А.М. Астахова. Происхождение северной эпической традиции

Когда мы говорим о русском эпосе в «позднейший» период его развития, в нашем представлении встает русская былина в том виде, в каком мы ее знаем ее по сборникам Рыбникова, Гильфердинга, Ончукова, и та картина бытования ее, какая нам известна по сообщениям этих же собирателей.

Известно, что когда с середины XIX в. началось интенсивное собирание былин, в наибольшем количестве вариантов они были зафиксированы именно в пределах русского Севера, в районах, ныне входящих в области Архангельскую и Вологодскую, и в Карельской АССР. <...>

Но не только в количественном отношении Северный край выделяется среди всех районов, где был обнаружен былинный эпос. Тексты, записанные в других районах, дают повествование незаконченное или отрывочное, часто в прозаической форме. Они не могут выдержать никакого сравнения с целостным и пышно и разнообразно разработанным стихотворным повествованием северной былины. В некоторых районах — на Дону, в Оренбургском крае и на Северном Кавказе (у казаков) -— былина испытала, кроме того, коренное переоформление: она лишилась своей эпичности, превратилась в отдельные фрагменты древних сюжетов и ассимилировалась как по словесной своей форме, так и по характеру исполнения, с поздней исторической песнью. Вот почему, когда мы говорим о позднейшем периоде развития эпоса, мы отождествляем это понятие с представлением о бытовании былин на Севере и мыслим этот позднейший период северный как северный этап в истории эпоса. Под ним мы разумеем именно время, когда русская эпическая поэзия, в основном сложившаяся в старых русских областях: Киевской и Новгородской, а затем и в Суздальской и Московской, проникает на русский Север и сосредотачивается в руках непрофессиональных певцов-сказителей — северных крестьян.

Факт преимущественного обнаружения былин на Севере поставил перед учеными целый ряд вопросов, и прежде всего — вопрос о том, когда, откуда и каким образом проник эпос в северные районы, ведь то, что былинные сюжеты в основной своей части сложились не здесь, а были сюда занесены, у огромного большинства исследователей не вызывает сомнений. Всеми отмечалось, что былины заключают в себе слишком явные отголоски очень древних исторических событий; в них находят имена исторических лиц, действовавших в давно прошедшие времена, названия старых центров исторической жизни русского народа - Киева, Галича, Новгорода, Ростова Суздальского, Москвы. В былине также, наравне с чертами северной природы и быта, встречаем черты, которые могли возникнуть только в южных районах, - описание степных пространств, могучих дубов, которых северянин не мог знать, и т.п.

Известные разногласия вызывал вопрос о более точном определении места и времени сложения этого основного ядра русского эпоса.

То обстоятельство, что в период интенсивной собирательской работы в области эпоса обнаружилось полное отсутствие былин на Украине, с другой стороны, то, что в самих былинах были вскрыты отражения московского быта, московских событий, московских политических взаимоотношений, — побудило некоторых ученых, как А. Архангельского, С. Шамбинаго, выдвинуть положение о более позднем сложении былинного эпоса в пределах Московского государства.

Халанский считал, что самый факт отсутствия эпоса на юге говорит о том, что его там и не было. Он допускал только более раннее образование на юге некоторых отдельных песен с именами Киева и Владимира. Песни эти, по его мнению, оказали ассимилирующее влияние на северные поместные эпические песни, и, таким образом, уже в московское время образовался так называемый киевский цикл, в былинах которого киевские элементы явились лишь чисто формальным моментом. Шамбинаго близость некоторых былинных сюжетных ситуаций к эпизодам из воинских повестей XV—XVII вв. считал доказательством позднего формирования «великорусского» эпоса, который использовал уже сложившиеся композиционные образцы. Он склонен был отнести к московскому времени даже былину о Василии Буслаеве, проникнутую чертами старого новгородского быта.

