Возникновение и образование Русского государства 431 2 страница

442

Е. Ф. Шмурло

половцев, Южная Русь знала еще и «своих поганых»; это были торки-узы, печенеги, берендеи, известные под общим собирательным именем черных клобуков, они были поселены на южной окраине Киевского княжества, в Поросьи (по реке Роси). Прекрасные кава­леристы, они были тесно связаны с интересами Киевского княжества и обычно оказывали киевским князьям военную поддержку. «Борьба за Киев велась между Приднепровьем правым и левым, между кня­зьями суздальской, черниговской, северской Руси и волынскими, и смоленскими князьями, в обладании которых преимущественно был Киев. В правобережье для этой борьбы существовала замечательно удобная и количественно большая военная сила черных клобуков, которой киевские князья очень широко и пользовались. Левобережье же не могло из собственных сил противопоставить что-либо равно­ценное этим тюркским вспомогательным войскам. Отсюда — обраще­ние левобережных претендентов в степи, к «диким» половцам, един­ственно равной черным клобукам военной силе на тогдашнем поли­тическом горизонте левобережной Руси. Быть может, поэтому, в самом наличии киевских черноклобуцких населений и был корень того зла, которым так страдала Древняя Русь: навод половцев в междоусобных войнах. Может быть, в черных клобуках и разгадка того удивлявшего нас всегда отсутствия патриотизма русских князей, в особенности черниговских Ольговичей, так часто прибегавших к помощи ненавист­ных половцев» (с. 105).

№ 23. Допустимо ли массовое переселение

приднепровской Руси на север в XII и XIII вв.?

(к стр. 124)

Вопрос этот можно формулировать еще в такой форме: «Было ли население Киевской Руси таким же «великорусским», каким мы знаем его в Северо-Восточной Руси?»

Вопрос о «великорусскости«населения Южной Руси был впервые поставлен Погодиным. Опираясь на шаткие филологические данные (якобы на отсутствие в летописях киевского периода признаков «мало­российского» языка), он создал гипотезу о массовом переселении «ве­ликорусского» населения с Юга на Север. «После татар они (жи­тели Юга) отодвинулись на север, да и до тех пор они распростра­нялись беспрестанно на север вместе с князьями»; малороссы же первоначально жили в Карпатах и на Волыни и заняли Киевский юг («Киевскую губернию») уже после татар (Исследования, Замечания и Лекции о русской истории. Т. VII. М., 1856. С. 425, 426; и Известия Акад. Наук. («Записка о древнем языке русском»). Кому недоступна книга Погодина, тот может ознакомиться с его гипотезой по изложению Пыпина, История русской этнографии. Т. III, гл. X («Спор между южанами и северянами»). С. 319 — 324; тут же и литература вопроса:

Возникновение и образование Русского государства 443

полемические статьи Максимовича (против) и Лавровского (в защиту погодинской теории).

Исторические данные Погодина нашли поддержку в филологичес­ких толкованиях А. И. Соболевского: 1) «Как говорили в Киеве в XIV —XV в.?» (Чтения в Общ. Нестора-Летописца, т. II, 1883 г.); 2) «Очерки из истории русского языка» (Киев. Унив. Изв. 1883— 1884 и отд. 1884); 3) Лекции по истории русского я з ы к а. Киев, 1888 и др.

Противники Соболевского: Ягич, Антонович (Монографии), Мо-чульский, Ал. Колесса, Грушевский (Очерк истории Киевской земли. Киев, 1891. С. 427 — 443, и Истор1я Украши — Руси. Т. III, изд. 2-е (1905). С. 143 — 154). С резкой критикой выступил проф. Крымский: «Филология и погодинская гипотеза. Дает ли филология малейшие ос­нования поддерживать гипотезу г. Погодина и г. Соболевского о галиц-ко-волынском происхождении малоруссов?» (Киевская Старина, 1898, №№ б, 9; 1899, №№ 1, б, 9; не закончено). Акад. Шахматов первона­чально стоял на стороне Погодина и Соболевского, но позже, частично, уступил мнению их противников. См. еще Ир. Житецкий, Смена на­родностей в Южной России. Историко-этнографич. заметки. Киевская Старина, 1883, №№ 5, 6; 1884, №№ 8,9,11 (статья не закончена).

