о часах. Почему образ ювелирного магазина напомнил
мне о запонках, а не о цепочке, которую я купил там
после запонок, которая стоила дороже и с которой бы-
ли связаны гораздо более интересные эмоциональные
ассоциации? Читатель, занимаясь самонаблюдением,

легко может почерпнуть массу аналогичных фактов.
Ввиду этого мы должны допустить даже в формах обыч-
ной смешанной ассоциации, которые лежат ближе всего
к неполной реинтеграции, что случай решает, какой
именно элемент ассоциации будет вызван интересной
стороной тускнеющего представления; разумеется, слу-
чай — для нашего ума. На самом же деле, без сомне-
ния, образование каждой новой ассоциации предопре-
делено физиологическими причинами, которые вслед-
ствие тонкости и изменчивости не поддаются нашему
анализу.

Ассоциация по сходству. Рассматривая смешанные
ассоциации, мы постоянно предполагали, что интересная
часть тускнеющего объекта мысли довольно значитель-
на и настолько сложна, что сама по себе образует кон-
кретный объект. Гамильтон рассказывает, например,
что однажды воспоминание о горе Бэн-Ломонд привело
его к мысли о прусской системе воспитания, причем
звеньями ассоциации были немец, которого он встретил
на Бэн-Ломонде, Германия и т. д. В Бэн-Ломонде как
объекте опыта интересом, определяющим дальнейшее
течение мыслей, было присутствие сложного образа от-
дельного человека. Но теперь предположим, что заин-
тересованное в данном объекте внимание еще более
утончается и подчеркивает в нем лишь одну часть, ко-
торая сама по себе так незначительна, что не может
быть изображением конкретного предмета, а представ-
ляет собой отвлеченное свойство. Кроме того, предпо-
ложим, что эта часть объекта сохраняется перед нашим
сознанием (или, на языке физиологии, продолжаются
обусловливающие ее мозговые процессы), после того
как другие стороны данного объекта стушевались. В та-
ком случае малый остаток представления окружит себя
собственными элементами ассоциации тем путем, кото-
рый мы описали выше, и тогда отношение между исчез-
нувшим и вновь образовавшимся объектами мысли бу-
дет отношением сходства. Пара таких объектов обра-
зует то, что называется ассоциацией по сходству.

Сходные объекты, сопровождающие один другого в
такой ассоциации, всегда суть нечто сложное. Это по-
стоянно подтверждается опытом. Простые идеи, атрибуты
или качества не обнаруживают стремления напоминать
об аналогичных свойствах. Мысль о каком-нибудь от-
тенке голубого цвета не вызывает мысли о другом от-
тенке, за исключением случаев, когда ради сравнения

t69

или установления номенклатуры мы специально сопо-
ставляем различные оттенки цвета. '

Два сложных объекта сходны, когда оба имеют одно
или несколько общих свойств, хотя во всех других отно-
шениях между ними нет ничего общего. Луна похожа
на пламя газового рожка и на мячик, хотя между пла-
менем и мячиком нет сходства. Устанавливая сходство
между двумя сложными объектами, мы всегда должны
указывать, в чем оно заключается. Луна и пламя газо-
вого рожка похожи как светлые тела — и только; луна
и мячик как круглые тела—и только. Мячик и пламя
ни в каком отношении не сходны, т. е. у них нет ни од-
ного общего качества. Сходство двух сложных объек-
тов есть тождество в каком-нибудь отношении того и
другого. Поскольку известное свойство наблюдается в
двух явлениях, хотя бы не сходных между собой в дру-
гих отношениях, постольку они сходны между собой.

Теперь обратимся к ассоциациям по сходству. Если
вслед за мыслью о луне в нашей голове явилась мысль
о мячике, а за мыслью о мячике — мысль об одной из
железных дорог, принадлежащих г-ну X., то такое чере-
дование представлений обусловлено тем, что одно из
свойств луны (округлость) отделилось от остальных
атрибутов и окружило себя группой новых качеств (уп-
ругость, кожаная оболочка, быстрое подчинение чело-
веческому произволу и т. д.), и тем, что последнее свой-
ство мячика снова оторвалось от комплекса остальных
свойств и снова окружило себя группой новых атрибу-
тов, которые образовали понятия «железнодорожный
туз», «подъем и падение бумаг на бирже» и др.

