Вопросы ценообразования в их отношении к проблеме выхода из мальтузианской ловушки

Фактор высоких цен с позиции наиболее распространенных подходов, посвященных динамике социально-демографических циклов

Высокие цены на продовольствие как важный фактор первичного выхода из мальтузианской ловушки

В литературе, посвященной динамике социально-демографических цик­лов в сверхсложных аграрных обществах (см., например: Нефедов 2005, 2007; Турчин 2007; Малков 2004; Коротаев, Комарова, Халтурина 2007), та фаза цикла («фаза восстановительного роста»), в течение которой цены на хлеб и/или иные базовые продукты питания держатся ниже определенного уровня, который обеспечивает получение неквалифицированным рабочим реальной зарплаты, существенно превышающей прожиточный уровень, рассматривается как период благоприятный, стимулирующий рост произ­водства и способствующий росту населения. Период же (иногда называемый «фазой сжатия»), в течение которого цены на продовольствие начи­нают расти и доходы наемного неквалифицированного работника стре­мятся к уровню физиологического прожиточного минимума, оценивается как предкризисный, во время него нарастают трудности, обнаружи­ваются предвестники катастрофического голода и общего социально-де­мографического коллапса; излишнее население, неспособное прокормить себя на земле, из сельской местности уходит в города, реальная зарплата катастрофически падает и т. д.

Таким образом, рост цен на продовольствие часто (если даже не как правило) рассматривается как фактор однозначно и исключительно небла­гоприятный, готовящий социально-демографическую катастрофу.

Выше мы уже приводили описание С. А. Нефедовым «фазы сжатия», в котором делается упор на то, что рост цен в этот период усиления демографического давления однозначно свидетельствует об ухудшении положения масс и приближении социальной катастрофы. Но так ли это или во всяком случае всегда ли это так?

В вышеприведенном тезисе есть существенные аспекты, которые не позволяют принять его как полностью безоговорочный. Необходимо отметить, что на определенном уровне анализа рост цен можно рассмат­ривать как фактор, в ряде отношений благоприятный для экономики, и даже как фактор, способный (в определенных случаях) создать ситуацию, делающую возможным выход социальной системы из мальтузианской ловушки (то есть переход из зоны притяжения аттрактора низкопродуктивного экономического равновесия в зону притяжения аттрактора, соответст­вующего высокопродуктивному экономическому равновесию [см., на­пример: Чернавский и др. 2002]). В первых трех главах мы также видели, что в рамках индустриального периода уровень высоких цен (до сравнительно недавнего времени) тесно коррелировал с периодами экономических подъемов и ускоренного экономического роста. В рамках предындустриального периода (который рассматривается в этой главе), связанного с подъемом первичной промышленности и особенно торговли (см.: Гринин 2006 б, 2007 а, 2007 б; Гринин, Коротаев 2009 а), высокие цены имели по крайней мере такое же, а вероятно, даже и большее значение для роста торговых оборотов и промышленности[17]. Торговые кризисы (в том числе по причине падения цен) были обычным событием и, как мы видели в главе 3 раздела 1, в XVIII в. они даже стали относительно регулярным явлением.

В этой связи нам представляются существенными следующие сообра­жения:

1. Цены являются экономическим показателем, который зависит от многих долгосрочных, среднесрочных и краткосрочных причин и факто­ров. При этом внутренний спрос может не быть ведущим фак­тором, например в условиях активной внешней торговли, конкуренции со стороны других обществ и т. п. (ср., например, как влиял спрос на товары в Америке на рост цен в Испании в XVI в.: Литаврина 1972: 254). Суще­ственное влияние на цены также могут оказывать ценовое регулирование властей, налоги (на землю, на транспортировку, торговые пошлины и т. п.), рост издержек и т. п. В условиях скудости данных о ценах во многих обществах это может существенно дезориентировать исследователя[18]. При этом чем выше уровень товарности в обществе, тем больше факто­ров способно влиять на колебания цен, но сама амплитуда цен при высо­кой товарности скорее будет не столь большой, как в обществах с низкой товарностью и слаборазвитым денежным обращением. Сильное влияние могут оказать и меры, ведущие к инфляции (такие, например, как порча монеты). В частности, такая ситуация спровоцировала резкий рост цен в Англии в середине XVI в., поскольку при Генрихе VIII была проведена порча монеты, что вызвало при Эдуарде VI и Марии огромный рост цен (Тревельян 1959: 140; Дмитриева 1990: 8).

2. Спрос со стороны неквалифицированных рабочих (особенно в усло­виях слаборазвитой мануфактурной и фабричной промышленности) да­леко не всегда составляет ведущую причину изменения цен. Неквалифи­цированные рабочие, как правило, в доиндустриальных обществах не со­ставляют основной части городского населения (и даже в индустриальных обществах они не так часто являются основной группой горожан).

3. Наибольшее влияние на спрос на продовольствие, особенно в сто­личных центрах, может оказывать государство – например, различными проектами строительства крупных объектов (когда в определенном месте сосредоточивается большое число рабочих), дислокацией и передислока­цией армейских частей, особенно если воины получают жалованье и сами покупают продовольствие на рынках и т. п.; а также действиями элит, часто концентрирующихся именно в столицах; элиты, соперничая друг с другом в роскоши, различных затратных акциях, количестве прислуги и т. п., неизбежно создают высокий спрос на продовольствие[19]. В меньшем масштабе, но принципиально похожая ситуация нередко складывается в провинциальных центрах, где сосредоточиваются правительственные уч­реждения, армия и местная элита.