Однако, хотя из Украины действительно нет былинных записей, в украинском фольклоре имеются известные отголоски богатырского эпоса — в некоторых думах, народных преданиях и рассказах, свадебных и игровых песнях — в виде реминисценций отдельных мотивов и имен богатырей. К Украине относится и Барсовский рукописный список былины об Илье Муромце и Соловье-разбойнике. Все это заставляет предполагать, что богатырский эпос был известен и украинскому народу, исчезновение же его было вызвано определенными условиями исторической жизни и особенностями развития поэтического творчества на юге. <...>

Изучение древнерусских летописей и некоторых других старых документов тоже дает материал для утверждения, что ряд песен был сложен в домосковское время и был известен на юге. В результате, например, рассмотрения известного письма оршанского старосты к кастеляну Остафию Водовичу 1574 г, в котором упоминается вместе с Ильей Муромцем и Соловей Будимирович как богатырь-оберегатель, можно предположить, что былина о Соловье Будимировиче в конце XVI в. была уже древнею. <…>

Таким образом, имеются достаточно убедительные данные в пользу раннего происхождения нашего эпоса. Кроме приведенных фактов, в этом убеждает нас и само содержание, и характер русского эпоса. В нем мы находим настолько живые отражения киевского и суздальского периодов, что трудно рассматривать их лишь как позднейшее и формальное использование отголосков ранних преданий. В этом отношении следует признать совершенно правильным известный тезис, в русской науке впервые отчетливо сформулированный Л. Майковым: «Вообще народный эпос по своему образованию всегда современен или воспеваемому событию или, по крайней мере, живому впечатлению этого события на народ».

Исходя из этого положения и на основе изучения конкретного материала, Майков местом сложения былин Владимирова цикла считает южную Русь, - относительно же времени формирования полагает, что содержание его вырабатывалось в продолжение Х и XII веков, т. е. в первой половине удельно-вечевого периода, а установилось не позже времени татарского владычества, и даже именно в ту пору, когда Москва еще не сосредоточила в себе всей государственной силы Руси, и в народе свежа была память о первенствующем значении Киева». Такой эпохой можно считать, по его словам, вторую половину удельного периода — века ХIII и XIV.

Известные коррективы в это положение внес Вс. Миллер, который указал, что далеко не все былины, действие которых протекает в Киеве, и связано с именем князя Владимира, действительно киевского происхождения. Многие былины так называемого «Владимирова цикла» он склонен был, по ряду бытовых черт и по характеру социальных взаимоотношений, считать новгородскими. Однако коевское происхождение какой-то части русского эпоса им не отвергалось, и вопрос ставился им лишь об отдельных былинах.

Все же, если Майков неправильно весь так называемый «владимиров цикл» прикреплял к киевскому периоду истории, Вс. Миллер впадал в противоположную крайность и относил к Новгороду былины, сюжеты которых могли сложиться и в киевское время.

Вполне определенно о начале формирования богатырского эпоса в дотатарское еще время говорил Добролюбов. Начальные же моменты циклизации, образование Владимирова цикла он относил к тяжелой године татарских нашествий. Тогда, по словам Добролюбова, народ вспомнил минувшую славу и обратился к разработке старинных преданий... Тут он начал организовывать разбросанные сказания, перепутал лица, местности и эпохи и целый трехсотлетний период сгруппировал около лица одного Владимира, бывшего ему памятнее многих. Эти песни были выражением мечты народа об освобождении, о победе над своими поработителями. Отсюда, по мнению Добролюбова, и фантастический характер эпоса, и гиперболичность образов.

Вместе с объединением отдельных разрозненных песен киевского периода происходит и ассимиляция их с местными ростово-суздальскими и другими областными преданиями. В образовавшийся уже в основном киевский цикл, занесенный в новые центры государственной власти, втягиваются местные герои; новые социально-исторические впечатления воздействуют на раннее творчество, и оно соответственным образом изменяется; создаются новые песни, также подвергаются процессу ассимиляции, исключая тех, которые возникают в обособленных районах (как, например, Новгород). Такова общая картина раннего периода жизни эпоса — периода его формирования, который охватывал несколько веков. <...>

Вопрос о том, когда и каким образом сформировавшийся уже в основном эпос, в его сложном составе и виде, попадает на северные окраины, где претерпевает какие-то новые изменения, стоит в тесной связи с вопросом о создателях и хранителях былинного творчества. В науке он детально был разработан преимущественно представителями исторической школы, для которой вообще характерен большой интерес к факторам социально-историческим. Но в освещении этого вопроса мы встречаемся с рядом грубейших заблуждений, повлекших извращение общей картины народного творчества.

