Принципы и методы эмпирического исследования психологии межэтнических отношений 5 страница

За период с 1957 г. по настоящее время в истории осетино-ингушского конфликта было несколько конфронтационных ситуаций. Выделяются события января 1973 г. и октября 1981 г. Первые начались с митингов в Грозном, на которых были поставлены вопросы о судьбе Ингушетии и бывших ингушских сел на территории Северной Осетии. Причиной трагических событий октября 1981 г., произошедших на территории Северной Осетии, стал инцидент, связанный с уголовным преступлением, совершенным ингушом. Инцидент вызвал массовые выступления осетин, возмущенных его жестокостью. И в том, и в другом случае наиболее активные участники событий были обвинены в национализме, и к ним были применены различные по степени тяжести санкции.

Более 10 лет после событий 1981 г. этническая напряженность между ингушами и осетинами балансировала на критических рубежах фрустрационной ситуации. В 1991 г. участились открытые столкновения – драки, перестрелки, самозахваты домов. С 1991 г. в Пригородном районе не снимался режим чрезвычайного положения, который был отменен только в начале 1995 г.

Переходу межэтнической напряженности в стадию открытого конфликта в большой степени способствовал также и тот факт, что Пригородный район был переполнен беженцами из Южной Осетии и внутренних областей Грузии. Так, на 1 февраля 1991 г. здесь проживало по официальным данным почти четверть (около 20 тыс. человек) от всего числа зарегистрированных в Северной Осетии беженцев. В связи с перемирием Грузии и Южной Осетии их число уменьшилось. И все же непосредственно перед конфликтом в октябре 1992 г. в Пригородном районе только зарегистрированных беженцев было около 7 тыс. человек. Они выбирали этот район для временного проживания прежде всего потому, что преимущественно здесь жили осетины из Южной Осетии и их потомки, насильственно переселенные сюда в 1944 г. из Грузии. В течение полувека целое поколение людей, вынужденных сменить место жительства, возможно никогда не покидало чувство неуверенности за свою будущность. Ведь некоторые из них занимали бывшие ингушские дома. Часть беженцев из Грузии также надеялись найти постоянное пристанище возле своих родственников. Устоявшийся демографический баланс на спорных территориях был нарушен. В период обострения ситуации в Пригородном районе именно беженцы проявили себя как наиболее активная часть населения. Не случайно по данным проведенного в 1991 г. социально-психологического исследования осетинских беженцев из Грузии наиболее болезненной проблемой для четверти опрошенных беженцев называлась опасность развития осетино-ингушского конфликта.

Только за первый месяц конфликта с двух сторон было убито 319 человек, 750 ранено, и более 65 тыс. беженцев покинуло свои дома. Для небольших по численности народов эти потери невосполнимы.

Отчетливо обозначенные территориальные противоречия между Ингушетией и Северной Осетией-Аланией, а следовательно диаметрально противоположные интересы, подкрепляются устойчивыми мотивационными структурами. Со стороны ингушей это чувства несправедливости, зависимости и ущемленности, вызревшие во взаимоотношениях и с русскими, и с осетинами, и с чеченцами. Сочетание этих чувств порождает устойчивую эмоцию стыда. Стыд – это вторичная, «социализированная» эмоция, временно заменяющая и как бы сдерживающая базовую эмоцию гнева (см. Sites, 1990). Временно потому, что по мере усиления стыд трансформируется в гнев, а гнев, в свою очередь, опять порождает стыд. Эта «ловушка чувств» является одним из психологических механизмов затяжного характера напряженности между осетинами и ингушами.

Со стороны осетин это также чувство ущемленности, связанное с насильственными переселениями и разделенностью осетин границей между двумя странами – Грузией и Россией. Кроме того ущем-ленность сочетается с чувством вины. Вина – также «превращенная» базовая эмоция, но эмоция страха. Надо понимать, что это замаскированные базовые эмоции, которые определяют враждебность по отношению к внешнему миру и являются основой сохранения высокого уровня межэтнической напряженности. Но если у ингушей эти чувства разделяет практически весь народ, так как история почти каждой семьи повторяет историю народа, то в Осетии они в первую очередь характерны для осетин, насильственно переселенных в военные годы либо пострадавших в ингушско-осетинском или грузино-осетинском конфликте.

