Статья Белкина. Обычаи и обыкновения. 17 страница

В результате, первые дела, которые были возбуждены в ЕСПЧ против РФ по религиозным вопросам, они касались именно отказа в регистрации. Кроме того, были еще в отношении некоторых религиозных объединений допущены процедуры ликвидации в связи с тем, что их деятельность представляет угрозу безопасности, эта процедура тоже вызвала споры, дошедшие до ЕСПЧ. В ЕСПЧ довольно много религиозных организаций выиграли дела против РФ. Одно дело выиграла Церковь «Свидетели Иеговы», одно дело выиграли «Саентологи», одно дело выиграла «Армия Спасения», в общем, вся та практика, которая складывается в административной сфере в РФ, она, мягко говоря, вызывает критику со стороны ЕСПЧ.

В 2010 году ЕСПЧ пошел еще дальше, и признал, что предпосылкой для ущемления прав религиозных объединений выступает то российское различие между религиозными группами и религиозными организациями. Формально группы могут вести любые иды деятельности, могут заниматься организацией богослужений, могут организовывать молильные дома, но, как справедливо отметил ЕСПЧ, все эти права оказывается нереализуемыми, т.к. никакого имущественного статуса религиозная группа не имеет, у нее нет имущественных инструментов для того, чтобы реализовывать большинство принадлежащих ей прав, а,, следовательно, российское законодательство не обеспечивает гражданам свободу в организации исповедования их религии до тех пор, пока у них не появляется право создать религиозную организацию.15-летний срок ЕСПЧ не оценивался как нарушающий Европейскую Конвенцию, а КС, по сути дела, в единственном решении, посвященном именно реализации 28 статьи Конституции (Постановление Конституционного Суда РФ от 23.11.1999 N 16-П), КС оценивал конституционность 15-летнего срока, он пришел к выводу, что, в целом, весь механизм, предусмотренный законом соответствует Конституции, потому что он создает гарантии защиты от деструктивных религиозных объединений, от сект, которые представляют собой угрозу безопасности, и в этом отношении, может считаться вполне оправданным, конституционным. Правда, КС признал, что действия этого закона, 15-летний срок, распространение его на те организации, которые уже были созданы о момента вступления в силу закона, он неконституционен. Только в этой части, во всем остальном, цели, преследуемые законодателем, они вполне оправданы, и можно говорить о том, что законодатель может, вправе ограничивать свободу вероисповедания в тех пределах, в которых это необходимо для защиты общественных интересов.

Собственно, эти ограничения, которые касаются свободы совести, они могут носить очень разнообразный характер, и многие религиозные объединения, или представители отдельных религиозных объединений утверждают, что тот, порядок, тот правопорядок, который устанавливается государством, он глобально представляет собой угрозу свободе вероисповедания, он представляет собой покушение на эту свободу. Примеров, в общем-то, достаточно много, особенно преуспевают сикхи, которым религиозные догматы предписывают постоянно носить тюрбан, и еще до достаточно широкой компании в Европе по поводу мусульманских платков, еще в 80-е гг. Комитет ООН по правам человека, и национальные суды США были вынуждены оценивать по требованию сикхов те предписания, которые установлены в законодательстве. Например, в 1989 году Комитет по правам человека рассматривал жалобу сикхов, которых заставляли надеть каску во время нахождения на строительной площадке. Они возражали и говорили, что тюрбан им снимать религия не позволяет. В американской армии сикхи даже потребовали изготовления пуленепробиваемых тюрбанов вместо каски, государство в этом отношении им не пошло на встречу.

Естественно, во всех этих случаях государство вынуждено ограничивать те требования, которые граждане формулируют, опираясь на свои религиозные убеждения.

Серьезная проблема – это, по сути дела, только с одним религиозным объединением – Свидетели Иеговы, серьезная проблема в том, что они по своим религиозным убеждениям отказываются от переливания крови. Ладно бы сами отказывались, они отказываются давать согласие на переливание крови детям. Соответственно, государство и в нашей стране, и во многих зарубежных странах вынуждено прибегать к судебному рассмотрению необходимости проведения подобных медицинских операций для того чтобы ограничить эту возможность действовать в соответствии со своими религиозными убеждениями в том случае, когда эти религиозные убеждения создают реальную угрозу безопасности.

