Возникновение и образование Русского государства 451

III. «Послы (Плано Карпини) первые, по-видимому, завели речь об унии и от имени папы убеждали Василька и епископов присоеди­ниться к римской Церкви» (с. 21).

IV. «Где-то за Днепром, быть может, у Батыя, они встретились с Даниилом и предложили ему то же, что говорили Васильку. В то время Даниил находился под тяжелым впечатлением поездки в Орду... и он с радостью бросился навстречу сверкнувшему лучу надежды на освобождение из тягостного ига. Даниил начал лелеять обширный политический замысел. В то время он еще верил в силу папского слова и готов был думать, что оно двинет против татар закованные в железо полки Запада. Даниил порешил примкнуть к этому католическому союзу и немедленно по возвращении от татар позаботился довести до сведения папы о своей покорности Папскому престолу» (с. 23 — 2 4).

Грушевский (История Украши —Руси. Т. II, изд. 2-е, 1905. С. 68) разделяет взгляд Дашкевича; точка зрения Преснякова («Анналы», кн. II, 1922. С. 191) неясна: «Нашествие Батыя было современниками воспринято как событие общеевропейского значения. О нем, как угрозе христианству, говорил папа Иннокентий IV на Лионском соборе 1245 г. Для выяснения положения дел в Восточной Европе и попытки влиянием проповеди среди неверных обеспечить мир, отправлено в Золотую Орду знаменитое посольство Плано Карпини. В такой об­становке возникла и попытка сплотить христианский мир церковным объединением — переговоры Даниила Галицкого с Римом об унии и военной помощи». Выражение «переговоры Даниила с Римом» явля­ется неожиданным: предыдущие строки давали основание ожидать иного оборота: «переговоры Рима с Даниилом».

№ 27. «Купли» Ивана Калиты (к стр. 193)

В своей духовной Дмитрий Донской, завещая сыновьям, между прочим, три города: Галич, Белоозеро и Углич, назвал их «куплею деда своего»; между тем ни сам Калита, ни его сыновья в своих завещаниях о них не упоминают ни словом, давая основание думать, что своею собственностью они города эти не считали. Такое умолчание Карамзин объяснил предположением, что покупались города эти Ка­литою не к Москве, а к великокняжению Владимирскому, почему и считались великокняжескими, а не московскими (И. Г. P. Т IV, гл. IX. С. 247). Соловьев отказался принять такое толкование: «Как Мог Калита прикупить к великому княжению, которое вовсе не при­надлежало в собственность его роду, и по смерти его могло перейти к князю тверскому или нижегородскому? Это значило бы обогащать Других князей на свой счет». По мнению Соловьева, «Калита купил

452

Е. Ф. Шмурло

эти города у князей, но оставил им еще некоторые права владетельных, подчиненных, однако, князю московскому, а при Димитрии Донском они были лишены этих прав» (История России, т. IV, прим. 417).

Сергеевич не удовлетворен ни тем, ни другим толкованием: «Вещь возможная, что Калита оставил свои купли за князьями продавцами, обязав их службой себе и детям; но все-таки то, что он купил, приобретено им, и в завещании, в котором не забыт даже прикуп­ленный кусок золота, надо было упомянуть о Галиче с Белоозером и Угличем; упомянуто же там село Богородское, хотя оно и не находилось во владении сыновей, а было отдано Борису Воркову. Итак, молчание завещаний Калиты и его детей остается не объяснен­ным, а возбуждаемые им сомнения неустраненными. Несомненно толь­ко следующее: Галич, Белоозеро и Углич в состав московской тер­ритории вошли только при Дмитрии Донском» (Рус. Юрид. Древн Т. I. С. 5 3 - 5 4).

