Язык животных

Нулевой знак. До сих пор речь шла о формах знака, воспринимаемых и связанных с определенным значением. Однако существуют и такие знаки, форму которых воспринимать нельзя. Отсутствие формы и есть знак, знак того, что отсутствует значимый элемент системы. Знак с такой формой, т.е. значимым отсутствием чего бы то ни было, в семиотике называют нулевым знаком. Нулевой знак не может существовать сам по себе, независимо от других ненулевых знаков. Если во время приветствия вы не пожимаете протянутую руку, то это означает «не хочу здороваться» (потому что обижен, знать не желаю и т.д.). Нулевые знаки используются даже животными. Например, африканский слон, как считают этологи, выражает тревогу молчанием. Молчание, в отличие от тишины, также является нулевым знаком. подробнее

подробнее

	(Молчание в древности считалось состоянием Первоестества: до божественного Творения в Мироздании было Молчание. Молчание наступит и после гибели Мира. В связи с этим молчание во время культа символизировало общение и слияние с Мировой Душой, с Божеством (М.М. Маковский, 1998). Молчание как значимый заменитель речи вызывает интерес у линг­вистов, литературоведов, психологов, психолингвистов, семиотиков. Молчание рассматривают в коммуникативном аспекте, в ритуальном, в эстетическом контексте, исследуют некоммуникативные функции молчания (Н.Д. Арутюнова, А.А. Кибрик, С.В. Крестинский, С.В. Меликян, Л.Г. Невская и др.). Молчание как отсутствие звучащей речи исследуют в процессе акта коммуникации (речевые паузы, минуты молчания, незаконченные фразы, немые сцены), т.е. в качестве различных коммуникативных средств (А.Н. Полянский, 1990). Напр.: А сюда надолго? Или дальше побежите? Вопрос был чисто риторический, оба – и спрашивающий и отвечающий понимали это. Шохов знал, что говорят обычно в таких случаях, и какого ответа от него ждут. Но показалось более уважительным для себя промолчать. Ведь всё равно никаким заверениям не поверят. А молчание даже могут счесть за серьезность характера (А. Приставкин. Городок). Феномен молчания изучают через его соотношение с языком (Н.Д. Арутюнова, 1992; В.В. Богданов, 1986, 1987; С.В. Крестинский, 1991, 1999, Е.П. Сеничкина, 1992 и др.). Особняком стоит проблема молчания как особого коммуникативного поведения, семиотика молчания (Н.Д. Арутюнова, 2000; В.В. Башкеева, 1998; О.Н. Гронская, 1996; В.В. Девяткина, 1999; С.Б. Коханова, 1999 и др.). Согласно основному постулату Ф. Де Соссюра, язык довольствуется противопоставлением наличия признака его отсутствию (Ф. Де Соссюр, 1977, с. 119). Это противопоставление стало основой определения нулевого знака Ш. Балли. Нулевой знак, по Ш. Балли, - это знак, имеющий определенную значимость, но не воплощенный в реальных звуках (Ш. Балли, 1955). Функционирование системы языка основано на противопоставлении некоторого факта ничему (Р. Якобсон, 1985, с. 224). Р. Барт (1983) говорит о нулевой степени письма, Ю. Тынянов называет смысловые пропуски у А.С. Пушкина эквивалентами текста. Таким образом, специфика молчания как особого акта коммуникации состоит в отсутствии означающего. Н.Д. Арутюнова обращает внимание на действие «фактора смысла»: отсутствие смысла в речи приравнивает говорение к молчанию, а наличие смысла в молчании приравнивает его к говорению (Н.Д. Арутюнова, 2000, с. 423). Не всякое молчание информативно. Речь содержит паузы как результат диалогического обрыва из-за волнения, из-за трудности подбора слов, высказываний, как результат нарушения коммуникации. См. пример незначащего молчания: Я иду сегодня в парикмахерскую./ - … /- Да ты не слушаешь меня! (Разг. речь). Наряду с незначащим молчанием в дискурсе функционирует и значащее молчание. Напр.: Почём помидоры?/ – Шесть./ - …/ - Ну ладно. Отдам за пять./ - …/ - Ну, бери за четыре пятьдесят (Разг. речь). В подобных случаях говорят о невольном молчании и намеренном (Н.Д. Арутюнова, О.В. Пузанова); о неинформативном и информативном молчании (С.В. Крестинский); о коммуникативно незначимом и коммуникативно значимом молчании (С.В. Меликян). Коммуникативно значимое молчание имеет знаковую природу. Это молчание с нулевым означающим. «В первом случае молчание симптоматично, во втором – семиотично» (Н.