Более подробные указания на литературу см. у Грушевского, Киевская Русь. СПб., 1911. С. 468 — 473; а также его же, Истор1я Украши —Руси. Т. I, изд. 3-е (1913). С. 551 —556, где обстоятельно изложена история самого спора (указана и вся относящаяся сюда литература); тут же и оценка мнений Ягича и Шахматова о принад­лежности племени северян к великорусской группе: это, по мнению Грушевского, не более, как уступка старой погодинской теории.

Ключевский. Курс русской истории (Т. 1, лекция 16-я, вторая ее половина) изложил свою гипотезу заселения Ростовской области из Приднепровья в духе Погодина. Спицын ставит себя в ряды «реши­тельных противников» ее, находя положения Ключевского «или спор­ными или неприемлемыми» (Историко-археологические разыскания. Ж. М. Н. Пр., 1909, январь. С. 91). Самую теорию Ключевского он так формулирует (с. 91):

«1) В X —XI в. русское население Приднепровья было значитель­ным; 2) к середине XII в. Приднепровье сильно запустело; 3) пере­селение из Киевской области направилось главным образом на север, и лишь отчасти на запад».

Спицын же полагает:

1. Ничем не доказано, что население Приднепровья было значи­тельным (с. 91).

2. Ссылка на семь черниговских городов, в которых, по словам современника, жили «только псари да половцы», теряет свою убеди­тельность, «если принять во внимание, что на Руси всегда бывало множество бедных городов, имевших лишь административное значе­ние». Речь идет о неторговых городах: оттого они и «бедны» (с. 92).

/

\

444

Е. Ф. Шмурло

3. «Ссылка на Русскую Правду для доказательства тяжелого
экономического положения Киевской Руси, конечно, не имеет серьез­
ного значения, так как закон обнимает лишь экономические и правовые
нормы и не дает ни цифровой, ни исторической перспективы» (с. 94).

4. «Опасность от кочевников — это величина реальная. Несомнен­
но, что близость Степи создавала весьма тревожное настроение. Но
где на Руси подобного настроения в ту пору не было? Нападения
половцев имели, можно сказать, исключительно разбойничий характер,
и серьезной угрозы для Руси они никогда не представляли. Про по­
ловцев мы можем прямо сказать, что это было сравнительно мирное
население наших степей, никогда не угрожавшее нашей самобытности.
Половцы были несравненно опаснее для страны не самостоятельными
набегами, а участием в междоусобиях князей, так как услуги их
всегда оканчивались предоставлением на грабеж земель противников»
(с. 9 4 - 9 5).

5. «Возможность передвижения приднепровского населения на далекий север совершенно недопустима. От благодатного чернозема к глине и песку, требующим удобрения! От степи к лесу, от тепла в холод, от хороших урожаев к малым! От поля к коню, от хаты к избе, от больших селений к починкам, от легкой работы к упорному труду! Борьба с лесом столь тяжела, что прочно садится в лесу на пашне только третья смена населения». Да, наконец, если бежать, то зачем непременно «за тридевять земель, когда под боком были чер­ниговские и курские, и орловские (леса)? потеснить вятичей ничего не стоило. Но именно в лес население Приднепровья не могло пожелать идти, раз была полная возможность передвинуться в район того же родного, степного быта, — на запад, в Галич, к старой родине. Сюда-то, в степь, к ближайшим родичам, и бросилось население Киевской области в татарский разгром» (с. 95 — 96).

6. Ключевский хочет опереться на «названия населенных мест Суздальской области, тождественные с киевскими и вообще южно­русскими; но ведь это названия правительственные, княжеские, а не народные. Князья были южнорусского происхождения, чем без всякого затруднения и объясняются южнорусские названия некоторых городов и урочищ Суздальского края» (с. 96).

7. Коли южнорусские былины сохранились на севере России, то они вообще распевались безразлично на юге, на севере, на западе и востоке, на севере же они «нашли для себя весьма благоприятную почву — длинные зимние вечера, а южное население быстро их рас­теряло, под впечатлением иных событий, иных героев» (с. 96 — 97).