По сути дела, многие ситуации, которые, в т.ч. достаточно комичные ситуации, которые в разных регионах мира случаются, Белов уже приводил пример, что гражданина, который требовал фотографироваться на паспорт с дуршлагом на голове, есть, например, в США последователи, насмотревшиеся фильма «Звездные воины», последователи церкви джедаизма, и это все заставляет государство задумываться, а до каких пределов нужно защищать свободу совести, до каких пределов гражданин может претендовать на защиту своих убеждений как религии.

Здесь с т.з. правовой, мы вынуждены искать какой-то критерий. Понятно, что все, что гражданин хочет объявить религией, наверное, не должно таковой считаться. Помимо того, что должно быть разработано какое-то вероучение, тут, конечно, критерий очень неопределенный, скользкий. Тем не менее, все-таки, для того чтобы ситуация не становилась абсурдной, конечно, защищаться должна та религия, которая для гражданина является жизненно важным интересом, т.е. та религия, которая настолько серьезно влияет на мышление, на образ жизни. На поведение человека, на то, как он вынужден вести себя, какая для него существует система ценностей, для того чтобы действительно со стороны государства такое право защищалось и для того чтобы со стороны государства такое право признавалось в качестве защиты свободы совести. В связи с этим, конечно, вопрос о неком разграничении религии и нерелигии, он неизбежен. Может быть, пока в столь категоричном виде он еще не встает, он не ставится в судах. Но, рано или поздно, все-таки должны быть разработаны, должны появиться некие юридические критерии, в рамках которых защита должна будет предоставляться только определенным религиям, и определенным вероисповедания. В данном случае критерий одной традиционности, наверное, будет неправильным. Критерий многочисленности соответствующей общины, видимо, тоже. Но так или иначе, все равно, поиск этого критерия, он будет необходим.

Со стороны государства свобода совести очень тесно связана с защитой принципа светского государства, с реализацией принципа светского государства. Скажем, в США, где не закреплен принцип светского государства, но есть правило о том, что Конгресс не должен издавать законов, которые ограничивали бы свободу вероисповедания, по сути дела одновременно представляет собой и принцип светского государства, и определяет пределы вмешательства государства в свободу религии.

В 1971 году ВС США в очень известном деле «Lemon v. Kurtzman» рассмотрел вопрос о пределах возможного регулирования религиозных отношений со стороны государства, и пришел к выводу, что должны быть соблюдены, как минимум 3 условия:

- что решения, которые принимают государственные органы, должны иметь светскую цель, т.е. они не должно быть продиктовано какими-то религиозными соображениями, потому что для государства все религии должны быть абсолютно одинаковыми, и в целях защиты какой-то религии не могут издаваться акты, ограничивающие другие вероисповедания;

- те решения, которые принимают государственные органы (речь идет о государственном решении, одновременно и о законе, и об административном предписании, любое государственное решение, какое бы оно не было по своему содержанию) оно не должно непосредственно оказывать эффект поддержки или ограничения (запрета) той или иной религии;

- государство не должно вмешиваться в религиозные отношения, в свободу осуществления религии, в свободу исповедания религии.

Последнее, наверное, самое сложное. Потому что государство во многих случаях считает необходимым для защиты публичных интересов, для реализации исключительно государственных функций, так или иначе вмешиваться, посягать на свободу вероисповедания.

И, наверное, самая отчетливая в этом отношении проблема – это проблема образования, религиозного образования, и проблема религии в государственном образовании. Государственное образование в силу принципа светского государства должно быть светским. Но что значит светское образование? Это вопрос, который оказывает далеко не так просто, как выглядит на первый взгляд.

Для Белова было открытием, когда, изучив закон «Об образовании», Белов не нашел там принципа научности образования. Принцип светскости есть, но в определенном смысле, противопоставить светскости можно только некую другую систему ценностей. Научность для образования могла бы быть этим противовесом.

В том случае, когда в продолжение американских «обезьянников», т.н. процессов, в Куйбышевский районный суд СПб в 2006 году обратилась школьница Мария Шрайдер, и потребовала, чтобы из школьной программы исключили изучение теории Дарвина, потому что она противоречит ее убеждениям, суд был вынужден искать ту опору, на которую можно было бы водрузить решение о составлении школьной программы без учета, по крайней мере, без отчетливой оглядки на религиозные принципы, на то или иное религиозное мировоззрение. Почему наука, особенно в данном случае, особенно актуально противопоставляется религии. Потому что научное мировоззрение, оно принципиально отличается от религиозного. В конце концов, не так существенно, какая именно религиозная картина мира будет преподносится, она, в любом случае, будет отличаться от научной картины мира, между собой религии различаются меньше, чем каждая из них отличается от научного взгляда на те или иные вопросы, например, на происхождение человека, на те ли иные постулаты теории эволюции.