Пресняков полагает, что «сомнения» Сергеевича навсегда останутся «неустраненными», пока мы будем держаться традиционного взгляда на Ивана Калиту, как на собирателя Русской земли. «Не землю собирали московские князья, а власть; не территорию своей московской вотчины расширяли, а строили великое княжение, постепенно и упорно превращая его в свое государство». Карамзин уже указывал на связь этих трех городов с великим княжением — связь эта и пояснит нам, «почему в духовной Ивана Калиты нет упоминания о Галиче, Устюге и Белоозере, как не упоминаются ни Переяславль, ни Кострома, никакая великокняжеская волость, ни само великое княжение». Не­выясненными и трудно выяснимыми остаются два вопроса: «о содер­жании тех сделок, которые в духовной Дмитрия Донского названы «куплями», а также о судьбах Галича, Белоозера и Углича до той поры, как они слились с вотчинными владениями московских князей Мы не знаем, когда и с какими князьями мог заключить Калита «ряд» о «купле»; притом возможно, что он, как черта сугубого подчинения мелких князей-вотичей великокняжеской власти, явился следствием той новой борьбы, какую пришлось выдержать Ивану Калите по возвращении кн. Александра Михайловича на Тверское княжение, а дальнейшие судьбы Галича и Белоозера осложнены со­перничеством Москвы и Нижнего Новгорода» (Образование Велико­русского государства. СПб., 1918. С. 150—153).

Любавский, сторонник «традиционного» взгляда на московских князей, как на «собирателей», говорит: «Вопрос о куплях Калиты обычно разрешался историками догадками, что купля состоялась на таких условиях, которые до поры до времени оставляли за названными князьями права князей самостоятельных. Но такая сделка была бы мыслима в форме предоставления княжеств в пожизненное владение продававшими князьями, а не до поры до времени, со включением и преемников... Приходится поэтому отказаться от этой догадки. Но

Возникновение и образование Русского государства 453

f возможна, на наш взгляд, иная гипотеза. Иван Данилович Калита I выручил князей Углицкого, Галицкого и Белозерского, внеся за них; ордынские недоимки, но за то названные князья должны были по­* ступиться в его пользу своей самостоятельностью, низойти на поло­жение служебных князей, держащих свои отчины по милости князя Московского, под условием службы ему. Так как при этом ни Калита,, ни его преемники до Донского не брали княжеств в свое непосред­ственное владение и управление, то эти княжества и не фигурируют в числе волостей, отказываемых по духовным грамотам московских \ князей» (Образование основной государственной территории Велико­русской народности. Л., 1929. С. 54).

Ни Ключевский, ни Дьяконов чего-либо нового в разъяснение {вопроса не внесли, говоря — один: «Покупая села и деревни в чужих уделах, Иван Калита купил целых три удельных города с округами, Белозерск, Галич и Углич, оставив, впрочем, эти уделы до времени за прежними князьями на каких-либо условиях зависимости» (Курс русской истории. Т. I. С. 15 — 16); другой: «Хотя ссылка Дмитрия, Донского на „купли деда своего" и возбуждает сомнения, так как Калита этими городами не распорядился в своей духовной, и их снова силою захватил Донской; но самый факт покупки каких-то прав на эти города этими сомнениями еще не устраняется» (Очерки общ. и гос. строя др. Руси. Изд. 4-е, СПб., 1912. С. 233).

№ 28. Существовал ли феодализм в Древней Руси? (к стр. 197)

Мысль о феодализме на Руси впервые высказана А. Л. Шлецером (в его Несторе, т. II, с. 7). Из позднейших ученых допускали фео­дализм Н. С. Арцыбашев (Повесть о России), Н. А. Полевой (Ис­тория русск. нар.), И. И. Эверс (Др. русское право), К. Д. Кавелин (Взгляд на юридический быт), А. С. Клеванов (О феодализме на Руси), И. Е. Андреевский (О намести.) и И. И. Срезневский (Изв. Акад. Наук. Т. III, С. 264), Н. И. Костомаров в последнем своем исследовании (О начале единодержавия в древней Руси; см. Вестн. Евр. 1870. 11 и 12) допускает у нас феодализм в общих его признаках, как один из результатов татарского завоевания» (Леонтович. Задруж-но-общинный характер быта Др. России. Ж. М. Н. Пр. 1874, июнь. С 203-204).