Д. Арутюнова, 2000, с. 423). Молчание как акт коммуникации имеет не меньший перлокутивный эффект, чем речь (Н.Д. Арутюнова, С.В. Меликян, О.В. Пузанова, Е.П. Сеничкина и др.). См. высказывание Д. Барта: «Глубокие страдания безмолвны». Молчание в мире человека сравнимо с затишьем в природе – отсутствием звуков, безмолвием, тишиной, успокоением, или упокоением, умиротворением или убыванием жизненных сил, замиранием или умиранием, укрытием или сокрытием (Н.Д. Арутюнова, 2000, с. 417). Молчание сопряжено с неподвижностью, смертью, речь – с движением, жизнью (Н.Д. Арутюнова, 2000; В.В. Башкеева, 1998). Восприятие человеком молчания в текстах различного рода иссле­дуется в аспекте исторической семантики. Ритуальное мифологическое молчание имело коллективный, социально регламентируемый характер, положительно оценивалось. Сказочный текст доносит до сознания современного человека древнее представление об огромной сакральной силе молчания, которое способно принести освобождение от самого безнадежного заклятия. Однако в отличие от мифологического молчания, сказочное молчание индивидуально и трагично. Речь и молчание предстают как полярные состояния персонажа, согласно законам сказочной картины мира, как естественное и противоестественное состояние языковой личности. Это представление поддержано в тексте указанием на общую тенденцию молчащего персонажа к внешнему одичанию. Молчание равнозначно социальной и почти физической гибели персонажа. В контексте выстраивается вторая смысловая пара антонимов: речь/жизнь – молчание/смерть (О.Н. Гронская, 1996). Образ молчания в культуре романтической эпохи (конец ХУШ – первая треть Х1Х вв.) был новым; не случайно он сопровождался разъяснениями; его, по-видимому, необходимо растолковать, сделать понятным. Для данной эпохи в России – эпохи рождения романтизма, нового взгляда на мир, человека, искусство, важно было показать, что образ молчания-неподвижности выражает сильные страсти. В 1820-е – 1830-е годы семантика образа молчания вполне ясна, поэтому она становится формулой. В произведениях А.С. Пушкина ведется диалог с молчащим наблюдателем (В.Н. Бабаян, 2001). Молчат не только отдельные персонажи, но и весь народ. В истории изучения трагедии «Борис Годунов» анализ ремарки «Народ безмолвствует» давно уже стал отдельной проблемой (из работ последних десятилетий: С.Б. Коханова, 1999; Н.И. Михайлова, 1986; М.В. Строганов, 1989; Н.А. Тарханова, В.С. Листов, 1979 и др.). «Народ безмолвствует» и в повести Н.М. Карамзина «Марфа Посадница». «Понятие безмолвия синтезирует черты тишины и молчания, мира человека и мира природы. Оно как бы возвышается над этими мирами, и соответствующие ему слова принадлежат возвышенному стилю. В трагедиях безмолвствуют народы и цари, в повседневной речи и обыденной жизни они молчат» (Н.Д. Арутюнова, 2000, с. 431). Психологическое состояние народа в повести «Марфа Посадница» Н.М. Карамзин делит на молчание и безмолвие. Молчание в контексте повести связано преимущественно с подавлением воли у граждан и с отсутствием у них возможности размышлять над событиями (Народ ожидал в глубоком молчании и смотрел на посадницу), а безмолвие связывается с активным внутренним протестом подданных против действий власти. Напр.: «Безмолвие мужей и старцев в великом граде было ужаснее вопля жён малодушных» (С.Б. Коханова, 1999, с. 293). В тридцатые годы Х1Х в. смысл и функция молчания меняются. «Немая» сцена «Ревизора» у Н.В. Гоголя показывает, что образ молчания у писателя многозначен. Он относится как к живым, так и к мёртвым и мнимо-мёртвым людям; имеет как высокий, серьезный смысл, так и комический, трагикомический. Это означает, что доминанта образа изменилась. Образ молчания как особого вида коммуникации имеет исторически обусловленные закономерности. Кроме того, молчание как особый акт коммуникации имеет социальные, этнические и культурные особенности (Н.Д. Ару­тюнова, С.В. Меликян, О.В. Пузанова, Е.П. Сеничкина и др.). (См. Сеничкина Е.П. Молчание: лингвистический аспект // Русский язык в России на рубеже XX–XXI вв.: Сб. материалов. – Самара, 2003. – С. 21–24; Сеничкина Е.П. Сказать или умолчать? // Русская речь. – 2003. – 4. – С. 39–46).