Анализ социально-психологических аспектов ситуаций межэтнической напряженности на Северном Кавказе показывает, что активными субъектами деятельности и взаимодействия здесь являются не отдельные республики, а составляющие их народы. Субъект межэтнического взаимодействия становится все более «первичным». Главное значение приобретают различия этнического и субэтнического уровней, а общая «кавказская» идентичность даже «не разламывается», она «крошится». Это подтверждает тезис о многосубъектности и многоуровневости межэтнической напряженности.

Выраженные тенденции к внутренней суверенизации и федерализации республик говорят о том, что каждый народ на Северном Кавказе предпочитает решать проблемы собственной этнической безопасности самостоятельно. Это соответствует общей тенденции к самоопределению, которая в последние годы становится главенствующей в мировом масштабе. На современном этапе потребность в этнической безопасности – сохранении, воспроизводстве и свободном развитии данной этнической общности как самостоятельного этнокультурного и духовного целого – для народов Северного Кавказа более значима, чем, например, объединение по политическим мотивам или на основе единого вероисповедания.

Анализ этнополитической ситуации на Северном Кавказе показывает, что, начинаясь в контексте двусторонних отношений, напряженность за короткое время охватывает многонациональное население не только непосредственно конфронтирующих республик, но и соседних с ними. Межэтническая напряженность – общая характеристика вышедшей из равновесия полиэтнической системы. На Северном Кавказе ее разрядка невозможна без комплексного урегулирования ситуации во всем регионе.

Все ситуации межэтнической напряженности на Северном Кавказе имеют вполне реальную основу – территориальные споры. Еще в начале XX в. расселение народов здесь было компактным. В результате неоднократных переделов границ, административных преобразований и переселений народов чересполосица стала характерной чертой Северного Кавказа. В то же время здесь существует выраженная тенденция к моноэтничности.

Несовместимость взаимных претензий, «своя историческая правда» для каждой конфликтующей стороны, недопустимость локального решения любой территориальной проблемы определяют невозможность решения земельных споров в ближайшем будущем. Этнополитическая ситуация на Северном Кавказе подтверждает известный тезис о том, что не существует демократических путей определения территориальных границ.

Важной мотивационной основой сохранения и усиления межэтнической напряженности на Северном Кавказе являются чувства зависимости и ущемленности. Они сочетаются и взаимодополняют друг друга, образуя главную психологическую ось напряженности. Многоступенчатая национально-административная система власти–подчинения породила устойчивое чувство несправедливости и неполноценности у меньших по численности народов. Ущемленность в той или иной степени свойственна всем кавказским народам: уход в махаджирство (насильственное выселение) после кавказской войны XIX в., расказачивание, раскулачивание в эпоху гражданской войны и коллективизации, ссылки и насильственные переселения в период Отечественной войны. Даже относительно обласканные советской властью осетины указали, что они испытывают обиду за свой народ. Понятно, что другие народы Северного Кавказа имеют больше оснований для обид.

По мнению С.ААрутюнова, за вычетом трех наций Закавказья, образовавших свои независимые государства, весь Кавказ – «...это регион, где каждый считает себя меньшинством, где каждый найдет достаточно оснований, с одной стороны, утверждать величие своего этноса, даже численно маленького, с другой – сетовать на незаслуженную ущемленность – социальную и правовую, территориальную и экономическую, культурную и языковую, которую ныне этот этнос испытывает» (Арутюнов, 1995, с 21) Не случайно самым популярным неологизмом на бытовом уровне межэтнических отношений здесь является слово «нацмен», что не только обозначает принадлежность к «национальному меньшинству», но и конкретизирует ее «нацмен» – это человек нерусской национальности

Глава 11. Общая этничность и психологические универсалии северокавказских народов

«Почему люди следуют за большинством9 Потому ли, что оно право9 Нет, потому что сильно Почему следуют стародавним законам и взглядам9 Потому ли, что они здравы9 Нет, потому что общеприняты и не дают прорасти семенам раздора» Так отвечал Блез Паскаль на сложные вопросы, которые не перестают мучить человечество на каждом новом витке его истории За каким большинством пойдут народы Северного Кавказа9 Что психологически объединяет это большинство и в чем его сила9

