Отрицание в слове и действии

ЧЧ

Из анализа маленького мальчика легко можно было увидеть, что лев замещал отца, которого он, подобно Маленькому Гансу, ненавидел и боялся как реального соперника по отношению к своей матери. У обоих детей агрессивность трансформировалась в тревогу и аффект был перенесен с отца на животное. Но пос­ледующие способы обращения с этими аффектами были у них различны. Ганс использовал свой страх перед лошадьми как ос­нову невроза, т. е. заставил себя отказаться от своих инстинк­тивных желаний, интернализовал весь конфликт и в соответствии с механизмом фобии избегал провоцирующих ситуаций. Мой пациент устроил дело более удобным для себя образом. Подоб­но Гансу в фантазии о слесаре, он просто отрицал болезненный факт и в своей фантазии о льве обращал его в приятную про­тивоположность. Он называл животное, на которое смещен страх, своим другом, и сила льва, вместо того чтобы быть источником страха, теперь находилась в распоряжении мальчика. Единствен­ным указанием на то, что в прошлом лев был объектом тревоги, являлась тревога других людей, как это описано в воображае­мых эпизодах³.

А вот другая фантазия на тему животных, принадлежащая десятилетнему пациенту. В определенный период жизни этого мальчика животные играли исключительно важную роль; он про­водил часы в мечтах, в которых фигурировали животные, и даже записывал некоторые из воображаемых эпизодов. В своей фанта­зии он имел огромный цирк и тоже был укротителем льва. Са­мых свирепых животных, которые на воле были смертельными врагами, он обучал жить вместе. Мой маленький пациент укро­щал их, т. е. он сначала обучал их не нападать друг на друга, а затем не нападать на людей. Укрощая животных, он никогда не пользовался хлыстом, а выходил к ним безоружным.

Все эпизоды, в которых фигурируют животные, концентри­руются в следующей истории. Однажды во время представле­ния, в котором они все участвовали, сидевший среди публики разбойник внезапно направил на мальчика пистолет. Все звери немедленно ринулись на его защиту и вырвали разбойника из толпы, не нанеся вреда никому другому. Дальнейший ход фан­тазии относился к тому, как звери — из преданности своему хо-

³ Берта Борнштейн описывает фантазии семилетнего мальчика, в кото­рых сходным образом добрые животные превращались в злых. Каждый вечер ребенок расставлял игрушечных зверей вокруг своей постели как охраняющих божеств, но воображал, что ночью они действуют заодно с чудовищами, которые хотят напасть на него (В. Bornstein, 1936).

зяину — наказали разбойника. Они держали его в плену, погре­бали его и с триумфом воздвигали над ним огромную башню из своих собственных тел. Затем они уводили его в свое логово, где он должен был провести три года. Перед тем как в конце концов отпустить его, много слонов, выстроившись в ряд, били его своими хоботами, а стоявший последним грозил ему подня­тым пальцем (!) и предупреждал его, чтобы он никогда больше так не делал. Разбойник обещал это.

«Он никогда больше так не сделает, пока мои звери со мной». После описания всего того, что звери сделали разбойнику, сле­довало любопытное завершение этой фантазии, содержащее уве­рение в том, что, пока он был их пленником, они кормили его очень хорошо, так что он даже не ослаб.

У моего семилетнего пациента фантазия о льве была явным указанием на отработку амбивалентной установки по отноше­нию к отцу. Фантазия о цирке идет в этом отношении значи­тельно дальше. При помощи того же самого процесса обраще­ния внушающий страх реальный отец превращен в защищаю­щих зверей из фантазии, но опасный отцовский объект вновь возникает в образе разбойника. В истории со львом было неяс­но, от кого в действительности замещающий отца лев защищает ребенка —обладание львом в основном возвышало мальчика в глазах других людей. Но в фантазии о цирке ясно, что сила отца, воплощенная в диких зверях, служила защитой от самого отца. Подчеркивание того, что раньше звери были дикими, оз­начает, что в прошлом они были объектами тревоги. Их сила и ловкость, их хоботы и поднятый палец очевидно связаны с от­цом. Ребенок уделяет этим признакам большое внимание: в сво­ей фантазии он изымает их у отца, которому завидует, и, при­своив их себе, становится лучше его. Таким образом, их роли обращаются. Отец предупрежден, «чтобы он больше так не де­лал», и вынужден просить прощения. Замечательно то, что обе­щание безопасности для мальчика, которое звери в конце кон­цов вырвали у отца, зависит от того, что мальчик по-прежнему будет ими владеть. В «постскриптуме» относительно питания раз­бойника возобладал другой аспект амбивалентного отношения к отцу. Совершенно очевидно, что мечтатель чувствует необхо­димость успокоить себя относительно того, что, несмотря на все агрессивные действия, за жизнь его отца можно не беспо­коиться.