Собственно, 2 основных затруднения, 2 основных проблемы возникает в связи с обеспечением светскости, обеспечением религиозной нейтральности школ в США. В США мы говорим, потому что там эти проблемы появились гораздо раньше, чем в Европе. В Европе в то время, как и до сих пор во многих государствах Европы, висели и висят распятия в школьных классах, и это рассматривается как часть определенной культурной традиции, определенной исторической традиции, а в США до начала 20 века, в целом, достаточно религиозное общество оказалось, столкнулось с тем, что подходов к влиянию религии на, даже на распорядок школьного дня может по-разному оцениваться. Начинать день со (1) школьной молитвы оказалось для многих родителей неприемлемым, они стали обращаться в суды. Собственно, этот вопрос несколько раз рассматривался в разных штатах, до тех ор, пока ВС США не посчитал,что это не может рассматриваться как обязательное требование к ученикам, в противном случае, это было бы нарушением свободы совести, свободы вероисповедания.

Собственно, те самые «обезьянии процессы», которые начались с 30-х гг., они только после войны в 1968 году закончились победой (2) теории эволюции. До этого суды, в целом, считали, что проникновение теории эволюции в школьную программу не может рассматриваться как допустимое, в т.ч. с описанием нейтральностью государства. В каком-то смысле, здесь все переворачивается с ног на голову, потому что преподавание теории Дарвина, также как и вообще научная картина мира, оказывается посягающей на религиозные постулаты и именно поэтому недопустимо. Соответственно, и много было разных промежуточных вариантов, с помощью которых пытались и теорию эволюции спасти и, при этом, совместить ее с определенными убеждениями, в частности, в рамках этого направления появилась концепция разумного замысла, которая преподносилась вроде как светская и научная, хотя и основана на неких религиозных догматах, концепция происхождения жизни, человека. Но, в итоге, суды и ее признали тоже несоответствующей принципу светского государства, потому что в этом отношении, государство не может религиозный догмат поддерживать даже в косвенном варианте. Конечно, самым лучшим было бы вообще не изучать вопрос происхождения человека, ни с научной т.з., ни с т.з. религиозной, однако научный, общественный прогресс, в общем-то, требует от государства определенных условий, определенного содержания школьного образования, и, в каком-то смысле, требует, чтобы научная картина мира была знакома каждому ученику.

Сегодня именно этот подход, в отличие от 2 половины 20 века, уже начинает ставиться под сомнение. И более того, не только в РФ, но и во многих зарубежных государствах, в каком-то смысле религия переживает реванш, она вновь проникает в школы, в школьные программы, в каком-то смысле как маятник, который качнулся в другую сторону, после нескольких десятилетий чисто научного подхода к образованию, государство вынуждено учитывать религиозный фактор и считаться с ним при конструировании школьной программы.

Государство иногда сопротивляется, иногда стремительно поддается этой тенденции. В общем, пример сопротивления не в части содержания школьной программы, а в части общих правил поведения в школе, может подать Франция, где в 2005 году появился закон, запрещающий ношения отчетливых религиозных символов, ношение любых символов любой религии, не только мусульманских платков, как иногда представляется, но и ношение крупных крестов, и всего остального.

Соответственно, в этом смысле, французское законодательство пыталось, и начав с образованием дальше в общественной сфере, сегодня французские законы запрещают нахождение с отчетливыми религиозными атрибутами, кроме священнослужителей, в общественных местах, и мотивировалось, при принятии этого закона, тем, что в данном случае каждый человек должен иметь полную свободу, свободу следовать или не следовать религиозным убеждениям, но это частная сфера, а не публичная сторона общественной жизни. Соответственно, когда государство нейтрально относится к появлению, например, мусульманских женщин, одетых в соответствии с религиозными канонами, оно не защищает, по мнению французского государства, женщин от воздействия их окружения, от воздействия семьи, от воздействия религиозной общины, которое ограничивает свободу и ограничивают светскость публичной сферы. Это в светском государстве недопустимо. Собственно, так далеко как Франция пока не дошла ни одна страна, но во многих государствах, именно в государственных образовательных учреждениях, общий подход, который был закреплен во французском законодательстве, тоже поддерживается. Причем, этот подход предполагает, что в светском образовательном учреждении должны быть светские правила, и никакая религиозная составляющая, никакой религиозный элемент не должен проникать в эти образовательные учреждения. Соответственно, подобные же споры возникали не только в Европе, но и в странах ближнего Востока, в Турции, где борьба между представителями религиозной политики государства и светской политики государства очень остра. Соответственно, все это отражалось и в решении судов. Суды в данном случае, даже Турецкий суд, поддерживают светскую линию государства, считают, что со стороны государства стремление соблюсти нейтральность, оно вполне оправданно.