Кулишер (История русского народного хозяйства. Т. I, М., 1925. С. 109 — 111) дает следующую сводку взглядам, высказанным в нашей литературе о феодализме:

«На наличность в Древней Руси различных черт, свойственных феодализму, в особенности на роль и значение иммунитета, указывали ^еЩе Чичерин, Соловьев, Кавелин, Неволин, Б. Милютин, хотя они **е пытались сопоставлять наши институты с западноевропейскими; в

454

Е. Ф. Шмурло

особенности же подчеркивал характер феодального строя Костомаров, находивший его со времени татарского нашествия и усматривавший его в дроблении власти между князьями, причем образовались высшие и низшие ступени с известной подчиненностью вторых первым. Но возникновение феодального строя он еще называл произведением татарского завоевания и точно также прекращение его приписывал исчезновению татарского ига («Начало единодержавия в Древней Руси»)... Отношения, сложившиеся в удельный период Ключевскому напоминали феодальные порядки, но в них он видел «явления не сходные, а только параллельные». (Курс русской истории, т. I, лекция 20-я). Рожков находил, что «хотя феодализма в окончательно сло­жившемся виде в России никогда не существовало, но зародыши его были... свойственны и нашему отечеству» («Город и деревня»; «Обзор русской истории»; «Русская история», т. III).

Павлову-Сильванскому принадлежит огромная заслуга выяснения вопроса о феодализме в Древней Руси путем детального сопоставления характерных явлений русской жизни с соответствующими институтами на Западе, в результате чего ему удалось установить положение, что мы имеем и на Руси все важнейшие признаки феодальной организации -раздробление верховной власти, сеньориальный строй, вассальную ие­рархию, службу с земли, иммунитет, защиту-патронат, победу боярщи­ны над общиной (Феодализм в древней Руси, 1907; Феодализм в удель­ной Руси, 1910). Хотя ему и ставили в вину, что он слишком выдвинул общие России и Западу явления и главным образом имел в виду право­вые, а не экономические явления, свойственные феодализму, расходи­лись с ним и в различных частных вопросах, все же огромное большин­ство исследователей не могло не признать правильности его положения, что нельзя говорить о своеобразии русского исторического процесса и отрицать существование и на Руси феодальных порядков (см. библио­графию: Статьи, заметки, рецензии по поводу его первой книги в при­ложении II к III тому его «Сочинений»).

«На этой точке зрения стоят: Тарановский („Феодализм в России", 1902), Кареев „В каком смысле можно говорить о существовании феодализма в России?", 1910), Покровский (Русская история, т 1, История русской культуры, т. I), Плеханов (История русской обще­ственной мысли, 1914), Огановский (Закономерность аграрной эво­люции, 1911), М. М. Ковалевский („Минувшие годы", 1908. Т. I) и ряд других авторов».

Расходятся с Павловым-Сильванским: Владимирский-Буданов; приведенные Павловым-Сильванским факты он не считает за феода­лизм, известный Западной Европе (Обзор истории русского права); Сергеевич полагает, что предвестники феодализма были, но слабые (Древности русского права. Т. III, 1903. С. 469 — 475); Милюков же (Ф е о д а л и з м в Северо-Восточной Руси. Энц. слов. Б р о к. — Е ф р, полу­том 70) «готов признать существование у нас основных черт средне-

Возникновение и образование Русского государства 455

векового строя Западной Европы и наличность феодализма в родовом смысле, но ввиду видовой разницы он не считает возможным называть русский вариант этим термином». Сравн. еще более ранние труды Павлова-Сильванского: «Закладничество и патронат» (СПб., 1897); «Иммунитет в удельной Руси» (СПб., 1900 и «Феодальные отношения в удельной Руси» (СПб., 1901). Также: Любавский. Феодализм в Литовско-Русском государстве (Энц. слов. Брок. —Ефр., полутом 70); в Северо-Восточной Руси (Др. русская история до конца XVI в, с. 173—181). Кареев. Поместье-государство и сословная монархия средних веков. СПб., 1906 — П. Б. Струве. Существовал ли в Древ­ней Руси феодальный правопорядок? «Сборник Русского института в Праге. Прага, 1929. С. Г. Пушкарев. Россия и Европа в их исто­рическом прошлом. «Евразийский Временник», кн. V (1927): феода­лизма не было в Древней Руси.