Основной предпосылкой, на которой базировались исследователи, примыкавшие к исторической школе, было возражение их против тезиса о «безличном» народном творчестве. Под фольклорными произведениями ими справедливо мыслились индивидуальные авторы, имена которых лишь остались неизвестными. «Коллективность» же понималась как выражение настроений, общих среде, к которой принадлежал автор, а также как наследующее сотворчество (процесс вариации произведений). Высокая поэтика многих фольклорных произведений, в том числе и былин, заставляла предполагать наличие создателей-мастеров, сказителей, певцов-профессионалов. В определении среды, из которой выделились такие мастера и профессионалы, и была допущена основная ошибка, извратившая на несколько десятилетий все представление о начальном периоде и развитии русского эпоса.

Предполагалось, что древнейшее ядро эпоса_— былины богатырские, воинские — должно было возникнуть _именно в той среде, которой особенно были близки боевая тематика и политические интересы своего времени, в среде, основное жизненное содержание которой составляли походы, битвы, военные подвиги.. Такой средой мыслилась среда княжеско-дружинная, в которой, казалось, естественно были прежде всего слагаться песни в честь князей и дружинников. Правда, Вс. Миллер не отрицал существования в Древней Руси и эпоса «простонародного» происхождения. «Остов» былины такого типа он видел в переяславском предании о борьбе ремесленника Яна с великаном-печенежином — предании, донесенном древней летописью. Однако дошедший до нас былевой эпос он ведет от другого источника, от песен, создававшихся именно в княжеско-дружинной среде. «Согласно историческому характеру, этих песен нужно думать, что они были слагаемы и распространялись в среде населения, ближе стоявшего по развитию и общественному положению к княжескому двору и дружине, по современным понятиям принадлежавшего к «интеллигенции». Слагались песни княжескими и дружинными певцами там, где был спрос на них; там, где пульс жизни бился сильнее, там, где были достаток и досуг, там, где сосредоточивался цвет нации, т.е. в богатых городах, «где жизнь шла привольнее и веселее». Такими песенными центрами Вс. Миллер считал Киев, Новгород, а также Чернигов и Переяславль —_до разорения их половцами.

Опору для утверждения того, что княжеско-дружинные певцы были создателями древнерусских эпических песен, ученые находили в нескольких летописных заметках и в «Слове о полку Игореве», в котором действительно есть упоминания о певцах, воспевавших «славу» князьям. Их творчество, казалось, неминуемо, должно было носить черты идеологии военного слоя. «Воспевая князей и дружинников, - писал Вс. Миллер,—эта поэзия носила аристократический характер, была, так сказать, изящной литературой высшего, наиболее просвещённого класса, более других слоев населения проникнувшегося национальным сознанием, чувством единства Русской земли и вообще политическими интересами».

Одновременно Вс. Миллер предполагал, что «если эти эпические песни, княжеские и дружинные, и доходили до низшего слоя народа, земледельцев, смердов и рабов, то могли только искажаться в этой среде, подобно тому, как искажаются в олонецком и архангельском простонародье современные былины, попавшие к нему из среды профессиональных петарей, исполнявших их ранее для более культурного класса».

Эти «профессиональные петари», явившиеся, по мысли Вс. Миллера, промежуточным звеном между дружинными певцами и севернми крестьянскими сказителями, были «скоморохи» — профессиональные певцы и затейники. Им и приписывалось окончательное оформление былинного жанра, выработка целого ряда поэтических приемов, вообще высокохудожественной техники былины. Последняя могла, казалось, создаться только в профессиональной среде мастеров поэтического искусства. «Только путем передачи былинной техники из поколения в поколение, учителем ученику, объясняются рассмотренные нами черты былины: ее запевы, исходы, поэтические формулы, постоянные эпитеты и вообще весь ее склад. Думать, что эти формулы установились путем той, более или менее случайной традиции, которую мы застаем еще в наше время среди крестьян Олонецкой губернии, нет возможности. Крестьяне были только последними хранителями (нередко и исказителями) былинного репертуара: Но он сложился в другой среде, и традиционные формы былины: вся ее техника, некогда, и притом в течение нескольких веков вырабатывалась в среде профессиональных певцов и сберегалась посредством обучения, гораздо тщательнее, чем в нынешний век олонецких петарей, сказителей и калик». Скоморохи не только обрабатывали международный литературный материал, создавая былины новеллистического характера и типа фаблио.