А так как молчать можно обо всем, то и функции молчания те же самые, что и функции говорения. подробнее

подробнее

	(Человеческий язык располагает большим количеством нулевых показателей. Иди! Пиши! Перепрыгни! Проглоти! Повелительное накло­нение; оно обозначено окончанием -и. Отрежь! Поставь! Не плачь! Ляг! Встань! Окончания никакого нет. Верно ли? Неверно: повелительное наклонение обозначено нулевым окончанием. Он был мастер рассказывать. Он станет мастером живописи. Он настоящий мастер. Три предложения отличаются временем сказу­емого. Прошедшее и будущее обозначены гла­голами-связками был, станет. Настоящее вре­мя распознаётся по отсутствию глагола, т.е. по нулевой связке. Бывают и нулевые суффиксы, например, у существительных со значением отвлечённого действия (отлётO, пробегO, разрезO) или отвлечённого признака (мутьO, синьO, гладьO). Не всякое отсутствие является нулевым знаком. Зимой люди выходят на улицу в шубе. А летом из дома вы­скакивают в комнатной одежде. Нужно ли считать, что летом у них «нулевая шуба»? Ни в коем случае. Просто они без зимней одежды и ничего не хотят этим обозначить. Это естест­венная связь между погодой и общепринятой одеждой. Милиционер, чтобы выследить преступни­ка, переоделся в штатское платье. Военная форма, милицейская, спортивная – всё это знаки; а этот сыщик как раз такого знака, такой узна­ваемости хотел избежать. Можно сказать, что он избрал нулевой знак? Нет, нельзя. Он захо­тел слиться с людьми, чья одежда не имеет яв­ного знакового характера, чтобы его не отли­чили от тех, кто не служит в милиции. Знак не может преследовать цель: «Пусть меня не заме­чают». Он ведь для того и существует, чтобы его заметили, даже если он нулевой (М. Панов, 1998, с. 14–15)).

По обозначаемому предмету знаки делят на: (нумер-я продолженная??)

3. Знаки-идеи и знаки-чувства. Например, к первым можно отнести дорожные знаки, ко вторым – подарки.

4. Знаки могут иметь денотат (объект, существующий в действительности), а могут иметь только коннотат, см.: коннотация (свойство, в принципе не зависимое от денотата). К примеру, в языке встреча­ются слова, не имеющие денотата, но имеющие коннотацию – совокупность известных свойств: русалка, кентавр, дьявол.

5. Интересную классификацию культурных знаков предложил Жан Бодрийяр в «Системе вещей». Он описывает общество потребления, в котором последнее сделалось главным содержанием общественной жизни, оттеснив на второй план производство и накопление. Потребление здесь не сводится к пассивному использованию вещей, оно превращается в активный процесс их выбора и регулярного обновления, в котором обязан участвовать каждый член общества. Приобретая вещи, он стремится к вечно ускользающему идеалу – модному образцу, опережая время благодаря кредиту, пытается зафиксировать и присвоить его себе, собирая вещи коллекционные. Для утверждения и регулирования такого образа жизни служит реклама, цель которой – не столько способствовать продаже того или иного товара, сколько внедрить в общественное сознание образ целого общества, эти товары потребляющего. Подобное потребительство принципиально не знает предела насыщения, поскольку имеет дело не с вещами как таковыми, а с культурными знаками, обмен которыми происходит непрерывно и бесконечно. Однако знаки эти, хотя и обладают высокой семиотической ценностью, оторваны от собственно человеческих, личностных или родовых, смыслов; это знаки дегуманизированной культуры, в которой человек отчужден.