Постепенный переход от полного воспроизведения к
ассоциации по сходству посредством того, что мы назы-
вали неполным воспроизведением, может быть изобра-
жен в виде диаграмм. Рис. 10 изображает полное вое-

„ро„з..,еиие, Р„с. Ч - «епо,„ое, р,с. 12 - ассоц.апи»

по сходству. А во всех трех диаграммах изображает
тускнеющий объект мысли, В — вновь образующийся.
При полном воспроизведении всей части А равно при-
нимает участие в В. При неполном воспроизведении зна-
чительнейшая часть А не играет никакой роли в обра-
зовании В. Только часть М вызывает В. При ассоциа-
ции по сходству часть М значительно меньше, чем в
предыдущем случае, и, вызвав новую группу элементов
ассоциации, она не стушевывается, но упорно продол-
жает действовать наряду с ними, образуя тождествен-
ную часть в обеих идеях и тем самым делая их сход-
ными.

Почему один элемент в тускнеющем объекте мысли
отделяется от остальных и действует, как мы сказали,
самостоятельно? Почему другие элементы не принимают
в образовании нового представления никакого участия?
Все это загадки, которые мы не беремся отгадывать,
ограничиваясь простым указанием на факт. Может быть,
более тонкий анализ законов нервной деятельности
даст когда-нибудь ключ к решению этих загадок; может
быть, также, что в нервной деятельности мы не найдем
объясняющего принципа для указанных явлений, и тог-
да придется предположить в них активность самого со-
знания. Но мы во всяком случае не будем вдаваться в
детали.

Подводя итоги сказанному, мы видим, что разница меж-
ду тремя видами ассоциации чисто количественная и
сводится к большему возбуждению нервных путей, со-
ответствующему той части исчезающего объекта мысли,
которая служит формирующим началом для следую-
щей мысли. Но modus operand! (способ действия) этой
части во всех случаях тот же, независимо от ее вели-
чины. Элементы, образующие новый объект мысли, го-
товы возникнуть перед сознанием каждую минуту, пото-
му что соответствующие им нервные пути были однаж-
ды возбуждены сразу вслед за нервными элементами,
соответствующими предыдущему объекту мысли или его
активной части. Этот физиологический закон, закон при-
вычки, распространяется в конце концов на ток, пробе-
гающий по нервным путям. Направление и виды его мо-
дификаций зависят от не известных нам условий, бла-
годаря которым в мозгу одних лиц ток сосредоточива-
ется в малых участках, в мозгу других он распростра-
няется во всю ширину пути. Отгадать эти условия для
нас, по-видимому, нет никакой возможности. Каковы бы
они ни были, во всяком случае в них коренится глубо-
кое различие между гением и прозаической натурой —
рабом привычки и рутинного образа мыслей. В главе
«Мышление» мы возвратимся к этому вопросу.

Произвольное течение мыслей. До сих пор мы рас-
сматривали процесс ассоциации в форме непроизволь-
ного течения мыслей. Образы фантазии сменяют друг
друга независимо от нашего желания, то следуя прочно
проложенным путям обыденной привычки, то носясь
беспорядочными скачками по всему протяжению про-
странства и времени. Таковы грезы, мечты. Но значи-
тельная доля в потоке наших идей связана обыкновен-
но со стремлениями к известным целям, с сознательным
интересом; в таком случае течение мыслей называют
произвольным.

С физиологической точки зрения мы должны пред-
положить, что стремление к цели выражается в преоб-
ладании деятельности вполне определенных мозговых
процессов за все время течения наших мыслей. Наше
обыденное мышление не простые грезы, не бесцельное
блуждание — оно всегда вращается около какого-нибудь
центрального интереса, около основной темы, к которой
большинство наших представлений имеет известное от-
ношение и к которой мы после минутных отступлений

возвращаемся снова. Мы предположили, что такой ин-
терес поддерживается непрерывным возбуждением
нервных путей. В смешанных ассоциациях, которые мы
изучали до сих пор, части каждого объекта мысли, слу-
жащие для нее поворотными пунктами, представляют для
нас интерес, в значительной доле обусловленный их от-
ношением к общему интересу, который временно овла-
дел нашим сознанием. Пусть Z будет нервный процесс,
обусловливающий общий интерес, тогда если авс явля-
ется объектом мысли, а Ь имеет более ассоциаций с Z,
нежели а или с, то Ь станет интересной, руководящей
частью объекта и будет вызывать только элементы сво-
их ассоциаций. Ибо энергия, вызванная возбуждением
нервного пути Ь, будет увеличена активностью Z, кото-
рая не повлияет ни на а, ни на с, вследствие отсутствия
всякой предшествующей связи между Z и а и между
Z и с. Если я, например, думаю о Париже, 'будучи го-
лоден, то весьма вероятно, что объектом моей мысли
будут парижские рестораны.