Самый процесс передачи эпического наследия от скоморохов к крестьянам рисовался в следующем виде. Гонимые правительственными указами, направленными в XVI к-XVII вв. против скоморохов как носителей светского искусства и как дезорганизующего и разбойного элемента, скоморохи уходят из городов и центральных районов в места глухих поселений, на окраины, оседают среди местного населения, которому и передают свое знание и свое мастерство. Этим, между прочим, и объясняли Вс. Миллер и др. не только наличие былин в самых отдаленных окраинах Севера, но и слабость эпической традиции в центре.

Изложенная концепция, особенно четко сформулированная Миллером, господствовала в науке о былине вплоть до середины 30-х годов нашей эпохи, детализируясь и уточняясь в своих отдельных частях.

По приведенной концепции, таким образом, северные крестьяне, восприняли в какую-то пору эпическое наследие, социально им далекое, идущее от других и именно от высших социальных слоев.

Это мешало и правильному восприятию существа тех процессов, которые наблюдаются в этот северный период.

Путь для правильных научных построений в области данного вопроса _был расчищен _известной фольклористической дискуссией 1936 г. о характере и происхождении эпоса. Этой дискуссией в корне была опровергнута концепция об аристократических основах русского эпоса (как и эпоса других народов) и подчеркнута _подлинная его исконная народностъ._«Нет никаких оснований,— писал Ю. Соколов, суммировавший и развивший высказывания ученых на дискусии в своей статье «Русский былинный эпос»,— признавая преобладающий военный характер героического эпоса, тем самым считать его продуктом творчества очень узкой «среды военной аристократии». В идеализированных образах князей, бояр, царей, королей, пэров выражались идеалы, мечты, чаяния широких народных масс. Идеи отечества, его защиты, идеалы долга и чести, идеи справедливости, сострадания к бедным и несчастным – это те идеи, которые должны были воодушевлять и действительно воодушевляли весь народ, отстаивавший право на свою национальную самостоятельность; на спокойную, справедливую жизнь».

В настоящее время мы отчетливо представляем, какие из прежних положений были правильными, бесспорными, и в чем заключались основные ошибки. Вопрос о происхождении северной эпической традиции и ее взаимоотношении с эпическим творчеством периода формирования должен быть освещен по-иному.

Былинное творчество создавалось, очевидно, и певцами-профессионалами, и непрофессионалами, мастерами-сказиелями из трудовых масс. История донесла до нас свидетельства о профессиональных певцах из среды дружинников и о скоморохах. Свидетельства бесспорны. Но эпические песни, несомненно, складывались и в среде древнего земледельческого населения — «смердов», а также и в среде «молодших» людей посада — мелких ремесленников и т.п. Былинный эпос с самого начала его создания явился глубоко народным творчеством, отразившим народные идеалы, народное отношение, к изображенным событиям и лицам. Значительная часть его возникла в эпоху протяженной, длившейся несколько веков борьбы с иноземными нашествиями, тягчайшим из которых было монголо-татарское. В былинных образах выражено осознание народом своих сил, направленных на защиту родины, воплощены идеалы мощи и доблести, и «ожидания» народа. В то же время профессиональных участников сложения эпоса — дружинных певцов и. скоморохов — нельзя рассматривать как выразителей идеологии правящих классов. Дружинные певцы-профессионалы принадлежали к демократической части дружины, вербовавшейся из низших слоев. Кроме того, принадлежность к господствующим классам вовсе не служила препятствием для отражения чисто народных идеалов и настроений. Ведь он формировался в ответственнейшую в истории русского народа эпоху, когда складывалось и укреплялось национальное сознание, шедшее на смену родовой и племенной обособленности.