В трудах Павлова-Сильванского теория феодализма на Руси нашла свое наиболее яркое выражение; никто до него так остро не ставил вопроса и не собрал столько доказательств в пользу существования феодального строя не только в Западной Европе, но и в Древней Руси. Вот его основные мысли и положения (цитирую последний его труд 1910 г.):

1. Боярский самосуд (иммунитет) существовал на Руси, как и на
Западе: привилегированный землевладелец (боярин, монастырь) был
неподсуден княжему суду и управлению; он и все люди, жившие на
его земле, были свободны от налогов, пошлин и повинностей в пользу
казны или чиновников. «Княжеские наместники, волостели и низшие
провинциальные чиновники: тиуны, доводчики, пошлинники, тамо­
женники лишаются права «въезжать в околицу«монастыря или свет­
ского вотчинника» (с. 265, 266).

2. Сходны и условия пожалования иммунитетных привилегий
(с. 282): они давались, как милость, пожалование (бенефициум), хотя,
по существу, жалованные грамоты, как и на Западе, лишь закрепляли
факт, самобытно выросший, независимо от воли лица жалующего
(с. 295).

3. Закладничество — соответствует западноевропейской коммен­дации. Павлов-Сильванский категорически оспаривает господствующее в науке представление о закладничестве как о «личном закладе, как о самозалоге, о залоговой зависимости по закладному контракту» — закладничество, возражает он, есть «вступление в защитную зависи­мость, отдачу себя не на залог, а под защиту сильного человека», «за хребтом» которого он, таким образом, становится».

4. С развивающейся в XII веке оседлостью князей приобретала оседлость и княжеская дружина, превращаясь в бояр и слуг-земле­владельцев. Боярская служба удельного времени, по основным своим началам, создавала положение, сходное с положением западноевро-

456

Е. Ф. Шмурло

пейского вассала. Как на Западе вассалы обязаны выступать в поход по первому зову господина, нести придворную и гражданскую службу, такую же службу несут и наши бояре и слуги князя. И как на Западе «выбор господина-сеньера зависел единственно от желания слуг-вас­салов», так и «боярин, военный слуга, был так же, как дружинник, вольным слугою своего князя-господина. Он сохранял за собою право во всякое время, по своему усмотрению, порвать свою служебную связь с господином» (с. 357).

5. На Западе сеньор обязывался оказывать своему вассалу покро­
вительство, помогать ему материально, ставить его в привилегирован­
ное положение — и у нас вольные военные слуги-землевладельцы
пользовались правом на личный суд великого князя или его боярина
введенного, получали материальную помощь в виде земли и доходных
должностей (бенефиции — жалования)».

6. «Духовные владыки нашей древности, митрополиты и архи­епископы, носят резкие, неоспоримые черты феодальных сеньоров. Совершенно так же, как западноевропейские духовные феодалы, они окружены штатом светских военных слуг-землевладельцев, бояр и детей боярских, служащих им на тех же самых условиях, на каких другие бояре и дети боярские служат великим князьям».

7. Русской вотчине и поместью соответствует на Западе аллод и феод: природа того и другого института в обоих случаях одинакова.

8. Характернейшая черта феодализма — разъединение страны, раз­
дробление власти, переход ее к помещикам — явление, наблюдаемое
и там и здесь (с. 405).

Возражения ВладимирскогоБуданова (Обзор истории русского права, изд. 5-е, с. 292 — 298):

1. «Павлов-Сильванский нигде не ставит вопроса, как относится его теория к установленным ныне воззрениям на историю русского государственного порядка. В сущности его теория вносит не допол­нение или поправку к существующим воззрениям, а полный пересмотр господствующей историко-политической догмы или, точнее, разруше­ние ее до глубочайших оснований» (с. 293).

2. Ошибочно утверждение, будто в домонгольский период госу­дарственный строй Руси был, как и в системе западного феодализма, построен на личном подчинении, т. е. на вассалитете — он строился на подчинении территориальном: на отношениях старших городов к пригородам (с. 294).

3. Феодальный порядок предполагает существование сословных привилегий — в домонгольский период Русь их не знала (с. 295).