8. Ссылка на то, что раньше, в X веке, св. Глеб идет из Киева в Муром окольным путем, через Смоленск, Владимир же Мономах, Юрий и Андрей ходили туда прямиком лесами вятичей и что, значит, «какое-то движение» расчистило им перед этим путь «сквозь непро­ходимые леса», теряет свое значение потому, что последние три князя

Возникновение и образование Русского государства 445

проходили через враждебные земли вятичей «лишь потому, что это были военные походы, не признающие никаких препятствий на пути» (с. 97).

9. Вообще, «теория южно-русского происхождения основного ядра Суздальской Руси, столь рельефно изложенная в последнее время ее сильнейшим защитником, — красивое и призрачное здание. Секрет начала удивительного роста и усиления этой Руси еще не уловлен» (с. 98).

№ 24. На какой ступени культурного развития

находился Суздальский край перед приходом туда

Юрия Долгорукого и Андрея Боголюбского?

(к стр. 135)

Вопрос этот обычно решался так, как решали его Соловьев и Кавелин: степень культуры Суздальского края в середине XII ст. была весьма невысокою. Однако за последнее время в исторической литературе высказаны мнения, резко расходящиеся с этим взглядом.

Соловьев. Об отношениях Новгорода к великим князьям. М, 1846. С. 17: «В этой суровой и почти дикой стране возвышался только один древний город, упоминаемый летописцем еще до прихода варягов: то был Ростов Великий. Скоро начали возникать около него города новые: сын Мономаха, Юрий, особенно прославил себя, как строитель неутомимый».

То же, почти дословно, повторено и в Истории России. Т. II. С. 233: вариант лишь в первых словах: «в этой суровой и редко населенной стране...» вместо «почти дикой».

Ключевский. Курс русской истории. Т. I. С. 429: В Суздальском крае князья, в противоположность Югу, сами все строили и создавали; здесь они являлись не продолжателями начатого дела, а его творцами. «Здесь, особенно за Волгой, садясь на удел, первый князь его обык­новенно находил в своем владении не готовое общество, которым предстояло ему править, а пустыню, которая только что начинала заселяться, в которой все надо было завести и устроить, чтобы создать в ней общество. Край оживал на глазах своего князя: глухие дебри расчищались, пришлые люди селились на «новях», заводили новые поселки и промысловые доходы прилипали в княжескую казну. Всем этим руководил князь, все это он считал делом рук своих, своим личным созданием».

Пресняков. Образование Великорусского государства. СПб., 1918. С. 32 — 3 5, в о з р а ж а я Соловьеву и Ключевскому, ссылается на суще­ствование в Суздальском крае боярства и каменного церковного стро­ительства:

446

Е. Ф. Шмурло

1. Уже при Юрии Долгоруком выступает сильное боярство в
Ростовской земле. Формулы летописного текста вроде: «Ростов, Суз­
даль и все бояре», «Ростовци и Суздальци и Переяславци и вся
дружина» свидетельствуют о существовании в Суздальщине боярства,
сильного административным влиянием, общественным положением и
земельным богатством. «Нет ни оснований, ни возможности считать
этот класс новообразованием, только что возникшим при Андрее
Боголюбском или Юрии Долгоруком. А наличность сильного земского
класса заставляет признать, что первые князья Ростово-Суздальской
земли, Юрий Долгорукий и Андрей Боголюбский, строили свое по­
литическое и владельческое здание не на зыбкой только что колони­
зующейся почве, а на основе окрепшего общественного быта, сложного
по внутреннему строю, в среде того же уклада, какой в ту же пору
наблюдаем в Киевщине или на Волыни, в Галицкой земле или в
Черниговщине».