6. Знаки могут быть статическими и операциональными. Последние обозначают операции, действия над другими знаками, например знаки «плюс» (+), «кавычки» («и»), знаки «сдвинуть», «раздвинуть», «заменить местами», «перевернуть» в корректорском деле.

По значению (смыслу) знаки делят на:

7. Переменные и постоянные (ситуативные и аситуативные). Значение переменных знаков зависит от говорящего, от ситуации говорения и для каждого говорящего свое. Так, а + b может в определенной ситуации иметь денотат 6 + 4 либо 3 + 2 и т.д. Среди языковых знаков ситуативными являются местоимения, слова правый и левый, восток и запад, здесь, сегодня и сейчас.

8. Самостоятельные и несамостоятельные. Последние отдельно не употребляются, но всегда появляются вместе с какими-то другими знаками. К самостоятельным знакам можно отнести слова, словосочетания, предложения, дорожные знаки, к несамостоятельным знакам в языке относятся, например, аффиксы, знаки препинания, звездочки и полосы на офицерских погонах, цифра на денежной банкноте – без банкноты цифра имеет другое значение.

11. Длительные (стабильные) и кратковременные. Кратковременный знак исчезает сразу после его использования, длительный же сохраняется в течение долгого времени, что позволяет использовать его не один раз. Звучащие слова, жесты, мимика, световые сигналы относятся к кратковременным знакам, написанные слова, монеты, дорожные знаки, ордена, почтовые знаки – это все длительные знаки. Впрочем, с появлением современных технических средств записи звука и изображения кратковременные знаки сохраняются дольше, чем многие длительные. Длительные знаки обладают важным свойством: их можно передавать на большие расстояния, что позволяет собеседникам общаться на большом расстоянии друг от друга. Возможно, именно поэтому возникла письменная форма языка.

12. Тематические (ограниченные) и атематические. Так, знаки записи шахматной игры могут служить для передачи качественно ограниченной информации, топографические знаки также служат для передачи информации одного типа, в отличие от письменности, азбуки Морзе или естественного языка, которые передают качественно неограниченную информацию. В языке тематическими являются системы терминов различных наук.

По значимости или месту в системе знаков (системные характеристики) знаки можно разделить на:

13. Простые и сложные (синтагматические и асинтагматические). Если в знаке можно выделить более простые элементы, которые также являются знаками, то такой знак называется сложным, если нет – простым. Таким образом, сложные знаки членятся на простые, а простые знаки нечленимы. В последних каждый знак равен целому сообщению. Так, в естественном языке, азбуке Морзе, сообщение равно последовательности знаков. Офицерские погоны состоят из звездочек и полос. Количество звездочек и число полос имеет самостоятельное значение. Одна полоса обозначает принадлежность к младшему офицерскому составу, а две – к старшему. Внутри каждого состава есть свой порядок званий (иерархия). Этот порядок отражается числом звездочек: чем больше звездочек, тем выше звание. Существует даже такое выражение: «получить еще одну звездочку», что означает «занять более высокое место в иерархии в пределах того же офицерского состава». Только для сложных знаков возможно различие между синтагматикой и парадигматикой.

14. Единичные и системные. Звонок на урок, например, не противопоставляется своему отсутствию, отсутствие звонка ничего не значит. Следовательно, звонок является единичным знаком, который не входит в оппозицию ни с какими другими знаками и не имеет значимости. Среди системных знаков каждый знак противопоставляется многим другим. Всякая система знаков является коммуникативным устройством, но не всякое коммуникативное устройство есть система, например, совокупность единичных знаков (вывески).

