Перформативы Батлер

Последний этап разработки теории перформативов наступил с появ­лением «перформативной теории пола и сексуальности», разработан­ной в рамках феминистского литературоведения и теории сексуальных меньшинств. Важную роль здесь сыграла американский философ Джудит Батлер, чьи книги «Тендерное беспокойство: феминизм и нис­провержение идентичности» (1990), «Тела, которые значат» (1993) и «Захватывающая речь: политика речевого акта» (1997) оказали зна­чительное влияние на литературоведение и культурологию, в особен­ности на феминистскую школу и на развивающиеся в последнее время исследования сексуальных меньшинств. Название «теория инаковости» (Queer Theory) было недавно принято в авангардных работах о сексуальных меньшинствах, где культурологические методы сочета­ются с политическими требованиями равноправия гомосексуальных граждан. Название теории отсылает нас к недавнему прошлому, когда самым грубым оскорблением, обращенным к лицу нетрадиционной сексуальной ориентации, был возглас: «Queer!»*. Но это слово может изменить свой смысл и перестать быть оскорблением, превратившись в своего рода почётное звание. Этот проект построен приблизительно на той же тактике, какой придерживались наиболее заметные органи­зации, посвятившие себя борьбе со СПИДом, как, например, группа «ДЕЙ­СТВУЙ», активисты которой на своих демонстрациях использовали лозунги вроде: «Мы здесь, мы другие (queer), привыкайте поскорее!». В книге «Гендерное беспокойство» Батлер обращается к распрост­ранённому в американской феминистской литературе представлению о том, что политика феминизма должна опираться на понятие женс_Кой идентичности, на существенные черты, общие для всех женщин, порождающие характерные для них интересы и цели. Батлер, напро­тив, считает, что фундаментальные категории идентичности суть куль­турные и социальные явления, они являются скорее продуктом властных (политических) отношений, чем их условием. Эти категории создают эффект естественности (вспомним слова Ареты Франклин: «Вы заставляете меня чувствовать себя природной женщиной»), на­вязывают определённые нормы (представления о том, что значит быть женщиной), и это грозит исключением из сообщества тех, кто не соответствует установленным нормам. В той же книге («Тендерное беспо­койство») Батлер предлагает считать тендер перформативом – в том смысле, что пол есть не то, кем человек является, а то, что он делает. Первое условие выполнено: человек – не то, что он есть, а то, что он делает. Ваш пол определяется вашими действиями, подобно тому, как акт обещания и является обещанием. Вы становитесь мужчиной или женщиной в результате повторяющихся действий, которые, подобно перформативам Остина, зависят от социальных конвенций, от приня­тых форм осуществления действий в рамках культуры и общества. Как есть регулярно повторяющиеся, социально обусловленные формы обещания, пари, приказания, так есть и общественно обусловленные формы поведения мужчин и женщин.

Сказанное не означает, что пол есть результат выбора, роль, кото­рую мы на себя принимаем, как выбираем утром, какую одежду на­деть. В таком случае получилось бы, что существует не имеющий пола субъект, который выбирает себе пол, тогда как на самом деле быть субъектом означает иметь пол; нельзя быть личностью, не будучи муж­чиной или женщиной. В работе «Тела, которые значат» Батлер пишет: «Подвластное полу, но и субъективируемое [превращённое в субъект] полом “я” не предшествует процессу обретения пола и не является его результатом; “я” возникает внутри пола в качестве матрицы самих гендерных отношений». Перформативность пола не следует считать сингулятивным актом; это не то, чего можно достичь, совершив одно-единственное действие. Нет, это «деятельность, основанная на повто­рении и цитировании» гендерных норм, которые движут субъектом и в то же время сдерживают его, а также служат источником сопро­тивления, разрушения и всякого рода искажений.