Поэтому, если в создании былинного творчества в отдельных случаях и принимали участие представители высших слоев— князья и члены «старшей» дружины, то и они отражали в своих песнях общественные идеалы и стремления. И только такого рода песни и могли сохраниться в памяти народа в течение веков. <…>

Что касается скоморохов, несомненно сыгравших известную роль в оформлении эпоса, то эти народные артисты отнюдь не являлись исполнителями «социального заказа» господствующих слоев и элементом, обслуживавшим преимущественно высшие, социальные круги. Скоморохи выходили из демократических слоев и никогда не порывали тесной связи с народом. Они были носителями чисто народного искусства и выразителями демократических идей и настроений, что и послужило главным поводом к гонениям на скоморошество.

Эти гонения обусловлены были не только нажимом церкви, ополчившейся на светское «языческое» творчество, и не только связью скоморохов с анархическим и разбойничьим элементом Древней Руси. Это послужило преимущественно лишь удобным предлогом для официального объяснения гонений, но и определенными идеологическими элементами их искусства, которые не могли быть по вкусу правящим классам (например, социальной сатирой).

Крепко связанные с народными массами, эти бродячие народные артисты сыграли известную роль в распространении былинного творчества по старой России. Они же заносили эпос и на далекие окраины. Неправильно было бы все богатство эпической традиции Севера рассматривать как воспринятое от скоморохов. Следы пребывания их на Севере действительно очень значительны. Но былины были найдены и там, где следов этих не обнаружено. И если мы предположим, что и в более ранний период эпическое творчество не замыкалось в кругу лишь профессиональных исполнителей - - дружинных певцов и скоморохов, и что сказители – непрофессионалы, принадлежавшие к трудовым массам, были присущи и раннему периоду жизни эпоса, нам станет более понятным и самое движение эпоса с юга на север.

На Севере былины появляются вместе с населением, приходившим из более южных районов, а не только заносятся сюда скоморохами.

Усваиваемое старое эпическое наследие не являлось для северного крестьянского населения чем-то далеким и чуждым, так как ему было близко и понятно как глубоко народное искусство, особенно героический цикл с центральным образом богатыря, защищающего родную землю от разоряющих ее врагов.

С исчезновение скоморошества единственными носителями былинного творчества остались певцы-непрофессионалы из среды крестьянства и казачества.

В этой же среде были найдены и собраны былины в 19 и 20 веках.

Цветущее состояние эпоса на Севере еще ко времени первых больших собирательских работ и одновременное исчезновение и разложение его в Центральной России поставили вопрос об условиях, способствовавших сохранению и развитию эпической поэзии и о причинах, которые, наоборот, вели к более быстрому ее забвению и упадку.

Среди условий, которые поддерживали бытование эпоса в северных районах, главными считались их отграниченность от культурных центров и вытекающая отсюда общая консервативность, архаичность. С другой стороны, выдвигалась сравнительная независимость северных крестьян, не знавших крепостного права. Эти два условия были отмечены еще Гильфердингом, стремившимся уяснить причины, по которым былина, исчезнувшая в других местах, сохранялась на Севере. «Этих причин две, писал он, и необходимо было их совместное действие; эти причины – свобода и глушь. Народ здесь всегда оставался свободным от крепостного права. Ощущая себя свободным человеком, русский крестьянин Заонежья не терял сочувствия к идеалам свободной силы, воспеваемым в старинных рапсодиях. В то же время свободный крестьянин Заонежья жил в глуши, которая охраняла его от влияний, разлагавших и убивающих первобытную эпическую поэзию: к нему не приникали ни солдатский постой, ни фабричная промышленность, ни новая мода… Таким образом, здесь могли удержаться в полной силе необходимые условия для сохранения эпической памяти верность старине и вера в чудесное»

Указанные Гильфердингом моменты постоянно повторяются всеми исследователями. Однако в это положение необходимо внести поправки.

Прежде всего неправильно, говоря об отграниченности былинных районов от центров, ставить знак равенства между нею и культурной отсталостью населения и чрезмерно подчеркивать особый якобы консерватизм в быту северян. В девятнадцатом веке и раньше северные районы по степени культурности не идут позади центральных аграрных. Наоборот, в ряде моментов северное крестьянство стоит на одном из первых мест. Что касается «веры в чудесное», то она не менее долго, чем на Севере, жила в крестьянстве и других районов. Всевозможные пережитки в быту и в сознании на юге и в центральных областях были, может быть, даже и более интенсивны.