Темы, появляющиеся в мечтах этих двух мальчиков, вовсе не являются их исключительной особенностью: они обычны для

сказок и других детских историй⁴. В связи с этим мне вспоми­нается история об охотнике и зверях, встречающаяся в фольк­лоре и сказках. Охотник был несправедливо обижен злым коро­лем и изгнан из своего дома в лесу. Когда ему наступило время покинуть дом, он с грустью и тоской в сердце шел последний раз по лесу. Он встречал поочередно льва, тигра, пантеру, мед­ведя и т. д. Каждый раз он целился в зверя из ружья, и каждый раз, к его удивлению, зверь начинал говорить и просил сохра­нить ему жизнь:

«Охотник, пощади, не убивай,

я двух детенышей тебе отдам!»⁵.

Охотник соглашался на выкуп и продолжал свой путь вмес­те с отданными ему детенышами. В конце концов он собрал ог­ромное количество молодых хищников и, поняв, что у него те­перь есть грозное войско, которое будет сражаться за него, на­правился с ними в столицу и пошел к королевскому замку. Пе­репуганный король исправил совершенную по отношению к охот­нику несправедливость и, кроме того, движимый страхом, отдал ему половину королевства и выдал за него замуж свою дочь.

Очевидно, что сказочный охотник воплощает сына, находяще­гося в конфликте со своим отцом. Борьба между ними разрешается своеобразным, окольным путем. Охотник удерживается оттого, чтобы отомстить взрослому хищному животному, которое представляет собой первое замещение отца. В качестве вознаграждения он по­лучает детенышей, в которых воплощена сила этих животных. При помощи этой -вновь обретенной силы он побеждает своего отца и принуждает его дать ему жену. Реальная ситуация обращена еще раз: сильный сын сталкивается со своим отцом, который, испугав­шись этой демонстрации силы, подчиняется, ему и выполняет все его желания. Приемы, используемые в сказке, совершенно те же самые, что и в фантазии моего пациента о цирке.

Помимо историй о животных мы находим в детских сказках другое соответствие фантазиям моего маленького пациента о льве. Во многих книжках для детей, — пожалуй, наиболее ярки­ми примерами являются истории из «Маленького лорда Фаунт-лероя»⁶ и «Маленького полковника»⁷ — есть маленький мальчик

⁴ Здесь вспоминается тема зверей-помощников, встречающаяся в мифах и обсуждающаяся время от времени в психоаналитической литерату­ре, однако под другими углами зрения. См.; Rank О. The myth of the birth of the hero..N. Y., 1914.

⁵ «Lieber Jager, lass mich leben / lch will dir zwei Junge geben!»

⁶ Alice Hodgson Burnett.

⁷ Annie Fellows Johnston.

или девочка, которым, в противоположность всем ожиданиям, удается «приручить» несдержанного взрослого человека, кото­рый могуществен или богат и которого все боятся. Только ребе­нок может тронуть его сердце и завоевать его любовь, хотя всех остальных он ненавидит. Наконец, старик, которого никто не может контролировать и который не может контролировать сам себя, подчиняется влиянию и контролю маленького ребенка и даже начинает делать добро другим людям.

Эти сказки, как и фантазии о животных, доставляют удо­вольствие за счет полного обращения реальной ситуации. Ребе­нок выступает как человек, который не только владеет сильной отцовской фигурой (лев) и контролирует ее, так что он превос­ходит всех вокруг, он также и воспитатель, который постепенно преображает зло в добро. Мои читатели вспомнят, что лев в пер­вой фантазии был обучен не нападать на людей и что звери владельца цирка должны были прежде всего научиться контро­лировать свои агрессивные импульсы, направленные друг на друга и на людей. В этих детских историях страх, связанный с отцом, смещается точно так же, как и в фантазиях с животны­ми. Он выдает себя в страхе других людей, которых ребенок успокаивает, но этот замещающий страх является дополнитель­ным источником удовольствия.

В двух фантазиях Маленького Ганса и в фантазиях о живот­ных других моих пациентов способ, при помощи которого можно избежать объективного неудовольствия и объективной тревоги, очень прост. Эго ребенка отказывается осознавать некоторую неприятную реальность. Прежде всего он поворачивается к ней спиной, отрицает ее и в воображении обращает нежелательные факты. Так «злой» отец становится в фантазии защищающим жи­вотным, в то время как беспомощный ребенок становится обла­дателем могущественных замещений отца. Если трансформация успешна и благодаря фантазии ребенок становится нечувстви­тельным к данной реальности, Эго спасено от тревоги и у него нет необходимости прибегать к защитным мерам против инстин­ктивных импульсов и к формированию невроза.