15. Замкнутые и открытые системы знаков. В замкнутых системах количество знаков строго определено, каждый новый возникший знак превращает исходную систему в новую знаковую систему. В открытых знаковых системах возникновение нового знака не разрушает старой системы. Так, число корректорских знаков неопределенно, каждый корректор придумывает столько значков типа Г L T F Н, сколько исправлений нужно сделать на данной странице. В языке словарный состав, по-видимому, является неопределенной системой, поскольку число слов, если считать потенциальные слова, также неопределенно (Е.С. Никитина, 2006, с. 41–44).

Взаимные отношения разных типов знаков в человеческом общении подробно описал Леонард Иванович Ибраев, который считает знаками только вещи, специально для этого созданные людьми. Вещи могут использоваться как знаки (ориентиры, симптомы, показатели, приметы) – это, по Л.И. Ибра­еву, признаки. Признаки вызывают у человека образы других вещей рефлекторно и ассоциативно. Знаки – это тоже признаки, но они создаются специально и вне знаковой функции не существуют.

От признака к знаку ведут, по Л.И. Ибраеву, семь ступеней:

1) биологические признаки;

2) выражения (симптомы) чувств;

3) сигналы – искусственные действия для побуждения к действиям других (звонки, вспышки света), у животных – запахи, телодвижения, голосовые сигналы (сигнал имеет знаковую функцию только в конкретной ситуации!);

4) притворные выражения;

5) обманные сигналы. Знаки 4-й и 5-й ступеней применяются в игре и независимы от ситуации, но они всегда ложные и не имеют другого применения;

6 ) знаки-сигналы. Они независимы от ситуации и рассчитаны на будущие действия в будущей ситуации. Эти знаки создаются в процессе труда. Для таких знаков используются искусственно созданные меты – фонемы, графемы. Связь знака с предметом осуществляется через их образы в сознании человека. Образы создаются общей практикой и сознанием людей, а не самими знаками;

7) седьмая ступень – язык, в котором связь знаков позволяет обозначать все, что необходимо. В сочетаниях знаков возникают созначения, позволяющие обозначать и то, для чего еще не создано специальных знаков. Язык развился из признаков и знаков и содержит их в себе в диалектическом единстве, он образован благодаря связям между знаками.

К традиционным объектам семиотики относятся сигналь­ные системы животных, так называемый язык животных. Конечно, речь идет не о способности каких-то животных под­ражать человеческому языку (хотя некоторые птицы – по­пугаи, скворцы и др. – способны имитировать человеческую речь, повторяя слова или целые фразы, иногда даже как буд­то бы к месту), а о системах сигнализации в животном мире, подчас довольно сложных по количеству знаков и разнооб­разных по материальному воплощению.

Одна из наиболее хорошо изученных сигнальных систем животных – так называемые танцы пчел. подробнее

подробнее

	(Пчела-разведчи­ца, обнаружившая медоносные растения, возвращается с до­бычей (взятком) к улью и тут, на сотах, кружится в замыс­ловатом танце, выписывает круги и полукружья. Ориента­ция этих движений по отношению к солнцу должна показать другим летным пчелам направление, в котором следует ле­теть, а темп танца указывает на расстояние до источника нектара. «При стометровом расстоянии от места взятка танцовщи­ца совершает около одиннадцати полукружных пробегов в четверть минуты, при полуторастаметровом – около девя­ти, при двухсотметровом – восемь, при трехсотметровой – семь с половиной и т.д. Чем больше расстояние, чем дальше от улья место добычи, тем медленнее ритм танца на сотах. Когда место взятка удалено на километр, число кружений падает до четырех с половиной, при полуторакилометровом расстоянии – до четырех, а при трехкилометровом – до двух... И одновременно, чем дальше полет, в который вызы­вает пчел танцовщица, тем чаще производит она во вре­мя танца виляние брюшком. При вызове в стометровый полет танцующая пчела при каждом пробеге делает не боль­ше двух-трех виляний, при вызове в полет на двести метров – четыре, на триста – пять-шесть, на семьсот – уже девять-одиннадцать» (И. Халифман, 1963, с. 190.))