Проблемы. Но как в теоретической области, так и в
практической жизни существуют интересы более тонкие,
принимающие формы определенных образов-целей, ко-
торые мы стремимся осуществить. Цепь идей, возникаю-
щих под влиянием такого интереса, обыкновенно со-
ставляет мысль о средствах, необходимых для осуще-
ствления данной цели. Если мысль о цели сама собой
не указывает на средства, то нахождение последних об-
разует проблему, совершенно своеобразную самостоя-
тельную цель, к достижению которой мы сильно стре-
мимся, но природы которой мы не можем себе ясно
представить, как бы мы ни желали этого.

То же самое наблюдается, когда мы хотим припом-
нить что-нибудь забытое или найти логическое основа-
ние для суждения, сделанного интуитивным путем. Же-
лание здесь влечет нас в том направлении, которое ка-
жется верным, но к такому пункту, который невидим.
Короче говоря, отсутствие образа служит таким же по-
ложительным руководящим мотивом для наших пред-
ставлений, как и его присутствие. Пробел в нашем со-
знании представляет при этом не совершенную пустоту,
но чувствительный недостаток. Если бы мы захотели
объяснить с физиологической стороны, как мысль, на-
ходящаяся еще в потенциальном состоянии, все-таки
проявляет известную активность, то мы должны были
бы предположить, что при этом нервные пути возбуж-

дены, но в наименьшей степени и на полусознательном
уровне. Постарайтесь, например, символически охарак-
теризовать состояние человека, который ломает голову,
стараясь припомнить мысль, пришедшую ему на ум не-
делю назад. Элементы ассоциации, связанной с этой
мыслью, в данном случае налицо, но они не в состоянии
оживить в памяти забытую мысль. Мы не можем допу-
стить, что мозговые процессы, обусловливающие эти ас-
социации, не совершаются вовсе в человеке в такой мо-
мент потому, что искомая мысль вот-вот может быть
охвачена его сознанием. Ритм фразы, выражающей ис-
комую мысль, уже звучит в ушах, соответствующие
слова вертятся на языке, но не припоминаются окон-
чательно. Вся разница между тем случаем, когда мы
припоминаем забытое, и тем, когда ищем средств к
осуществлению некоторой цели, в следующем: первый
случай относится к минувшему опыту, а второй— нет.
Если мы сначала проанализируем способ припоминания
забытого, то нам легче будет понять сознательные по-
иски неизвестного.

Разрешение проблем. Забытый объект «чувствуется»
нами как некоторый пробел между другими определен-
ными объектами. При этом мы смутно помним, где, ког-
да и при каких обстоятельствах нам пришла в голову
в последний раз забытая теперь идея. Мы помним в об-
щих чертах и тему, к которой она относится. Но все эти
частности не сливаются в одно прочное целое, которое
могло бы заместить ощущаемый нами пробел; мы чув-
ствуем неудовлетворенность и ломаем себе голову в
поисках других частностей забытого факта. От каждой
частности лучеобразно расходятся линии ассоциаций, и
это обстоятельство дает повод ко множеству попыток
восстановить забытую идею по ассоциации с какой-
нибудь из частностей. Здесь сразу обнаруживается, что
многие из них не имеют к искомой мысли никакого от-
ношения, поэтому сразу теряют всякий интерес и ус-
кользают от нашего сознания. Другие элементы мысли
ассоциируются одинаково хорошо и с искомой идеей, и
с другими представлениями, находящимися в нашем
сознании. При появлении в сознании таких ассоциаций
мы начинаем испытывать своеобразное ощущение, по-
буждающее нас хвататься за них и сосредоточивать на
них наше внимание. Таким образом шаг за шагом мы
вспоминаем сначала, что нам пришла в голову искомая
мысль, когда мы сидели за столом; что при этом был

наш хороший знакомый X; далее, что толковали тогда
за столом о том-то и том-то; наконец, что мысль эта
была в нас вызвана каким-то анекдотом, в котором
определенную роль играла какая-то французская ци-
тата.