Этот механизм относится к нормальной фазе в развитии дет­ского Эго, но когда он возникает в последующей жизни, то ука­зывает на развитую стадию психического заболевания. В неко­торых острых спутанных психотических состояниях Эго паци­ента ведет себя по отношению к реальности именно таким об­разом. Под влиянием шока, такого, как внезапная утрата объек­та любви, оно отрицает факты и заменяет невыносимую реаль­ность некоторой приятной иллюзией.

Когда мы сопоставляем детские фантазии с психотически­ми иллюзиями, то начинаем видеть, почему человеческое Эго не может более экстенсивно использовать этот механизм — од­новременно столь простой и столь эффективный — отрицания существования объективных источников тревоги и неудоволь­ствия. Способность Эго отрицать реальность совершенно несов­местима с другой его функцией, высоко им ценимой, — его спо­собностью опознавать объекты и критически проверять их реаль­ность. В раннем детстве эта несовместимость еще не оказывает возмущающего влияния. У Маленького Ганса, владельца льва и хозяина цирка функция проверки реальности была совершенно не нарушена. Конечно же, они не верили действительно в су­ществование своих зверей или в свое превосходство над отца­ми. Интеллектуально они были полностью способны отличить фантазию от факта. Но в сфере аффекта они аннулировали объективно болезненные факты и осуществили гиперкатексис фантазии, в котором эти факты были изменены, так что удо­вольствие, получаемое от воображения, возобладало над объек­тивным неудовольствием.

Трудно сказать, в какой момент Эго утрачивает способность преодолевать значительные количества объективного неудоволь­ствия при помощи фантазии. Мы знаем, что даже во взрослой жизни мечты все еще могут играть свою роль, иногда расши­ряя границы слишком узкой реальности, а иногда полностью об­ращая реальную ситуацию. Но во взрослой жизни мечта — все­гда игра, род побочного продукта лишь с небольшим либидоз-ным катексисом. Она позволяет самое большее овладеть неко­торой частью дискомфорта или достичь иллюзорного облегче­ния от какого-либо незначительного неудовольствия. По-види­мому, исходная значимость мечты как способа защиты от объек­тивной тревоги утрачивается с окончанием раннего периода дет­ства. Во всяком случае мы полагаем, что способность к провер­ке реальности объективно подкрепляется, так что она может за­крепиться даже в сфере аффекта; мы знаем также, что в даль­нейшей жизни потребность Эго в синтезе делает возможным сосуществование противоположностей; возможно также, что при­вязанность зрелого Эго к реальности вообще сильнее, чем у дет­ского Эго, так что по самой природе вещей фантазия перестает столь высоко цениться, как в ранние годы. В любом случае ясно, что во взрослой жизни удовлетворение инстинктивного импуль­са через фантазию уже не безвредно. По мере роста катексиса фантазия и реальность становятся несовместимыми: должно быть

либо одно, либо другое. Мы знаем также, что проникновение импульса Ид в Эго и его удовлетворение там посредством гал­люцинации представляют собой для взрослого психотическое расстройство. Эго, которое пытается уберечься от тревоги, изба­виться от инстинктов и избежать невроза, отрицая реальность, перегружает этот механизм. Если это происходит во время ла­тентного периода, то разовьется какая-либо аномальная черта характера, как в случае с двумя мальчиками, истории которых я приводила. Если это происходит во взрослой жизни, отноше­ния Эго к реальности будут глубоко поколеблены⁸.

Мы еще не знаем точно, что происходит во взрослом Эго, когда оно выбирает иллюзорное удовлетворение и отказывается от функции проверки реальности. Ид освобождает себя от внеш­него мира и полностью перестает регистрировать внешние сти­мулы. В инстинктивной жизни такая нечувствительность к внутренним стимулам может быть достигнута единственным пу­тем— посредством вытеснения.

В течение нескольких лет детское Эго может из­бавляться от нежелательных фактов, отрицая их и сохраняя при этом ненарушенной способность к проверке реальности. Ребе­нок полностью использует эту возможность, не замыкаясь при этом в сфере идей и фантазии, поскольку он не только мыслит, но и действует. Он использует самые разные внешние объекты, драматизируя свое обращение реальной ситуации. Отрицание реальности, без сомнения, также является одним из многих мо­тивов, лежащих в основе детской игры в целом и исполнения роли в частности.