Очень часто в среде животных используются звуковые сигналы: пение и крики у птиц, свист и визг у грызунов, визг, вой и рычание у хищников и т.п. Так исследования показали, что африканские слоны, кроме трубного рева, из­дают также с помощью своих голосовых связок инфразвуковые сигналы (частотой не более 20 герц). И с расстояния бо­лее километра слон способен различить около 150 таких «по­зывных» своих сородичей.

В целом же в качестве плана выражения языка живот­ных выступают чрезвычайно разнообразные феномены – лишь бы их можно было воспринимать органами чувств. Это звуковые, инфразвуковые и ультразвуковые сигналы, телодвижения (в том числе танцы) и особые позы, окраска и ее изменение, специфические запахи и т.д. Многие жи­вотные «метят» своими выделениями облюбованную ими территорию; это знак для других особей: «не заходи, заня­то»...

Что же составляет план содержания языка животных? Выясняется, что ассортимент передаваемых «смыслов» здесь небогат:

o тревога (опасность);

o угроза (от­пугивание);

o покорность (подчинение);

o обладание (соб­ственность);

o свойскость (принадлежность к тому же сооб­ществу);

o сбор (созывание);

o приглашение (призыв к со­зданию семьи, к производству потомства).

В частности, в научной литературе подробно описана система звуковой сигнализации американского желтобрюхого сурка. Она включает в себя восемь различных сигналов: одиночных или комби­нированных свистов, визгов, скрежетаний. Но содержание этих сигналов (отметим: разной силы, темпа и тембра) сводит­ся фактически к четырем или пяти «смыслам». Это – «внима­ние!», «тревога!», «угроза» и «страх или удовольствие» (Б.Ю. Норман, 2004, с. 43).

Итак, двусторонность сигналов животных не подлежит со­мнению: как и у человеческого языка, у языка животных есть свой план выражения и план содержания. Пожалуй, выдерживается также второй важнейший признак знако­вых систем – их условность. Хотя в среде животных иконические, изобразительные знаки встречаются чаще, чем в языке человека, все же можно в целом считать, что и здесь определенный план выражения связан со «своим» планом содержания в силу традиции. Так, тревога или готовность к подчинению никак не связана по своей природе с опреде­ленным цветом или звуком... О том же говорит и «нацио­нальный колорит» языка животных. Оказывается, чайки, живущие на Балтике, «не понимают» языка своих атлантических родичей...

Однако можно ли считать, что сигналам животных присуще и третье важнейшее свойство знаков: преднамеренность? Очевидно, нет. Преднаме­ренность – проявление разума. Человек, использующий знак, стремится сознательно пере­дать другому человеку информацию. Животное же делает это в силу своих унаследованных инстинктов и приобретенных рефлексов. Поэтому знаковая система животных оказывает­ся закрытой: новых знаков в ней не прибавляется. Чело­веческий же язык, как известно, постоянно пополняется но­выми словами, а также, хотя и реже, новыми морфемами, синтаксическими конструкциями и т.д.

Правда, в последнее время появляются захватывающие публикации о необыкновенных способностях общения у дель­финов и обезьян. подробнее

подробнее

	(Знаменитостью стала горилла по име­ни Коко, с которой с грудного возраста занимались американские психологи. В зрелом возрасте обезьяна владела языком жестов и геометрических фигур, с помощью которых могла выразить более 500 понятий. Газеты мира наперебой рассказывали историю о том, как Коко при помо­щи своих «слов» потребовала от людей подарить ей на день рождения котенка. А когда тот случайно погиб, обезьяна не успокоилась, пока не выпросила – знаками! – у своих вос­питателей равноценную ему замену (Б.Ю. Норман, 2004, с. 43–44))

В 1966 г. миру также стала известна знаменитая шимпанзе Уошо, которая научилась разговаривать, используя 160 знаков амслена, американского языка глухонемых. Первым ее словом оказался знак «еще!», которым Уошо просила, чтобы ее пощекотали, обняли или угостили, или – познакомили с новыми словами. История Уошо подробно описана в книге Юджина Линдена «Обезьяны, язык и человек» (написанной в 1974 г. и изданной в 1981 г.) Уошо училась и учила: ее детеныш за пять лет освоил 50 знаков, наблюдая уже не за людьми, а только за другими обезьянами. И несколько раз замечали, как Уошо правильно «ставит детенышу руку» – поправляет жест-символ. См. об этом: www.znanie-sila.ru.