Но, тем не менее, это не снимает проблемы, если не в юридическом, то, по крайней мере, в социально смысле.

ЕСПЧ, одно из знаковых дел – в 2007 году ЕСПЧ рассматривал дело против Норвегии, в котором преподавание «Христианство, религия и философия» было обязательном элементом школьной программы, и навязывалось ученикам. Там не было прямого принуждения, однако предполагалось, что для выполнения школьной программы, необходимо посещение и этих занятий в том числе. Соответственно, в этом отношении государство, как почитал ЕСПЧ, не соблюло той нейтральности, которую оно должно соблюдать. Против той же Норвегии, за 30 лет до этого, ЕСПЧ рассматривал дело о допустимости сексуального образования, потому что многие верующие граждане считали такой подход государство очевидно игнорирующий религиозные убеждения, несовместимый с религиозными убеждениями.

Получается, что в государстве сложная ситуация. Если оно поддается тенденции, условно говоря «атеистической» (светской), то оно рискует навлечь на себя недовольство сторонников религии, если же государство делает уступки тем, кто считает, что религия – это часть общественной культуры, часть неких социальных стандартов, некого социального дискурса, государство в это отношении оказывается ущемляющим свободу вероисповедания.

В РФ очень много было дискуссий по поводу изучения религии в школе, но все эти дискуссии, конечно, привели к созданию нейтрального варианта, предполагающего выбор родителей ребенка того, какая именно дисциплина будет преподаваться: или светская этика, или какие-то основы религии. В этом отношении, государство обеспечивает определенную нейтральность, и одновременно делает уступку тенденциям проникновения религии в школы.

Следующее право, о котором мы поговорим – свобода слова. В Конституции РФ свобода слова закрепляется в статье 29, вместе с информационными правами. Это несколько дезориентирует в части характеристики и природы соответствующих прав. Информационные права мы будем рассматривать отдельно – это очень особая, специфическая сфера. Мы должны разделить в этой части те положения, которые содержатся в нашей Конституции, и в данном случае говорить именно о свободе слова, которая закреплена в большинстве международных правовых актах, в большинстве Конституций зарубежных государств. В плане содержания свободы слова речь идеен, наверное, не только свободе слова, это было бы слишком узким и буквальным пониманием содержания этого права, особенно в том, что касается его формулирования, закрепления в Европейской Конвенции. В Конвенции речь, скорее, идет о свободе самовыражения. Или просто свободе выражения. По-русски «свобода выражения» не очень хорошо звучит, предполагается еще дополнение: выражение мнение, выражение позиции, выражение чего-нибудь. В английском, во французском языке свобода выражения может рассматриваться просто без какого-либо дополнения. Наверное, более адекватно в данном случае говорить о свободе самовыражения.

Свобода слова, которая, например, в рамках свободы самовыражения охватывает отдельно закрепленное право на свободу творчества в Конституции РФ – это отдельное право, а в рамках Конвенции – то же самое, что и свобода выражения. Естественно, свобода выражения не ограничивается только свободой вербальных средств, высказывания своего мнения, своей позиции, свобода выражений и, соответственно, свобода слова предполагает не только свободу именно слова, но и свободу дела, свободу тех действий, каких-то форм самовыражения, которые человек может посчитать для себя приемлемыми, которые могут для него быть необходимы.

Скажем, в США сжигание флага, несколько раз до ВС доходило дело по привлечению к ответственности таких граждан, рассматривалось именно в контексте свободы слова. Или сжигание креста – тоже в США много про это было дискуссий.

Соответственно, мы можем говорить о том, что свобода выражения – это одна из базовых и фундаментальных конституционных ценностей, причем ЕСПЧ неоднократно подчеркивал в своих решениях, что речь идет даже не о праве субъективном, а речь идет о неком принципе, некой глобальной ценности, которая обеспечивает функционирование демократии. Без свободы слова демократии быть не может, потому что демократия предполагает плюрализм идей, а для того чтобы плюрализм идей существовал, должна быть свобода выражения этих самых идей. Если плюрализм существует, но каждый держит идеи при себе, то в этом случае никакой демократии и реального плюрализма не получается.