Все добавочные элементы ассоциации возникают в
нас независимо от усилий воли, посредством самопро-
извольного течения мыслей. Роль воли при этом заклю-
чается только в подчеркивании тех элементов ассоциа-
ции, которые кажутся наиболее подходящими, в сосре-
доточении на них внимания и в игнорировании осталь-
ных элементов. При помощи подобного блуждания на-
шего внимания по соседству с искомым объектом мысли
элементов ассоциации накапливается так много, что об-
щее напряжение всех необходимых нервных процессов
преодолевает преграду и нервный ток, соответствующий
давно искомому объекту мысли, стремительно пробега-
ет по своему пути. И когда полусознательный «зуд»,
если можно так выразиться, испытываемый нами при
поисках известной мысли, вдруг превращается в жи-
вое ощущение, наш дух чувствует невыразимое облег-
чение.

Весь описанный нами процесс может быть грубо
изображен в виде диаграммы (рис. 13). Назовем забы-
тый объект мысли Z, первые факты,
имеющие к нему отношение,— а, Ь и с,
а детали, имеющие решающее значе-
ние для припоминания этого объек-
та,— I, т и п. Тогда каждый кружок
на диаграмме будет изображать нерв-
ный процесс, главным образом соот-
ветствующий той идее, которая обо-
значена стоящей на кружке бук-
вой. Сначала активность Z выразится
некоторым простым внутренним на-
пряжением, но, когда возбуждения а, и и с постепенно
повлекут за собой I, т и п и когда все эти процессы
так или иначе станут действовать на Z, их совместное
давление на Z пробудит в последнем сильнейшую ак-
тивность и цель будет достигнута.

Рассмотрим теперь случай, когда нами изыскивают-
ся неведомые средства для вполне определенной цели.
Цель здесь играет роль а, Ь, с в диаграмме, они служат
исходными пунктами влияния элементов ассоциации на

искомое Z. Здесь, как и в предыдущем случае, произ-
вольное внимание только устраняет неподходящие эле-
менты ассоциации и сосредоточивается на тех, которые
кажутся благоприятными; обозначим их через /, т и п.
Последние, слагаясь с первыми, вызывают возбуждение
в Z, которому психологически соответствует решение
нашей проблемы. Единственная разница между этим и
предшествующим случаем заключается в том, что здесь
не было надобности ни в каком предварительном воз-
буждении Z.

При решении проблемы мы сознаем заранее только
отношения (конечного результата к искомым средствам
для его осуществления). Такими отношениями должны
быть отношения причины к действию, или атрибута к
вещи, или средств к цели и т. п. Короче говоря, мы
знаем многое об искомом объекте, но все-таки не знако-
мы с ним. Сознание того, что один из объектов есть в
конце концов наше quaesitum, обусловлено установле-
нием тождества отношений наших к данному объекту и
к искомому неизвестному, установлением, для которого
требуется довольно медленный акт суждения. Всякий
знает, что некоторое время возможно сознавать объект,
не устанавливая никаких отношений между ним и
другими объектами. Совершенно так же возможно
сознавать известные отношения, еще не сознавая
объекта.

С помощью именно такого процесса мысли мы ус-
матриваем в загадочных газетных недомолвках события
государственной важности. Мы должны здесь положить-
ся на законы нервной деятельности, которая доставляет
нам подходящие идеи, но правильный выбор между
последними должен быть сделан нами.

Подробный анализ различных классов психических
явле-ний, аналогичных только что описанным мною, вы-
ходит за рамки настоящего сочинения. Наиболее яркие
образцы этих явлений мы можем найти в области на-
учных открытий. Исследователь отправляется от факта
к отысканию его причин или от гипотезы к ее фактиче-
скому подтверждению. И в том, и в другом случае он
непременно обсуждает в уме имеющиеся в его распоря-
жении данные, пока при возникновении ряда элементов
ассоциации (то по смежности, то по сходству) он не
натолкнется на такой элемент, который окажется иско-
мым. Этот процесс может продолжаться годы.

Исследователю нельзя предложить определенные

Дата добавления: 2014-11-07