2. «Еще Владимир Мономах построил церковь св. Спаса во Вла­
димире». Церкви, построенные при Юрии Долгоруком, Андрее Бо-
голюбском и Всеволоде III, выделяются как своим количеством, так
и художественной архитектурой. Эти церкви свидетельствуют, по
словам Кондакова, что «русское искусство есть оригинальный худо­
жественный тип, крупное историческое явление, сложившееся работою
великорусского племени при содействии целого ряда иноплеменных
и восточных народностей». Такие церкви «возможны только в стране
с развитой городской жизнью, богатой материальными средствами,
развитием местного ремесла и вообще своей местной культурой
Н. П. Кондаков справедливо указывает на украшение наружных стен
суздальских храмов назидательной скульптурной символикой, как на
признак развитой городской жизни, так как эта символическая скульп­
тура рассчитана на внимание и понимание населения, толпящегося на
храмовой площади. Одних этих храмов достаточно, чтобы отказаться
от представления о северо-восточной Руси XII века, как о темном
захолустье, где и культура, и благосостояние, и городская жизнь
стояли несравненно ниже, чем на Киевском юге».

К этому же, «анти-Соловьевскому» взгляду, опираясь на данные, обычно по этому вопросу не привлекавшиеся — зодчество и живо­пись, — примыкает Игорь Грабарь: Андрей Рублев. Очерк творчества художника по данным реставрационных работ 1916—1925 гг. («Во­просы реставрации. Сборник Центр. Госуд. Реставрац. мастерских». М., 1926):

«Мы ничего не знаем о культурном облике древнейшей Ростовско-Суздальской земли, но в XII веке, когда административный центр был перенесен во Владимир, мы застаем здесь столь высокую культуру, что есть все основания видеть в ней результат длительного, по меньшей мере полуторавекового цветущего периода, мало вяжущегося с обычным

Возникновение и образование Русского государства 447

представлением о начале русской государственности. Если придержи­ваться общепринятой схемы построения истории русской жизни отда­леннейших времен, то оказывается, что Андрей Боголюбский, уйдя против воли отца в 1154 г. в Суздаль, насадил здесь на пустынном месте первые семена вывезенной им из Киева культуры, сразу же, через не­сколько лет давшие столь замечательные плоды, как Успенский собор • во Владимире, п а л а т ы в Боголюбове и П о к р о в на Н е р л и там ж е. Такие совершенные создания человеческого гения, не похожие ни на что на I свете, не возникают вдруг, из ничего, и не могут быть механически I перевозимы из одного места в другое. Кроме того, неужели можно до-I пустить, что в течение тех трех столетий, которые протекли со времени I первого известия об отдаче Рюриком Ростова «одному из его мужей» I (862) до построения Успенского собора (1158 г.), здесь, действитель-к н о, была пустыня? Конечно, нет. Московские князья уже рано стали \ подумывать о «Третьем Риме», муссируя легенду о преемственности I Москвы через Киев и Владимир, почему летописные своды были под­вергнуты соответствующей переработке, в результате которой навеки I погибли хранившиеся в них драгоценные сведения. Едва ли можно со­мневаться в том, что к моменту прихода в Суздальскую землю Андрея Боголюбского здесь не только была уже подготовлена почва для приня­тия привезенных зерен, но навряд ли была даже особенная нужда в этих завозных злаках, и во всяком случае, если они на самом деле были привезены, то подверглись основательной переработке, быстро ассими­лировались и совершенно претворились в местной, как-никак трехве­ковой культуре» (с. 4 9).

«Если в конце X века в Ростове стоял уже храм, то в нем были, конечно, и иконы. Какие? Разумеется, привозные — из Киева, быть может, из Корсуня и Константинополя. Но можно ли допустить, чтобы в течение 150 лет, до появления в Суздале Андрея Боголюбского, вновь строившиеся церкви украшались только привозными иконами? Едва ли это допустимо: при Андрее во Владимире уже были обширные мастерские, обслуживавшие работы по художественному украшению строившихся им церквей, выросшие, несомненно, на почве, достаточно уже подготовленной предшествующими веками» (50).

' № 25. Существовали ли в Киевской Руси положительные данные для создания там государственности? (к стр. 153)

Что мешало образоваться в Киевской Руси прочному ядру госу­дарственности — это в русской историографии обозначено и выделено Достаточно ярко и определенно: 1) постоянные усобицы князей; I 2) Киев — вечное яблоко раздора; 3) соседство со Степью и бессилие Противостоять ее натиску; 4) обусловленный этим бессилием отлив Населения в другие более спокойные области; 5) близкое соседство с

448

Е. Ф. Шмурло

Венгрией и Польшею: хотя и не в такой степени пагубное, как соседство со Степью, оно также мешало упрочить и выходить молодые ростки государственного порядка; наконец, 6) крестовые походы и Латинская империя, открывшие товарам с Востока и из Западной Европы новые транзитные пути и тем сильно подорвавшие торговое значение Киева и его экономическое благосостояние.