Всё же язык животных не рассчи­тан на общение с человеком. В отличие от языка животных, человеческий язык – это «способность сказать всё» (согласно, французскому лингвисту А. Мартине). Люди говорят на самые разные темы. Представим себе, что мы попробовали бы при помощи языка животных выразить простые сообщения, на­пример: «Как красив этот лес!», «Завтра, судя по всему, по­холодает», «В мясе много белка»... У нас, увы, ничего не по­лучится. Данные системы просто не предназначены для пе­редачи такого рода информации. Животные «говорят» только о себе, а точнее, о том, что с ними происходит в данный мо­мент: ни на прошлое, ни на будущее их коммуникация не распространяется (Б.Ю. Норман, 2004, с. 41–43).

Если язык человека основан на принципе «знак / значе­ние», то коммуникация животных строится по принципу «часть / целое». Сигналы животных – это неотъемлемая часть ситуации. Они не могут быть заменены другими сигналами без ущерба для коммуникации. Зоопсихологи утверждают, что звуковой язык животных, в отличие от человеческого, не обладает дискретностью: зву­ковая сигнализация у шимпанзе обладает большой неодноз­начностью, множеством переходных форм и ситуационной связанностью. А потому разные исследователи, изучающие один и тот же вид животных, нередко насчитывают у них раз­ное количество сигналов – от 11 до 25 естественных звуков.

Знаки человеческого языка обладают свойством членораздельности, пе­ремещаемости, комбинаторности. Сигналы животных этого свойства лишены. Перемещаемость и комбинаторика знака даёт ему возможность служить средством познавательной деятельности, регулировать поведение человека.

Знак есть предпосылка, база и результат фундаменталь­ного принципа человеческих языка, познания и мышления – их метафоричности. Философы полагают, что любое определение бы­тия метафорично, ибо, подводя бытие под определенное по­нятие, человек подставляет это понятие на место самого бытия. Метафоры оказываются наиболее фундаментальны­ми структурами, которые направляют, формируют и приво­дят в действие механизм человеческого поведения. Следует говорить о постоянно расширяющемся опыте, отличающем сходства, будь то во внешнем явлении вещей, будь то в их зна­чении для нас. В том-то и состоит гениальность языкового сознания, что оно способно выразить подобные сходства. Ученые называют это принципиальной его метафоричностью. Метафора – одно из самых универсальных явлений языка и культуры. Язык выступает как общая мета­фора действительности (М. Гурина, 1998, с. 396). подробнее

подробнее

	(справедливости ради стоит заметить: оказывается, в некоторых случаях язык животных тоже способен быть метафорическим: говорящая обезьяна – шимпанзе Уошо из Вашингтонского университета общалась с людьми на амслене – жестовом языке глухонемых. Рассердившись на служителя, который не давал ей пить, она выругала его: «Грязный Джек!». Слово грязный обезьяна знала в значении «запачканный» (В. Алпатов, 1998, с. 675)).

Перемещаемость языкового знака предопределяет необходимость синтаксиса. У ряда учёных складывается впечатление, что язык человека отличается от «языка» животных наличием синтаксиса. Так, не удалось выявить синтаксических отноше­ний в «высказываниях» шимпанзе, обученного языку жестов.

Учёные полагают, что переход от обезьяноподобной ком­муникации к человеческому языку начинается тогда, когда кора больших полушарий мозга берет под свой контроль уп­равление движениями лица и голосом (А.Т. Хроленко, В.Д. Бондалетов, 2006, с. 170–171).

Есть и иные отличия, позволяющие охарактеризовать язык животных как чрезвычайно своеобразную знаковую систему. Она составляет предмет биосемиотики.

Дата добавления: 2014-10-17