Геополитическое положение республик Северного Кавказа позволяет рассматривать проживающие в них коренные народы как единую систему этнических групп Однако у северокавказских народов не только тесно взаимосвязанные исторические пути развития, общность географического расположения и специфическое место в системе межрегиональных взаимодействий Они обладают общей этничностью, той сложной смесью менталитета и культуры, которая не только характеризует какой-либо народ, но и объединяет его, и отличает от всех других сообществ

Главная основа северокавказского единства – историко-гене-тическое, этнокультурное, бытовое и нравственное родство Это позволяет говорить об общекавказской солидарности и существовании здесь определенного культурно-исторического и психологического типа личности Попробуем выделить психологическую квинтэссенцию этого единства и ответить на вопрос увеличивает ли оно шансы социально-политического и психологического объединения и размывания этнических границ между народами Северного Кавказа9 Такой аспект анализа, естественно, не отрицает существования культурных, языковых, религиозных и других различий между северокавказскими народами

В этничности народов Северного Кавказа господствуют два айсберга. Первый – остатки неистребимого горского менталитета, формировавшегося многие века. С момента Кавказской войны он подвергался систематическому разрушению со стороны России. Второй – советский менталитет, которому горские народы оказались подверженными в разной степени. Успех «русификации», а потом «советизации» зависел от силы сопротивляемости горской психологии чужеродным внешним воздействиям. Соответственно, чем выше в горы, тем меньше степень ассимилированности кавказцев русской и советской культурами.

Кавказцы любят называть себя горцами. Горы оказывают влияние на весь образ жизни народов, в том числе и на их психологию. В зависимости от происхождения и места проживания среди северокавказских народов можно выделить собственно горцев (население гор и предгорий) и население равнины. В настоящее время это разделение в определенной степени условно. Но чеченский кризис, в частности, показал очевидность психологических различий между представителями «жестких» горных тейпов и «мягких» равнинных.

Исторически жители гор всегда находились в экономической и социальной зависимости от жителей равнины, имеющих более выгодные условия для хозяйствования (Уарзиати, 1990). Эта зависимость, например, ярко проявилась в языковой сфере. В соответствии с принципом вертикальной зональности распространения двуязычия и многоязычия на Кавказе, впервые описанным Л.И.Лавровым, жители горных ущелий чаще знали языки жителей предгорий и равнин. Так, горцы Балкарии нередко владели языком коренного населения степной Кабарды. Лезгины нередко знали азербайджанский язык, рутульцы, обитающие выше лезгин, знали азербайджанский и рутульский, цахуры, живущие еще выше, чем рутульцы, часто владели азербайджанским, лезгинским и рутульским языками (Лавров, 1989). Закономерности такого рода остались и в настоящее время, хотя место языка-посредника давно принадлежит русскому языку.

Ученые находят и другие связи между природными и социальными параметрами. СААрутюнов отмечает их плавное изменение по оси с северо-запада на юго-восток – от равнин в сторону гор.

С одной стороны, «падает увлажненность и плодородность почв, количество пахотных земель, снижается облесенность и нарастает гористость и изрезанность рельефа Вместе с тем нарастает давность и влиятельность ислама, падает уровень общей урбанизации и европеизации, падает и доля русских в составе населения (от 70% в Адыгее до менее 9% в Дагестане) С некоторыми исключениями в целом в этом же направлении возрастает этническая мозаичность А с нею – реальная и потенциальная этническая напряженность» (Арутюнов, 1995, с 22)

С природными параметрами безусловно связаны и психологические характеристики северокавказских народов Но здесь мы не будем останавливаться на различиях между горными и равнинными жителями Северного Кавказа Это тема специального исследования Мы рассмотрим те психологические особенности, которые, на наш взгляд, характерны для всех северокавказских народов