С этой точки зрения утверждение «Это девочка!» или «Это маль­чик!», которым мир приветствует появившегося на свет младенца, яв­ляется не столько констатирующим высказыванием (в зависимости от обстоятельств – истинным или ложным), сколько первым в длинном ряду перформативов, создающих того субъекта, о чьём появлении они возвещают. Назвать ребенка девочкой – значит положить начало непрерывному процессу формирования, «создания» девочки путём «навязывания» ей необходимости воспроизведения гендерных норм, не­обходимости «вынужденного цитирования нормы». Вообще, быть субъектом – значит получить задание воспроизводить нормы, но – и это важно для Батлер – это задание мы никогда не выполняем так, как от нас ожидают, и потому мы никогда полностью не соответствуем тем нормам и идеалам, к которым нам предписано стремиться. В суще­ствующем разрыве межу идеальной нормой и её «несовершённой» реализацией, в многообразии путей выполнения гендерных «предпи­саний» заложены возможности сопротивления и изменений.

Акцент ставится здесь на том, как из воспроизведения прежних норм и прежних действий рождается перформативная сила языка. Получается, что сила оскорбления, которое можно нанести, крикнув кому-то «Queer!», проистекает не из намерения или авторитета гово­рящего, который, скорее всего, дурак и совершенно не знаком с жер­твой, а из того факта, что крик «Queer!» звучит эхом множества оскорблений, нанесённых в прошлом. Именно поэтому у гомосексуа­листа возникает ощущение стыда и унижения, обретающее такую ин­тенсивность, что человек хочет провалиться сквозь землю: «Что угодно, только не это!». Батлер пишет: «Крик “Queer!” черпает силу именно в своей повторяемости <...>, которая формирует во времени социальную связь сообществ, отвергающих гомосексуализм. Интерпелляция на­кладывается на интерпелляцию, и между всеми говорящими возника­ет связь, как бы дающая им власть над временем. В этом смысле в ушах жертвы всегда вопит воображаемый хор».

Оскорбление наделяется перформативной силой не столько в ре­зультате самого акта повторения, сколько в связи с тем, что оно обре­тает силу исторического факта и признаётся согласующимся с моделью, с нормой. Высказывание предполагает, что говорящий высказывает­ся от имени того, что «нормально», а оскорблённый отклоняется от нормы; он – изгой. Именно повторение, цитирование формулы, в ко­торой выражает себя норма, лежащая в основе подавления и униже­ния, придаёт особую силу и ядовитость оскорблениям, которые в противном случае могли бы считаться примитивными (как, например, «ниггер» или «жид»). Они приобретают силу авторитета благодаря вос­произведению, цитированию того, что имело место прежде и счита­лось авторитетным; оскорбление как будто бросает хор голосов из прошлого.

Но перформативная связь с прошлым подразумевает возможность смены направления, отказа от груза прошлого посредством попытки придать новое значение словам, имеющим оскорбительный смысл. В этом, например, значимость факта приятия самими гомосексуалиста­ми слова «Queer». Дело не в том, что мы обретаем независимость, выб­рав себе имя: все слова обладают исторической весомостью и выполняют те функции, которые им придадут в будущем. Невозможно проконтролировать значение слова, установить его раз и навсегда. Однако исторический характер перформативного процесса открыва­ет перед нами возможность политической борьбы.

Основные идеи и выводы

Теперь очевидно, насколько велик разрыв между первоначальным и итоговым (на данный момент) пониманием перформатива. По мнению Остина, понятие перформатива способствует изучению определенно­го аспекта языка, которым ранее пренебрегали. Для Батлер перформатив – это модель изучения важнейших социальных процессов и явлений, как-то: 1) природа идентичности и её происхождение; 2) функционирование общественных норм; 3) фундаментальный воп­рос о том, что мы сегодня называем «деятельностью»: в какой степени и при каких условиях я могу считать себя субъектом, самостоятельно и ответственно определяющим свои поступки; 4) соотношение инди­видуальных и общественных изменений.