Соответственно, в тех случаях, когда возникают конфликты, когда возникают столкновения, свобода слова и свобода самовыражения должна в этом контексте оцениваться как базовая демократическая ценность. И в тех случаях, когда ее реализация связана с теми или иными, может быть, потенциально даже не приятными для общества и, тем более неприятными для государства, формами, это не предполагает установления запрета.

Например, в практике ФКС Германии было в 1957 году очень известное дело, в котором речь шла о защите свободы слова как вообще базовой ценности демократического общества. Речь шла о, гражданин пытался призывать общество бойкотировать фильм, снятый, практиковавшим еще при нацистах, режиссера, которого многие воспринимали как режиссера времен нацистов. И соответственно, призывы к бойкоту были расценены как посягающие на интересы авторов этого фильма, режиссера. И вопрос о том, защищается ли в данном случае такое поведение свободы слова, дошел до КС. И в этом деле, в частности, КС посчитал, что свобода слова должна быть обеспечена даже в таком очень конфликтном для общества вопросе. И в 1957 году это явно бередило все еще не зажившие социальные раны, но, несмотря на это, вопрос о защите свободы слова должен предполагать достаточно широкую свободу выражения.

Другие дела, которые ЕСПЧ рассматривал, и которые тоже могут показать в разных государствах Европы соотношение неприятных для общества и государства форм, и ценности самой свободы слова может касаться, например, ограничения прав журналистов, которые публиковали материалы о политических деятелях, инициируя общественную дискуссию, мягко говоря, иногда не стесняясь выражения.

Очень известное дело «Лингенс против Австрии» в ЕСПЧ стало одним из базовых, формулирующих определенный подход ЕСПЧ, где ЕСПЧ установил некий приоритет свободы выражения мнений, свободы слова.

Однако, несмотря на эти широкие пределы, свобода слова должна быть ограничена.

И самым очевидным ограничением может быть защита публичных интересов. Однако не только, защита частных интересов может тоже при определенных условиях рассматриваться как основание для ограничения свободы слова. Соответственно, мы можем, характеризуя это право, говорить о 2 типах, 2 категориях ограничений:

1 тип – это ограничение в пользу или для защиты частных лиц;

2 тип – ограничение для защиты публичных интересов.

1) Ограничение частных лиц предполагают защиту чести, достоинства и деловой репутации от посягательства со стороны свободы слова, свободы самовыражения. В тех случаях, когда реализация этой свободы становится оскорбительной, она входит в конфликт с интересами других граждан. В этом отношении, мы, во-первых, можем говорить о существовании двух принципиально разных подходах.

Есть в праве некоторых зарубежных государств, в частности Великобритании, понятие «диффамации», которое у нас иногда используют, несколько вырывая его из контекста и обозначая им те правила, которые закреплены в отечественном законодательстве. Отечественное законодательство диффамацию не запрещает. Диффамация – это любое распространение сведений, которое, так или иначе, посягает на честь, достоинство и деловую репутацию, любых порочащих сведений не зависимо от их правдивости. Российское законодательство отличается от диффамации тем, что оно запрещает распространение сведений только тех, которые не соответствуют действительности, и которые посягают на честь, достоинство и деловую репутацию. В этом отношении, наше законодательство не предусматривает запрета на диффамацию. Но, при этом, наше законодательство, в частности, ГК, закон «О СМИ», закон, который действует с 1991 года, один из самых долгоживущих законов новой демократической России, он предусматривает ограничение на распространение сведений, если они не соответствуют действительности.

В этом отношении возникает общая проблема: ограничивается ли защита чести, достоинства и деловой репутации распространением любой информации, или только информации определенного рода?

С т.з. конституционной и конвенционной практики, т.е. практики ЕСПЧ, информация информации рознь. Распространять сведения о фактах, т.е. какие-то сведения об объективно существующих обстоятельствах, если они не соответствуют действительности, именно нельзя, но можно распространять мнение, даже если оно оскорбительно для кого-то, если нет нецензурной лексики. То, что касается мнения, то оно находится под защитой свободы слова. Мнение, поскольку оно носит субъективный характер, оно вообще не может верифицироваться с т.з. его истинности или ложности, потому что это мнение.