Таковы явления отрицательные, такова помеха. Но значит ли это, что, не будь помехи, государственность выросла бы и окрепла в Киевской Руси? Ведь одного отсутствия отрицательных явлений еще недостаточно — для созидательной работы необходима наличность еще и положительных факторов. Имелись ли они налицо?

На этот вопрос Забелин готов ответить отрицательно. Дружинный элемент (говорит он) был непригоден для развития единовластия, а между тем он-то на юге и давал тон всей жизни. Государственность ок­репла на Северо-Востоке Русской земли, где основу жизни дала не бро­дячая дружина, а оседлый посад. «Господствующею силою древнерус­ской и собственно южнорусской политической жизни было боярство, называемое в то время дружиною. Для его целей единовластие, едино­державие было противно, ибо цели дружины и ее вождей, разновласт-ных князей, заключались в добывании княжеских столов и боярских волостей». Вот почему «впоследствии, когда ход истории потребовал так или иначе создать государство, в Южной Руси не нашлось основа­ния, в ней не оказалось народа, т. е. той промышленной по преимущест­ву городской простонародной среды, без которой, как дом без четырех углов, государство не ставится» (Взгляд на развитие московского еди­нодержавия. Историч. Вестник, 1881, апрель. С. 763 — 764).

Ту же мысль, но гораздо бледнее и не так заостренно, высказывает и Костомаров: «Развитие личного произвола, свобода, неопределен­ность форм — были отличительными чертами южнорусского общества в древние периоды, и так оно явилось впоследствии. С этим вместе со­единялось непостоянство, недостаток ясной цели, порывчатость движе­ния, стремление к созданию и какое-то разложение недосозданного, все, что неминуемо вытекало из перевеса личности над общинностью. В натуре южнорусской не было ничего насилующего, нивелирующего, не было политики, не было холодной расчетливости, твердости на пути к предназначенной цели» (Две народности. Историч. монографии. Т. I. С. 69-70).

№ 26. Кому принадлежит почин в сближении на почве унии:

Даниилу Галицкому или папе Иннокентию IV?

(к стр. 175)

1. Признавая справедливыми слова Плано Карпини о том, что, воз­вращаясь от хана Гаюка в Киев, он и его спутники получили от братьев Романовичей (Даниила и Василька) и духовенства заявление о готов-

Возникновение и образование Русского государства 449

ности их «принять св. отца главою их церкви, подтверждая все сказан­ное ими о том прежде чрез особенного посла, бывшего у папы», Карам­зин тем самым implicite инициативу сношений приписывает Даниилу. «Даниил с горестию видел слабость России, уныние князей и народа, не мог надеяться на их содействие и долженствовал искать способов вне отечества«. Он «обратил глаза на Запад, где Рим был душою и средото­чием всех государственных д в и ж е н и й». Но сама уния б ы л а д л я него ли­чиной. Убедившись в ее бесполезности, Даниил не затруднился сбро­сить ее с себя, смеясь «над злобою папы и строго наблюдая уставы гре­ческой Церкви, доказал, что мнимое присоединение его к Латинской было одною государственною хитростью» (ИГР, IV, с. 51 —54).

2. О побуждениях Даниила Соловьев, по существу, говорит то же, что и Карамзин: сломить могущество татар с одними силами Галича нечего было и думать: «отбросить их в степи можно было только с помощью новых крестовых походов, с помощью союза всей Европы, или, по крайней мере, всей восточной ее половины. Но о крестовом союзе католических государств нельзя было думать без главы римской Церкви, от которого должно было изойти первое, самое сильное побуждение; князь русский мог быть принят в этот союз только в качестве сына римской Церкви — и вот Даниил завязал сношения с папою Иннокентием IV о соединении Церквей» (История России. Т. III. С. 210).