4. «Древняя Русь не знает боярских владений с государственными правами; княжеские дружинники (это главное подобие феодальных вассалов) сначала вовсе не обладали земельными имуществами. Им­мунитет, как бы широко он ни применялся на Руси, действительно,

Возникновение и образование Русского государства 457

не превращался в суверенитет. Князья не приобрели суверенные права, а временно сохранили некоторые из них; эти права не возрастали, а напротив, сокращались с течением времени» (с. 296).

5. «У нас ни один кормленщик не превратился в государя: корм­ление давалось на весьма краткий срок — один, два года» (с. 297).

6. «Вся теория является делом будущего», пока же перед нами «громадное количество исторических фактов, несогласных с этою теориею; или, по крайней мере, еще не примиренных с нею. Подо­бранные же теперь отдельные факты обозначают пока не феодализм, знакомый нам по истории средневековой Западной Европы, а то всемирно-историческое явление смешения государственных и частных начал права, которое наблюдается и в дореформенной Японии, и в среднеазиатских тарханах, и в древнеримском клиенстве, и в визан­тийских поместьях» (с. 298).

См. также указания академика Струве: служба на Западе неслась с феода, не с аллода, т. е. не с вотчин, которые «в феодальной службе в счет не шли и во внимание не принимались»; между тем русские воль­ные слуги служили князю, сидя на своих вотчинах, и, сохраняя право отъезда, не лишались их, если покидали службу. «Бояре и вольные слуги служили в Древней Руси совсем на других началах, чем западно­европейские вассалы. Служба первых, как слуг вассальных, не была связана с их «жалованием»: наоборот, последнее было необходимым осно­ванием и условием службы вторых. Поэтому-то первые имели право ничем первоначально не ограниченного отъезда и отказа. Для вторых отъезд и отказ, если и был возможен, то был сопряжен с потерей жало­ванья. В этом смысле юридически и фактически западный феодальный порядок был в корне отличен от порядка древнерусской вольной служ­бы». Таким образом, в отношениях между государем и его слугой отсут­ствовало «то обязательство взаимной верности, которое составляло душу и определяло дух феодального права» (с. 397, 399, 402).

Сравн. еще высказанное Костомаровым: «Русь с половины XII в. до конца XV пережила период феодализма». Это не был порядок, известный на Западе под именем феодального, но это был, подобный ему, «такой политический строй, когда весь край находится в руках владетелей, образующих из себя низшие и высшие ступени с известного рода подчиненностью низших высшим и с верховным главою выше всех. Такой строй существовал на Руси вполне». Русский феодализм начинается с появлением татар: «Верховный владыка, завоеватель и собственник Руси, хан, называемый правильно русским царем, раздал князьям земли и вотчины и по этим землям они естественно очутились в неровном между собою отношении: одни, владевшие прежними Пригородами, были ниже, другие — сидевшие в главных городах — выше. Над всеми ими был старейший или великий князь. Меньшие князья были в такой зависимости у великих, которая напоминает нам

458

Е. Ф. Шмурло

феодальную лестницу на Западе. Обязанные вносить великому князю следуемую с них татарскую дань для передачи по принадлежности, они также обязаны были быть готовыми на ратную помощь великому князю по его призыву». Но «такой феодальный строй мог существовать и был крепок только до тех пор, пока была крепка и деятельна власть Орды». Кончилось татарское иго — кончился и феодализм на Руси. (Начало единодержавия в Древней Руси. Вестник Европы, 1870, декабрь, гл. VIII. Сочинения. Т. XII).

См. еще свод «Литературных мнений по вопросу о влиянии татар­ского ига на Русское государство и общество», П. Смирнова, в «Рус­ской истории», под ред. Довнар-Запольского. Т. I: здесь приведены мнения еще и других исследователей.

№ 29. Роль князей и земщины

в борьбе с Мамаем на Куликовом поле

(к стр. 198)

Наши историки, говоря об единодушии, с каким русские люди сошлись на Куликовом поле под стягом великого князя московского, останавливаются больше на князьях, на боярах и глухо упоминают, если совсем не молчат о земщине. Правда, их изложение не дает никаких оснований думать, чтобы они исключали ее участие в общем деле или вообще допускали пассивное с ее стороны отношение к нему; но все же земщины, как таковой, не видать в их описаниях.