Вместе с тем Гильфердинг был все же прав, когда подчеркивал роль отдаленности северных районов и отрезанности жителей от центра. Это обстоятельство имело и другое значение.

В тот ранний период, когда на Север стали проникать былины, и вплоть до XVIII столетия, Север жил чрезвычайно интенсивной жизнью. Он был связан с культурными, административными и торговыми центрами старой Руси, имел много общего с Западом, благодаря торговым сношениям, которые велись тогда преимущественно через северные реки, впадающие в Белое море. В период среди свободного от крепостной зависимости населения появилась, окрепла и богато расцвела высокая художественная русская культура – в замечательном деревянном зодчестве, в разных видах декоративных изделий (чудесных вышивках, резных, деревянных и костяных работах), в расписных фронтонах, в костюме и в изумительном по изяществу, глубине, яркости образов и звуков музыкально-поэтическом творчестве. В нем видное место занимала и былина, один из самых ярких по идейному и художественному значению фольклорных жанров.

Но с начала 18 века в связи с завоеванием Прибалтийского края, Север оказывается в стороне от главной арены исторической жизни, от мест, где развертывались и сменялись исторические события. Теперь сюда культурные веяния доносятся слабо. Это обусловливает более крепкую и прочную сохранность старого художественного наследия именно на Севере.

Однако здесь правильно говорить не столько о консервации старой культуры, как ставит, например, этот вопрос Ю. Соколов, сколько о дальнейшем ее самобытном росте, более, чем в центре, свободном от приходящих извне влияний. В отношении эпической поэзии в центральных областях действовал тот же закон, в силу там которого еще раньше совсем исчез богатырский эпос: новые впечатления, переживания вытесняли старые; поэтические произведения, в которых преломились эти новые впечатления, заменяли собой прежние. В центральных районах историческая песня заслонила собой старинный эпос. На Севере он продолжал жить и развиваться дальше.

Этому развитию способствовала близость идейного содержания былин к характеру и быту северного крестьянства. Несомненно, большое значение имела, как и указывал Гильфердинг, независимость от крепостного гнета. Но кроме этого, вся обстановка жизни, полной борьбы и опасностей, трудные условия промыслов среди суровой природы выработали характерный нравственный облик северянина, отважного, выносливого, целеустремленного, определили его идеалы, его требования к себе и к товарищам по труду. Былины с их образами мужества и верности долгу были северным крестьянам особенно созвучны.

Нужна была, конечно, большая поэтическая одаренность, чтобы культивировать этот сложный и трудный для восприятия и исполнения поэтический жанр. Нужны были и особые бытовые моменты, особые формы труда, создающие благоприятные условия для развития эпического творчества. Таким бытовым моментом, тоже впервые отмеченным Гильфердингом, было развитие на Севере рыбных и зверобойных артельных промыслов, а также таких подсобных ремесел, как вязание сетей, портняжное и сапожное ремесла. На значение рыбных и зверобойных промыслов для усвоения и развития былинного мастерства не раз указывали и сейчас еще указывают северные сказители.

В числе других обстоятельств, якобы сыгравших известную роль в сохранности былинного эпоса на Севере, указывали и на то слабое проникновение грамотности. Как мы уже отмечали, Север в этом отношении вовсе не занимал особого положения. Кроме того, данное обстоятельство, как показали факты, не имело решающего значения. Правда, грамота порой несколько ослабляла память, так как снижала необходимость обязательно запомнить то, что представлялось интересным, к тому же чтение, расширяя кругозор, прививает новые вкусы и интересы. Но среди известных нам хороших сказителей были и лица грамотные, с необычайно острой памятью, с богатым разнообразным репертуаром.

Кроме того, встреча сказителей с книгой влечет часто обогащение местной эпической традиции новыми сюжетами и мотивами, а также становится новым возбудителем и самостоятельного творчества сказителя.

Дата добавления: 2014-11-16