3. Того же взгляда держится и Костомаров: чтобы обеспечить себе успех в борьбе с татарами, которую он замышлял, Даниилу необходимо было сойтись «с такою центральною силою, которая двигала всем западным миром. Такою центральною силою казался ему папа. Постоянные и долгие сношения с западными католическими государями неизбежно должны были внушить ему высокое мнение о могуществе духовного римского престола... Данило изъявил желание отдать себя под покровительство св. Петра, чтобы идти под благо­словением Римского престола, вместе с западным христианством, на монголов». Русская История в жизнеописаниях, вып. 1, с. 146 (СПб., 1873).

4. Иной оттенок у Иловайского: первый шаг к сближению сделан был не с русской стороны, однако папа, по существу, лишь предуп­редил Даниила. Так, думается, следует понимать слова автора: «Род­ство и тесное сближение с западными соседями, т. е. угорскими и польскими государями, частое их посещение с самого детства, большую часть которого Даниил провел при их дворах, — все это не могло остаться без влияния на его отношения к католической пропаганде». Унижение, испытанное в Орде; тяжелые дани, наложенные на его землю, должны были усилить симпатии Даниила к Западу. «Только отсюда стал он ожидать помощи своему намерению свергнуть постыд­ное иго. Особенно с той поры, когда попытка его зятя Андрея Всеволодовича Суздальского была подавлена, и восточная Русь еще

450

Е. Ф. Шмурло

глубже впала в татарское рабство, Даниил сделался еще более доступен мысли о церковном подчинении папе, который по отношениям и понятиям того времени только один мог подвигнуть европейских государей и рыцарство на новые крестовые походы против восточных варваров». И на папскую грамоту, посланную ему с Плано Карпини, Даниил не замедлил откликнуться, отправив «послом в Рим (Лион?) одного из русских игуменов для переговоров о борьбе с татарами и единении Церквей». Впоследствии, не видя практической пользы от унии, Даниил порвал с нею. «Тщетно Александр IV посылал ему укорительные грамоты и отечески увещевал возвратиться под сень Апостольского престола. Очевидно, вся эта затея об унии со стороны Даниила была только делом ловкой политики, и едва ли он относился к ней серьезно» (История России, ч. I, М., 1880. С. 463, 466).

5. Дашкевич инициативу сношений определенно приписывает папе, не Даниилу. «Русские историки (говорит он) вслед за польскими по­вторяют, что почин переговоров принадлежал Даниилу, и одни готовы заподозрить Даниила в некотором легкомыслии и недальновидности (Соловьев, Ист. P. III, изд. 3-е. С. 216), а другие, признавая величие Даниилова замысла (Карамзин, т. IV, гл. I) восхваляют хитрость его политики. Эту хитрость выдвигает на вид в особенности статья К. Т. Мурковского: «Даниил Романович Галицкий в сношении с Ри­мом», помещенная в «Киев. Епарх. Ведом.», 1873 г... Толки об инициа­тиве Даниила в переговорах с папою повторяет А. С. Петрушевич, «готовый, подобно польским историкам, считать началом сношений русского князя с папой появление русского посла на Лионском соборе». Между тем «не Даниил был искателем унии: почин в переговорах о ней принадлежал папе и католическим монахам, поселившим в русском князе несбыточную мечту о всеобщем католическом ополчении против татар Согласившись затем на признание вселенского значения римско­го епископа, Даниил никогда не думал о пожертвовании самостоятель-ностию русской Церкви и не прибегал к хитрости» (Первая уния Юго-Западной Руси с католичеством. Киев, 1884. С. 10—12).

I. Архиепископ Петр на Лионском соборе не был посланцем Даниила; мы даже не знаем, где, собственно, находилась его епархия, и имел ли он вообще таковую. Всего скорее он был «за пределами господства дома Владимира» и не имел никакого отношения к пере­говорам Даниила с папою» (с. 16, 19).

П. «Идея посылки миссии к татарам возникла независимо от переговоров с Даниилом — под влиянием постоянно доходивших до папы вестей о произведенных татарами опустошениях и о новых их замыслах. Иннокентий IV во все время своего правления заботился об отстранении опасности и тотчас же по вступлении на папский престол побуждал немцев к крестовому походу против татар в защиту Венгрии» (с. 19).

Дата добавления: 2014-11-25