1. Карамзин: «Целые города вооружились в несколько дней; ратники тысячами стремились отовсюду к столице. Князья ростовские, белозерские, ярославские со своими слугами; бояре владимирские, суздальские, переславские, костромские, муромские, дмитровские, мо­жайские, звенигородские, углицкие, серпуховские с детьми боярскими или с воинскими дружинами составили полки многочисленные» (V, 63).

2. Соловьев: «Димитрий московский стал немедленно собирать войска; послал за полками и к князьям подручным — ростовским, ярославским, белозерским; есть известие, что князь тверской прислал войско с племянником своим, Иваном Всеволодовичем Холмским» (и в примечании 494): «Известие очень вероятно. Замечательно, что не упоминается о князьях нижегородских» (История России, III, 343). Отсутствие нижегородского князя показалось Соловьеву «замечатель­ным», вероятно, потому, что Дмитрий Константинович нижегородский приходился тестем Дмитрию Московскому.

3. Костомаров: «Кроме тверского князя, непримиримого врага Москвы, да кроме Олега (рязанского), который поневоле должен был держаться Мамая из расчета спасти свою землю, все русские князья и все русские земли охотно готовы были участвовать в предстоявшей борьбе русского народа с татарами. С Димитрием были силы земли мое-

Возникновение и образование Русского государства 459

ковской, владимирской, суздальской, ростовской, нижегородской, 6е-лозерской, муромской, псковичи со своим князем Андреем Ольгердови-чем, брянцы с братом Андрея, Димитрием Ольгердовичем» (Русская история в жизнеописаниях, вып. I. СПб., 1873. С. 219).

4. Иловайский: Дмитрий «послал гонцов во все концы своей земли с повелением, чтобы наместники его и воеводы спешили с ратными людь­ми в Москву. Разослал также грамоты к подручным себе и соседним князьям русским... Вскоре со всех сторон стали собираться в Москву ратные люди. Начали прибывать и подручные князья». — При выезде из Москвы Дмитрия окружала «свита из собравшихся в Москву под­ручных князей, каковы: Белозерские Федор Романович и Семен Ми­хайлович, Андрей Кемский, Глеб Каргопольский и Кубенский, удель­ные князья Ростовские, Ярославские, Устюжские, Андрей и Роман Прозоровские, Лев Курбский, Андрей Муромский, Юрий Мещерский, Федор Елецкий и другие». — Рать собралась большая; «а между тем эта рать собрана была далеко не со всей Русской земли, но только во владениях Московского великого князя и подручных ему мелких удельных князей Северо-Восточной Руси. Ни один из областных кня­зей того времени не принял участия в столь славном предприятии». Не было Олега рязанского, Михаила тверского, Дмитрия нижегородского. «Не явились также смольняне и новгородцы. А черниговцы, киевляне и волынцы в то время находились уже под властию литовскою» (История России. Т. II. М., 1884. С. 115, 120, 123).

Иначе окрашивает события Забелин. Его расхождение не в фактах, но в их освещении: на первом плане у него участие земщины; кня­жеский элемент частью даже совсем отметается. Громадное полити­ческое значение Куликовской битвы, по его мнению, именно в том, что борьба с Мамаем была делом общеземским; князья, как участники ее, лишь простые выразители общественного движения, и потому их роль и значение, по существу, второстепенные. На Куликово поле не они привели земщину, а земщина их.

Забелин: «По всей Земле собиралось ополчение. Великий князь „с великою любовью и со многим смирением" просил союза и помощи у князей владетельных; со смирением и умилением посылал и к местным, к своим служебным и подручным князьям, и по всем землям посылал, смиренно зовя на общее дело и собирая всякие человеки в воинство. Очевидно, что не на всех князей он мог надеяться и потому обращался к Земле, ко всяким человекам, к людям охочим. Вот по какой причине на Куликово поле пришло много пешего войска, много „житейских" людей, и купцы со всех земель и городов. Пришли все мелкие служеб­ные князья, особенно с севера, князья белозерские; пришел даже по­лоцкий князь с псковичами. Но не слышно в сказаниях летописей, чтобы тронулись со своих мест князья крупные, независимые. Смолен-