Г Лебон писал, что основные черты народа проявляются в ситуациях его общего недовольства и беспокойного состояния (Лебон, 1995й) Таковыми как раз являются ситуации межэтнической напряженности В них актуализируются те качества народа, которые закрепились в процессе его исторического развития как наиболее адаптивные способы поведения и внутри группы, и вне ее Перечень этих качеств определяется на основе совокупности психологических универсалий, рассматриваемых нами как основные дилеммы, организующие мотивацию социального поведения личности в северокавказских культурах и определяющие личностный выбор в проблемных ситуациях Это шесть психологических универсалий «радикализм–умеренность», «андроцентризм (маскулинность)–феминизм», «закрытость–открытость», «регламентированность–дискретность», «общинность (коллективизм)–индивидуализм», «традиционализм–модернизм»

В них в концентрированном виде заложены перцептивные схемы и поведенческие модели, определяющие особенности восприятия и взаимодействия в повседневной жизни (включая и конфликтные ситуации) народов Северного Кавказа как между собой, так и с членами других этнических групп Представления об этих схемах и моделях составляют важную часть общей этнич-ности северокавказских народов Эти представления взаимодействуют с установочными образованиями и образуют конативные (поведенческие) структуры этничности, которые задают способы внутригрупповой организации и мобилизации группы в ситуациях межэтнической напряженности Северокавказские культуры в континууме этих универсалий тяготеют к первому полюсу. В связи с этим их можно охарактеризовать скорее как радикальные, андро-центрические, замкнутые, регламентированные, коллективистские и традиционные.

Традиционализм

Критериями традиционализма для нас являются: устойчивость традиционных социальных институтов, сила связи с прошлым, сопротивление переменам. Большинство северокавказских культур относятся к типу трудно модернизируемых, их характеризует стремление к сохранению привычного жизненного уклада. Этно-социологические и социально-психологические исследования всегда фиксировали высокую значимость традиционного культурного компонента для самосознания народов Северного Кавказа.

Резкие трансформации их традиционной сферы начались с конца XVIII в. Стадии кризиса традиционных общественных институтов совпадали с этапами колониальной политики царизма. Пик пришелся на 1820–1850-е гг. Многие традиционые общественные институты сознательно разрушались. В качестве примера можно привести указ 1822 г., в соответствии с которым всем кабардинским князьям и дворянам запрещалось «...отдавать детей своих на воспитание к чужим народам». В результате были разорваны ата-лыческие связи кабардинцев с кавказскими народами, что явилось мощным ударом по институту аталычества и по связям народов Кавказа между собой. Уже в 1860-х гг. этот институт окончательно уходит в прошлое {Смирнова, 1989).

Активное возрождение на Северном Кавказе традиционных социальных институтов свидетельствует о тяготении северокавказских культур к прошлому. Связь с ним активно осуществляется посредством религии, которую С.Московичи назвал способом воскрешения коллективной памяти (Московичи, 1992, с.84). Все возрождающиеся обычаи, традиции, праздники имеют, как правило, религиозный характер, определяемый синтезом православия или мусульманства с местными верованиями. Например, традиционный праздник первой борозды у абазин, старинный праздник Святого Хетага у осетин, празднование Сабантуя у ногайцев и др.

Возвращается национальная и мусульманская атрибутика в одежде (все чаще покрыты головы, более строга одежда у женщин). Новорожденных, как правило, называют национальными именами. С целью пропаганды традиционной национальной культуры в Северной Осетии-Алании создаются нихасы (народные советы) всех уровней. Возвращение к традициям и обычаям предков подчеркнуто демонстрирует молодежь Северного Кавказа. Причем нередко популярность обретают такие отжившие и неадекватные сегодня обычаи как, например, «умыкание» (похищение) невесты.

На бытовом уровне в качестве одобряемого поведения принимаются поведенческие модели, наиболее приближенные к общечеловеческим ценностям и нормам. Это определяет высокий эгалитаризм северокавказских народов и следовательно, широкие возможности адаптации на Кавказе человека любой национальности. Не случайно русскоязычное население республик всегда стремилось следовать общему традиционному порядку жизни и перенимало обычаи коренных народов, особенно в сфере групповой взаимоподдержки.