Таким образом, существует большая разница между воззрениями Остина и Батлер на саму сущность проблемы перформатива. По-види­мому, учёные имеют в виду принципиально разные типы актов. Ости­на интересует то, как повторение некоторой формулы в некоторых обстоятельствах провоцирует определённое событие (например, вы даёте обещание). Согласно теории Батлер, мы имеем дело с постоянным и неизбежным повторением и цитированием, провоцирующими исторические и социальные изменения (вы становитесь женщиной).

Это расхождение, в сущности, возвращает нас к вопросу о природе литературного события, причём возможны два варианта суждений о перформативности этого явления. Можно сказать, что литературное произведение осуществляет единственный в своем роде, особенный акт. Оно создаёт реальность, которую оно само и составляет, а отдель­ные предложения текста создают элементы произведения. Мы можем попытаться определить, какое событие осуществляет данное произ­ведение и его части, так же как можем объяснить, что конкретно было обещано в процессе акта обещания. Такова трактовка литературного события по Остину.

Но, с другой стороны, можно сказать, что произведение оказалось успешным, стало событием, благодаря масштабному «цитированию», которое закрепляет существующие нормы и, возможно, способствует зарождению изменений. Если роман является событием, то это воз­можно потому, что, будучи неповторимым, он порождает чувства, ко­торые, в свою очередь, – в процессе чтения и размышления – дают жизнь новым формам, воспроизводя модификации романных услов­ностей и, возможно, осуществляя изменения норм или форм, сквозь призму которых читатели продолжают соотносить себя с миром. Сти­хотворение может не оставить следов, но может и запечатлеться в па­мяти, спровоцировать акты повторения. Его перформативность является не единичным актом, осуществленным раз и навсегда, а вос­произведением, порождающие те самые формы, которые и воспроиз­водятся.

Концепция перформатива, историю которой я кратко обрисовал, сводит воедино целый ряд важнейших теоретических представлений. Я позволю себе их перечислить.

Первое. Как нам понимать формообразующую функцию языка: сле­дует ли нам попытаться свести её к некоторым специфическим актам, и, следовательно, точно определить, в чём она заключается, или же следует встать на более широкую точку зрения и попробовать оце­нить влияние языковых эффектов на наше восприятие мира?

Второе. Как нам трактовать отношения между общественными установлениями и индивидуальными актами? Было бы заманчиво пред­ставить общественные установления неким сценическим оформлени­ем, фоном, который не влияет на наши решения о том, как нам следует действовать. Но это было бы слишком просто. Теории перформатива обусловливают более сложное представление об отношениях между нормой и действием вне зависимости от того, считать ли социальные конвенции условием осуществления событий, как это делал Остин, или же, вслед за Батлер, воспринимать действие как повторение (воспроиз­ведение), которое, однако, иногда отклоняется от нормы. Поскольку литература стремится «обновлять» область общественных институций, постольку она нуждается в перформативной манифестации нормы и события.

Третье. Как воспринимать соотношение того, что язык «осуществляет», и того, что он «высказывает»? Это и есть основная проблема перформативности: возможно ли гармоничное слияние действия и высказывания, или противоречия, управляющие текстуальной деятель­ностью и осложняющие ее, неизбежны?

И последнее. Как нам, живущим в эпоху постмодернизма, следует понимать событие? Скажем, в Соединённых Штатах уже стало общим местом, что сегодня, в эпоху масс-медиа, событие – это то, что транс­лируется по телевидению в программе новостей. Вне зависимости от того, соответствует ли такой взгляд действительности, событие, сооб­щения о котором распространяются средствами массовой информа­ции, – это подлинное событие, и с ним нужно считаться. Модель перформатива предлагает нам более сложную трактовку, иногда об­виняемую в том, что она размывает границы между фактом и вымыс­лом. Представление о литературном событии, литературном произведении как акте может стать моделью размышлений о культур­ных событиях вообще.

Глава 8

Дата добавления: 2014-10-23