460

Е. Ф. Шмурло

ский, если б и хотел, не мог прийти, потому что в тылу у него сидел ли­товский Ягайло, союзник татар. Тверской князь мог отказаться, что был разорен тою же Москвою, хотя есть известие, что он послал полк с племянником, между тем как по договору должен был явиться сам. Не поминаются и нижегородские князья. После, когда Москва победила иные и в летописи записывали, что и они пахали, как это сделали верх­ние новгородцы, и как, вероятно, явилась запись и о тверской помощи Старый летописец новгородский ни слова не говорит о том, чтобы Нов­город помог Москве. Он заметил только, что многие москвичи, т. е. со­бравшаяся рать, небывальцы, очень устрашились, увидя татарские полки, и иные побежали. Сильные князья и области, если и допустить, что они по договорам посылали некоторую помогу, все-таки умывали руки в этом деле, ибо почитали это дело не общерусским, а исключи­тельно московским местным, хотя бы и великокняжеским, ведь на то и существовала тогдашняя пресловутая федерация. И в действительнос­ти, это дело было в собственном смысле московское, поднятое с самого начала русскою же крамолою, из зависти, ненависти и озлобления к Москве. — Москва надеялась только на самое себя и только на земских людей, так что одним из сильных ее союзников был собственно посад — житейские люди и купцы, как упомянуто выше. Когда Дмит­рий выступил из Москвы, то взял с собою и выборных из московского посада — 10 мужей сурожан-гостей для того, чтобы они могли видеть все своими глазами и могли бы рассказать о случившемся в дальних землях. Собралось таким образом в истинном смысле всенародное ополчение. На побоище явились героями не сильные высокомерные и честолюбивые князья, так много спорившие о великом княжении, а сла­бые владетели мелких отчин, князья белозерские, торусские, брянские и т. д.; явились героями вообще земцы, не помышлявшие о владычестве над Землею, но помышлявшие только о службе родной Земле. И вот почему после этой достославной битвы московское личное дело борьбы с Мамаем явилось делом общерусским. Все завистники и враги Москвы были посрамлены, как враги всея Руси, и народ еще раз почувствовал великую заслугу Москвы перед землею и естественно потянулся к ней со всех сторон, как к истинному своему средоточию, державшему креп­ко общие цели и общее благо всей Земли. Житие Дмитрия прямо гово­рит, что после побед, «раскольники и мятежники его княжения все по­гибли и иные страны подклонились под его руки» (Взгляд на развитие московского самодержавия. Историч. Вестник. 1881, апрель. С. 7 4 8 -749).

№ 30. Суждение С. М. Соловьева о Куликовской битве (к стр. 198)

Соловьев ставит Куликовскую битву в один ряд с грандиозными столкновениями европейских и азиатских ополчений, от исхода кото-

Возникновение и образование Русского государства 461

рых зависела судьба целых народов, всей христианской культуры Так, в эпоху Великого переселения народов римский полководец Аэций спас на Каталаунских полях Западную Европу и ее цивили­зацию от диких гуннов (451); несколько позже (732) почти на тех же местах, под Туром, Карл Мартелл разгромил арабов и остановил ислам в его поступательном движении. Точно также и Куликовская победа «была знаком торжества Европы над Азиею; она имеет в истории Восточной Европы точно такое же значение, какое победы Каталаунская и Турская имеют в истории Европы Западной, и носит одинакий с ними характер, — характер страшного, кровавого побоища, отчаянного столкновения Европы с Азиею, долженствовавшего решить великий в истории человечества вопрос — которой из этих частей света восторжествовать над другою».

Решила ли, однако, Куликовская битва этот вопрос? Устранила ли она опасность, тяготевшую над Русской землею? Побоище, дей­ствительно, было кровавое; но практического решения оно не принесло: реальные результаты поражения Мамая ничтожны. Значение ее, как уже было указано (см. выше, с. 193), лишь моральное, идейное: она воочию указала на возможность одолеть татар, в корень подточила прежнее убеждение в их непобедимости, зародила светлые надежды, укрепила веру в будущее, оправдала собирательную политику мос­ковских князей; но торжества над Азией еще не дала. Да и самая опасность для тогдашней Руси была не та, что в свое время грозила Западной Европе: в конце XIV в. татары совсем не представляли той силы, как некогда гунны или арабы; смести с лица земли русский народ, как это мог бы сделать Аттила в V в., или духовно поработить его, навязав свою культуру, чего можно было опасаться от арабов в VIII столетии, они все равно были бы не в состоянии. В случае неудачи Дмитрия Донского Россия поплатилась бы новым вторжением, новым разорением страны, но не больше.