В то же время еще в начале XX в. на Кавказе разрешение наиболее острых конфликтных ситуаций осуществлялось на основе обычая кровной мести, свято соблюдавшемся в прошлом многими народами. Это достаточно развернутая поведенческая модель, центральный компонент которой, на первый взгляд, – насилие. Антропологические исследования показывают, что этот обычай, как правило, был характерен для горских народов всего мира {Иванова, 1989; Boehm, 1984). Это результат «...воинской организации социальной жизни в изолированных районах» в условиях постоянной угрозы со стороны внешнего мира {Boehm, 1984). В таких обществах убийство на почве мести становилось поведенческой нормой, являющейся одновременно и формой защиты независимости, и способом сохранения достоинства семьи и рода. На Северном Кавказе обычай кровной мести не изжил сам себя исторически, а был запрещен советской властью в конце 1920-х гг.

В 1990-х гг. на Северном Кавказе каждый горец, потерявший в конфликтах и войнах своих близких, становится страстным апологетом кровной мести. Возможность объяснить через «кровную месть» трагические масштабы человеческих потерь на Северном Кавказе определила популярность этого обычая среди политиков и журналистов. Идеология «кровной мести», «цены крови» как способа рационализации агрессивности и враждебности по отношению к другой группе охотно развивается и местными элитами. Создается впечатление, что в конфликтных зонах на Северном Кавказе к «кровной мести» начинают апеллировать целые народы для оправдания агрессивного поведения «ответного» характера. Однако наши эмпирические данные свидетельствуют о том, что для современных кавказцев «норма возмездия» или «ответная агрессия» вовсе не является доминирующей поведенческой установкой. Например, для ингушей и осетин уровень «ответной агрессии» не превышает аналогичный показатель, полученный для народов других республик России, у которых в прошлом никогда не практиковался обычай «кровной мести» (см. раздел III, глава 14).

Второй стороной института кровной мести был комплекс примирения кровников. На его основе выполнялась важнейшая функция этого обычая, предполагающая не насилие, а договоренность и доверительность конфликтующих сторон. Детальная разработанность комплекса примирения, строгая последовательность действий отражает главенствование этой стороны «кровной мести». Это означает, что традиционные механизмы регулирования конфликтных ситуаций, предполагающие насилию четкую альтернативу – мирный договор, издавна являлись неотъемлемой частью менталитета северокавказских этносов.

Традиционные формы примирения кровников были регуляторами конфликтных ситуаций в эпоху господства обычного права и в настоящее время безнадежно устарели. Деятельность медиаторских судов старейшин для разрешения групповых конфликтов в 1940–1950-х гг. в Абхазии, в 1960–1970 гг. в Чечено-Ингушетии и Северной Осетии, в 1990-х гг. в Дагестане и между Ингушетией и Северной Осетией оказалась не эффективной. На уровне современных социальных институтов, регулирующих отношения между народами, прямое обращение к традициям адата и примирению по шариату выглядят нелепо. Разве можно сегодня серьезно говорить об искусственных браках между враждующими семьями, о взятии на воспитание ребенка из семьи «врага», о неизбежности примирения после прикосновения кровника к груди матери убитого? Хотя некоторые стороны старого примиренческого обряда могут быть актуальны и сегодня (Гостиев, 1996). В первую очередь принцип индивидуального подхода, который определял деятельность третейского суда – примирялись отдельные фамилии, отдельные аулы, наконец отдельные люди. Именно с «низов» – через конкретных людей, через фамилии должна проводиться на Северном Кавказе работа по снижению роста межэтнической напряженности.

Закрытость (замкнутость)

Неутраченная бытовая традиция всегда обеспечивала какой-то запас закрытости по отношению «к чужим». Но под закрытостью имеется в виду не просто изоляция от внешней среды В качестве критерия закрытости культуры рассматривается высокий уровень стабильности традиционных моделей поведения и внут-ригрупповых взаимоотношений в сочетании с интенсивностью социального и человеческого обмена и связей с внешней по отношению к данной культуре средой. С этой точки зрения северокавказские этносоциальные системы больше закрыты для внешних влияний, чем открыты. Даже несмотря на устойчивые и нередко интенсивные контакты с другими культурами, кавказцы скорее стремятся приспособить к себе и ближнюю, и дальнюю среду, чем меняются сами.