По этому поводу у нас было много дискуссий, в отечественной литературе. Закончились эти дискуссии включением в одно из Постановлений Пленума ВС прямого указания на то, что мнение может высказывать свободно. Тем не менее, не так много, но были ситуации в РФ, когда журналистов преследовали за лицеприятные высказывания в адрес должностных лиц государства. Как то последние годы, таких дел нет, но в начале 2000-х, конце 90-х гг. таких дел было много. И суды во многих ситуациях смешивали, не разграничивали эти категории информации, категорию субъективного мнения и суждений о фактах. Соответственно, признавая необходимость опровержения мнения, суды сами себя ставили в достаточно неловкое положение, потому что, например, если журналист написал в своем материале, что «Я считаю, что такой-то плохой губернатор» его обязывают опровергнуть, что он должен написать? «Я не считаю, что такой-то плохой губернатор»? Это выглядит совершенно дико. Особенно была забавная история с Э. Лимоновым, который в каком-то интервью сказал, что в Москве все суды подконтрольны Лужкову. Лужков обиделся и обратился в суд, в суд на территории Москвы. Суд принял решение в пользу Лужкова, тем самым косвенно подтвердив, что Лимонов был прав. И в таком виде эти споры несколько раз доходили (с Лимоновым дело не дошло в ЕСПЧ) до ЕСПЧ. ЕСПЧ в общей сложности 5 или 6 дел решил, признав РФ нарушившей положение Конвенции о защите свободы слова.

2) Что касается второго типа ограничений, то ограничения публичного характера, они, по сути дела, не столь обширны и ограничиваются небольшим кругом той информации, распространение которой недопустимо.

Сегодня можно говорить о появлении третьей категории информации, если раньше это была только защита в рамках избирательной кампании и распространение экстремистских материалов, то теперь это еще защита детей от неблагоприятной информации тоже ограничивающая свободу распространения информации и свободу слова.

В недавнем прошлом речь шла о двух категориях.

Про ограничения в рамках избирательной кампании мы еще будем подробно говорить, поэтому Белов останавливаться не будет, а то, что касается распространения экстремистских материалов, то это - то ограничение, которое наиболее серьезно, наиболее существенно, одновременно, оно защищает одну из важнейших правовых и общественных ценностей защиты безопасности обеспечивает, но одновременно, с т.з. именно конституционного баланса, тут есть много проблем.

В частности, проблемы касаются, например, ограничения касаются распространения информации, затрагивающей религиозные чувства. То, что касается тех ограничений, которые установлены во многих государствах Европы свидетельствуют о том, что российское законодательство не единственное, даже в Европе, которое защищает чувства, защищает интересы верующих, вопрос, насколько они конкретные дела затрагивают, но тем не менее, во многих государствах Европы существует уголовная ответственность за богохульство, и со стороны государства предпринимаются разного рода действия, по ограничению распространения той или иной информации, которая может с т.з. государства создать или некую социальную напряженность, или возбуждать вражду или рознь между разными социальными группами, между теми группами, которые выделяются по религиозным признакам и по другим признакам. В любом случае, это может рассматриваться как некая угроза общественной безопасности. В этом отношении ограничение распространения художественных произведений, распространения тех материалов, которые представляют собой реализацию свободы творчества тоже не столь редкая ситуация.

В частности, например, в ЕСПЧ было одно известное дело «Институт Отто-Премингер (Otto-Preminger-Institut) против Австрии». ЕСПЧ пришел к выводу о допустимости, о совместимости с ценностями Конвенции запрета на публичную демонстрацию фильма, оскорбляющего религиозные чувства. Со стороны ЕСПЧ была оценена эта ситуация как связанная с защитой вполне оправданной с т.з. и безопасности, и с т.з. тех социальных интересов, которые вообще подлежат защите.

Соответственно, и в тех государствах, где эти ограничения применяются, и у нас много дискуссий по поводу того, где же здесь граница между ограничением в целях защиты общественных интересов и цензурой.

Один из самых известных скандалов, случившихся по этому поводу – это скандал с датской газетой «Jyllands-Posten», в 2005 году опубликовавшей серию карикатур. Причем, публикация их была продиктована, объяснялась тем, что журналисты и редакция этой газеты преодолевали в себе самоцензуру, т.е. они понимали, что это нехорошо, они понимали, что, в целом, это будет порождать определенные дискуссии, споры, может быть, конфликты, но, полагая, что сама по себе свобода творчества и свобода СМИ достаточная ценность для того чтобы ее поддержать и развивать, нужно защищать эту свободу в т.ч. и раздвигая пределы этой свободы.

Дата добавления: 2014-11-09