Зато, бессильные уничтожить Московскую Русь татары обладали еще достаточными средствами, чтобы держать ее под постоянной угрозой. После Каталаунского побоища и битвы под Туром гунны и арабы исчезли навсегда, татары же еще долго давали знать о своем существовании. От набегов и вторжений татарских Куликовская победа Русь не избавила, и даже сама Москва, столица, еще не раз будет дрожать от страха за свою судьбу. Вообще вплоть до вокняжения Ивана III, т. е. почти вплоть до фактического падения татарского ига, Москва продолжает жить в полной неуверенности за завтрашний день.

Ср. нашествие Тохтамыша, испепелившее Москву (1381), наше­ствие Тамерлана (1395), появление Едигея под стенами Московского Кремля (1408), внезапный набег на Москву ордынского царя Махмета (1439), пленение, тем же Махметом, великого киязя Василия Темного (1445), и, наконец, два набега на Москву в 1451 и 1459 гг.

462

Е. Ф. Шмурло

№ 31. О первоначальной колонизации Московского княжества

(к стр. 204)

Говоря о географическом положении Московского княжества, как одном из благоприятных условий его политического роста, мы наме­ренно обошли молчанием вопрос о первоначальном заселении Мос­ковской области. До последнего времени в науке держался и разви­вался взгляд, высказанный, с некоторыми вариантами, Соловьевым, Забелиным и Ключевским, но теперь Любавский вносит в него су­щественные поправки и изменения.

Общепринятое мнение таково: 1) Московский удел лежал на границе Юго-Западной и Северо-Восточной Руси; переселенческий поток, направляясь с киевского Приднепровья в бассейн Волги и Оки, перевалив за рубеж, расплывался по области и тем значительно содействовал уплотнению ее народонаселения; 2) эту дорогу с Юго-Запада на Северо-Восток перекрещивала почти под прямым углом, другая дорога, — с Северо-Запада на Юго-Восток, с Верхней Волги на среднее течение Оки: река Москва, своим течением сближая Волгу с Окою, создавала удобный транзитный путь из Новгорода в Рязанский край, самый богатый на всем Северо-Востоке естественными произ­ведениями. Новгородцы издавна пользовались этим путем для вывоза в Европу меда и воска. — Таким образом, первая дорога увеличивала население московского удела, вторая — материально обогащала его (провозные пошлины в казну князя; заработок местным жителям).

По Соловьеву, Москва приобрела важное значение, как срединное пограничное место между старою южною и новою северною Русью. Когда Южная Русь потеряла свое значение, она стала пустеть, пере­селение направилось отсюда на север «в места более безопасные, и первым пограничным княжеством было Московское». Выгодное тор­говое положение области сделало ее посредницей между Северо-За­падом и Юго-Востоком. Впоследствии большой торговый путь из Азии в Европу и обратно шел по Волге, Оке и Москве-реке. Кроме того, «Москва-река имела важное торговое значение для Новгорода, как путь в Рязанскую область, богатейшую естественными произведениями из всех областей Северо-Восточной Руси, по уверению путешествен­ников» (История России, т. IV, гл. III, с. 131 — 132).

В основе та же мысль и у Забелина: Москва возникла на пути из Смоленска (с Днепра) к р. Клязьме, а оттуда к Волге (История Москвы, ч. I. М., 1902, с. 9 - 1 1).

По Ключевскому, «город возник на перепутье между Днепровским югом и Верхневолжским севером». Колонизационный поток шел сюда по двум линиям: «с новгородского северо-запада и смоленского запада» и «с днепровского юго-запада и с верхнеокского юга, из страны вятичей». «Москва возникла на рубеже между юго-западной днепров­ской и северо-восточной волжской Русью, на раздельной линии говоров

Дата добавления: 2014-11-25