Я вспоминаю маленькую книжечку стихов английского пи­сателя, в которой великолепно описано сосуществование фанта­зии и факта в жизни маленького ребенка. Это книга «Когда мы были маленькими» А. А. Милна. В детской ее трехлетнего героя

Напомню читателю, что отношение механизма отрицания к психичес­кому заболеванию и к формированию характера обсуждалось разными авторами. Хелен Дойч (Н. Deutsch, 1933) показывает значение этого про­цесса в генезисе хронической гипомании. Бертрам Левин (В. D. Lewin, 1932) описывает, как этот же самый механизм используется вновь сфор­мированным наслаждающимся Эго (pleasure ego) пациента с гипома-нией. Анни Ангель (A. Angel, 1934) отмечает связь между отрицанием и оптимизмом.

7ЧО

есть четыре стула. Когда он сидит на первом из них, он — путеше­ственник, плывущий ночью по Амазонке. На втором он — лев, пугающий рычанием свою няню. На третьем он — капитан, ве­дущий свой корабль через море. Но на четвертом, на высоком детском стульчике он пытается притвориться самим собой, т. е. маленьким мальчиком. Нетрудно увидеть замысел автора: эле­менты, из которых создается приятный мир фантазии, готовыми идут ребенку в руки, но его задача и его достижение заключают­ся в том, чтобы признать и усвоить факты реальности.

Интересна готовность взрослых использовать тот же самый механизм в своем взаимодействии с детьми. Большая часть удо­вольствия, которое они доставляют ребенку, основана на таком же отрицании реальности. Сплошь и рядом даже маленькому ребенку говорят о том, «какой он большой мальчик», и вопреки очевидным фактам утверждают, что он так же силен, «как папа», так же умен, «как мама», храбр, «как солдат», или крепок, как его «старший брат». Более естественным является использование взрослыми такого обращения фактов, когда они хотят успокоить ребенка. Взрослые уверяют его, когда он ушибся, что «теперь уже лучше» или что еда, которую он ненавидит, «совсем не пло­хая» или, когда он огорчен чьим-то уходом, говорят ему, что он или она «скоро.придет». Некоторые дети усваивают эти утешаю­щие формулы и используют стереотипные фразы для описания того, что болезненно для них. Например, маленькая девочка двух лет имеет привычку, когда бы ее мать ни вышла из комнаты, сообщать об этом факте механическим бормотанием: «Мама скоро придет». Другой ребенок привык возвещать жалобным голосом всякий раз, когда он должен был принять невкусное лекарство, что «любит его, любит его»—часть фразы, при помощи кото­рой няня пыталась заставить его поверить, что капли вкусные.

Многие подарки, приносимые ребенку взрослыми гостями, способствуют той же иллюзии. Маленькая сумочка или крошеч­ный зонтик должны помочь маленькой девочке изобразить «взрос­лую леди»; тросточка, различное игрушечное оружие позволяют маленькому мальчику подражать мужчине. Даже куклы, помимо того, что они используются во всяких других играх, создают ил­люзию материнства, а железные дороги, машинки и кубики не только служат для выполнения различных желаний и обеспечи­вают возможность сублимации, но и создают в умах детей при­ятную фантазию о том, что они могут контролировать мир. Здесь мы переходим от собственно процессов защиты и избегания к процессам обусловливания детской игры — предмету, который

исчерпывающе обсуждался с различных точек зрения академи­ческой психологией.

Все это дает новое основание для разрешения многолетнего конфликта между различными методами воспитания детей (Фре-бель против Монтессори). Реальная проблема заключается в том, в какой мере задачей воспитания должно быть поощрение де­тей даже младшего возраста к тому, чтобы они направили все свои усилия на ассимиляцию реальности, и в какой мере допу­стимо поощрять их отгораживаться от реальности и создавать мир фантазии.

Позволяя детям уходить в фантазии, при помощи которых они преобразуют болезненную реальность в ее противополож­ность, взрослые делают это при определенных строгих услови­ях. Предполагается, что дети будут удерживать действие своей фантазии в строго определенных границах. Ребенок, который только что был конем или слоном, расхаживал на четвереньках и ржал или трубил, должен быть готов по первому зову занять свое место за столом и быть спокойным и послушным. Укро­титель львов должен быть готов подчиниться своей няне, а пу­тешественник или пират должен послушно идти в постель, ког­да самые интересные вещи в мире взрослых только начинают­ся. Снисходительное отношение взрослого к механизму отрица­ния у ребенка исчезает в тот момент, когда ребенок перестает осуществлять переход от фантазии к реальности с готовностью, без всякой задержки или заминки, или когда он пытается под­чинить свое реальное поведение фантазиям, — точнее говоря, в тот момент, когда фантазия ребенка перестает быть игрой и ста­новится автоматизмом или навязчивостью.

Дата добавления: 2014-11-16