Нередко горцы сохраняют свой стиль жизни вдали от родины, хотя новые условия позволяют развить другие качества. Например, такие северокавказские народы, как чеченцы и ингуши после их возвращения на родину нередко были вынуждены следовать стилю жизни отходнического типа и подрабатывать за пределами собственной республики, где для них не хватало рабочих мест и жилья. Для этих народов был обычен ранний уход младших сыновей из семьи. Не случайно самая большая диаспора среди северокавказских народов у чеченцев – до 400 тыс. человек в разных регионах бывшего СССР. Такой образ жизни определил накопление у этих жизнестойких и адаптивных народов опыта частной инициативы и развитие навыков предпринимательства. Кавказцы раньше многих взялись за торговлю, посредничество, коммерцию. В результате они оказались хорошо подготовлены к смене экономических отношений. Яркое выражение этот опыт приобрел в начале 1990-х гг. и выразился в пике могущества чеченского криминального клана в Москве. В это время чеченцы стали лидерами во многих областях криминального бизнеса (Модестов, 1996). Однако этот бизнес делался по-своему, в соответствии с традициями чеченской общины.

Географическая обособленность горных районов Северного Кавказа, их ограниченная доступность в связи с отсутствием дорог, превращающаяся в абсолютную недоступность в зимних условиях, помогли сохранить на сравнительно небольшой территории многообразие языков и культур Некоторые особенности исторического развития народов Кавказа также связываются с географическими условиями. Например, медленное изменение общественных отношений и замедленный процесс внутриэтнической консолидации (Уарзиати, 1990). Еще в 1926 г. в соответствии с переписью вместо одной этнической группы Дагестана – той, которая представляет сегодня современных аварцев, тринадцать этнических групп, говорящих на различных андо-цезских языках, выделяли себя как самостоятельные народы. Искусственное укрупнение этнических групп еще более подчеркнуло многоуровне-вость и иерархичность идентичностей народов Северного Кавказа. М.Магомедов отмечает: «Житель селения Риквани в Дагестане, говорящий на рикванинском говоре андийского языка, среди андийцев называет себя рикванинцем, в общеаварском обществе – андийцем, в общедагестанском – аварцем, вне пределов Дагестана – дагестанцем» (Магомедов, 1994, с. 14). Вне Кавказа он считает себя кавказцем.

«Закрытость» северокавказских культур определяется жесткими традиционными условностями и запретами, кланово-родовой системой (например, тейповая структура в Чечне и Ингушетии, тухуми в Дагестане), а также религией. Так, например, мусульмане, проживающие в мусульманской среде, менее подвержены ассимиляции другими культурами. В этом случае даже оторванность от своего этноса имеет меньшее значение. Сравнение двух кабардинских сел в Курпском районе Ставропольского края показывает, что в селе, где мусульманская вера была не утрачена, лучше сохранилась национальная культура.

Несмотря на ссылки и гонения, а может быть в определенной степени и благодаря им, наиболее сохранили свой язык и этнокультурную самобытность те народы, которые были депортированы в сталинские годы. Семейно-бытовая сфера чеченцев и ингушей практически была закрыта от проникновения билингвизма (Заур-бекова, 1987). Они также сохранили высокую этнокультурную гомогенность, которая в современной социально-политической ситуации возрастает за счет резкого усиления эндогамных тенденций (приверженности однонациональным бракам) во всех регионах Северного Кавказа. Менее защищенными оказались православные осетины, этнос которых был с XVIII в. открыт для русских. Культура осетин была наиболее подорвана интенсивным проникновением так называемой «социалистической культуры».

В то же время северокавказские культуры всегда были доступны для «других» – представителей кавказских и некавказских народов. Многие иноплеменники (кумыки и другие дагестанцы, персы, грузины, евреи, турки) становились основателями тейпов в Чечне (Чеснов, 1996). Прекрасно прижилось на Северном Кавказе казачество. До современных конфликтов здесь вполне довольны были своей жизнью русские, которые массово переезжали на Кавказ в годы индустриализации страны. Сами горские народы считают свои культуры открытыми для общения и взаимодействия. Почти 90% опрошенных нами осетин назвали «открытость» вместе с «сердечностью» и «миролюбием» в числе качеств наиболее характерных для своего народа. Более 70% русских респондентов, проживающих в Осетии, также считают осетинскую культуру открытой. Безусловно, русский и другие народы приходили на Кавказ со своей культурой и своей психологией. Но, попадая, с одной стороны, под обаяние кавказской романтики сильных людей и мужских отношений, а с другой – в строго регламентированную и традиционную среду, они скорее переделывались сами, чем пытались изменить существующий порядок.

Регламентированность

Критерии регламентированности – это жесткость регулирующих и запретительных стандартов общества, определенность и консерватизм культурной жизни. Более регламентированная культура – это всегда сильное супер-эго и следовательно повышенный уровень стресса. В ней не особенно приветствуются расхождения во мнениях и ненормативные поступки. Ее представители стремятся избегать неопределенности, а девиантное поведение нередко порождает с их стороны агрессивность.

Северокавказские культуры представляют собой скорее жесткие и «плотные», чем дискретные и гибкие системы, хотя каждый народ занимает свою, отличную от других, точку вблизи полюса регламентированности.

Отношение к человеку на Северном Кавказе регламентируется в соответствии, во-первых, с его принадлежностью к клановому, родовому или семейному дереву, во-вторых с его статусом, в-третьих, с его возрастом. Эти три момента – иерархии, власти и старшинства жестко определяют границы одобряемого поведения.

Внутренняя иерархия кланово-родовых отношений, свойственная северокавказским культурам и в наши дни, свидетельствует об их авторитарности, опирающейся на традиционный патриархальный менталитет. Власть общины, рода нередко ассоциируется

с властью государственных (республиканских) структур и порождает патерналистские ожидания в отношении новых властей. «Уважение к власти» назвали характерной чертой своего народа более 80% опрошенных нами в 1994 г. осетин. В прошлом значимость статусных отношений была не одинакова у разных народов Северного Кавказа. Наиболее развиты они были в Кабарде, где, например, право кровной мести определялось статусом в феодальной иерархии – кровная месть не могла быть обращена против вышестоящего лица (Кажаров, 1994).

Культ старших – одна из характерных особенностей северо-кавказских народов. Уважение старейшин своего народа проецируется на старейшин других народов. Советы старейшин существуют в некоторых северокавказских республиках. Их деятельность особенно важна при урегулировании конфликтных ситуаций между народами Северного Кавказа. В половозрастных отношениях высоко значимыми внутрикультурными ценностями являются такие качества как послушание, конформизм, покорность.

Консерватизм северокавказских культур определяется их высокой приверженностью к традиционным укладам, устойчивой межпоколенной связью и преемственностью. Свойственная им некоторая инерционность заставляет рассматривать их скорее как застывшие (персистентные), чем динамические культуры. Известно, что феодальные отношения на Северном Кавказе развивались более медленными темпами, чем, например, в Закавказье и переплетались с патриархально-общинными отношениями. В советской историографии общепризнано, что ко времени присоединения Северного Кавказа к России (середина XIX в.) горские народы стояли на разных уровнях феодального развития. Дальше других по пути складывания феодальных отношений продвинулись кабардинцы. Некоторые авторы считают, что в Чечне в XVIII в. еще встречались рабовладельческие реликты. У чеченцев эта особенность менталитета проявилась в наши дни. Шамиль Басаев в интервью корреспонденту «Независимой газеты» так выразил свое восприятие многочисленных фактов использования чеченцами военнопленных в качестве рабов: «У чеченцев такой закон – пленный является частной собственностью. Многие это воспринимают как дикое средневековье, как рабство. Нет, это не рабство! Они едят то же, что мы едим. Некоторые сами поймали пленных, некоторые купили, некоторые, вот как сейчас пришел просить человек, получили в подарок. Я уже свыше 200 человек отдал просто так. Солдатским матерям, чеченцам из разных диаспор» (Независимая газета. 1996. 21 янв).

Дата добавления: 2014-11-07