4. Таким образом, рост цен на продовольствие в крупных городах и особенно в столицах, в предындустриальных и раннеиндустриальных об­ществах часто является показателем в некоторых отношениях как раз хо­рошего положения дел, когда государство и элита могут создавать высо­кий спрос на продовольствие и новые рабочие места, тем самым стимули­руя производство. В связи с особой важностью этих идей имеет смысл полностью привести длинную выдержку из работы Ф. Броделя, в которой он доказывает ту мысль, что по крайней мере в Новое время наи­более богатые и передовые страны, которые были для других «свер­кающими маяками, притягательными центрами первостепенной важно­сти», оказывались в то же время и самыми дорогими; общества, вроде бы бывшие так называемыми жертвами дорогой жизни, «автоматически» имели и важные, даже фатально важные преимущества перед странами с низкими ценами:

«Венеция, доминировавшая на Внутреннем море, долгие годы прожила под знаком дорогой жизни и жила под ним еще в XVIII в. Голландия сделалась страной дорогой жизни: люди вели здесь скудное существование, особенно бедняки и даже менее бедные. Испания со времен Карла V была страной ужа­сающей дороговизны. “Я там узнал, – рассказывал в 1603 г. один французский путешественник, – пословицу, гласящую, что все дорого в Испании, кроме де­нег”. Так обстояло дело еще и в XVIII в. Но вскоре недостижимый рекорд ус­тановила Англия; она была по преимуществу страной тяжких повседневных расходов: снять дом, нанять карету, оплачивать свой стол, жить в гостинице было там разорением для иностранца. Этот рост стоимости жизни и зарабо­танной платы, заметный еще до революции 1688 г., не был ли он ценой, или признаком, или же условием устанавливавшегося английского преобладания? Или чьего угодно преобладания? Английский путешественник Файнс Мори­сон, бывший с 1599 по 1606 г. секретарем лорда Маунтджоя в Ирландии, а до того, с 1591 по 1597 г., проехавший через Францию, Италию, Нидерланды, Германию и Польшу, к тому же хороший наблюдатель, делает такое замеча­ние: “Найдя в Польше и в Ирландии странную дешевизну всех необходимых съестных припасов, притом что серебра там не хватает, и оно тем выше це­нится, сии наблюдения приводят меня ко мнению, совершенно противополож­ному взгляду обывательскому, а именно: что нет более верного признака про­цветающего и богатого государства, нежели дороговизна таковых предме­тов…” Это же самое утверждал и де Пинто. И вот также парадокс Кенэ: “Изо­билие и дороговизна суть богатство”. Проезжая в 1787 г. через Бордо, Артур Юнг замечал: “Цена найма домов и квартир поднимается с каждым днем; по­вышение было значительным после мира [1783 г.], в то самое время как воз­водилось и сейчас еще строится столько новых домов, и это совпадает с об­щим ростом цен: жалуются, будто стоимость жизни выросла за десять лет на 30 %. Ничто не способно нагляднее доказать рост процветания”. Это то же са­мое, что уже говорил тридцатью годами раньше, в 1751 г., молодой аббат Галиани в своей книге о деньгах: “Высокие цены товаров суть самый надежный признак, дабы знать, где находятся самые большие богатства”. Подумайте о теоретических соображениях Леона Дюприе по поводу современной эпохи и “стран на подъеме”, которые располагают уровнем заработанной платы и цен, “явно превышающим такой уровень в странах, отстающих в своем развитии”» (Бродель 1988: 159–160)[20].

5. Таким образом, в некоторых аспектах и в определенных контекстах рост цен на продукты питания может рассматриваться не столько как при­знак роста физической нехватки продовольствия, сколько как признак оп­ределенного (но одностороннего) экономического подъема общества, при котором один сектор (административно-городской: промышленно-ремесленный, торговый, элитарный непроизводственный или государственный) растет быстрее аграрного (это касается и инфляционных процессов в це­лом)[21]. Данное обстоятельство может быть и следствием определенной «эйфории» власти, в условиях относительного собственного благополучия увеличивающей без меры расходы, а также следствием прочих инфляци­онных факторов, не обязательно свидетельствующих об актуальном недопотреблении или тем более го­лоде.

6. При этом, однако, могут усиливаться диспропорции в распределе­нии ресурсов, в частности могла расти численность групп плохо оплачи­ваемых неквалифицированных рабочих (об этом писал и Ф. Бродель, см. выше). Такие явления весьма нередки при инфляции роста. Следует также учитывать, что даже при высоком уровне деловой активности в ведущие города, как правило, приходит больше людей, чем требуется, поэтому ка­кая-то часть неквалифицированных работников нередко оказывается вре­менно или постоянно не у дел. С другой стороны, в аграрных обществах, привыкших к постоянным ценам и повинностям, существует сильный консерватизм в отношении изменения уровня плат и повинностей. На­пример, в Вавилонии в VI в. до н. э. денежная плата наемным работникам держалась на одном уровне с завидным постоянством в течение 100 лет (см.: Нефедов 1999 б). Поэтому такой консерватизм в условиях начавшейся инфляции роста может сильно препятствовать росту заработной платы неквалифицированных рабочих.
С другой стороны, хозяева не меняют по­рой эту плату и в условиях дефляции, когда цены на продовольствие по­нижаются (тогда как, абстрактно рассуждая, они должны были бы при понижении цен на продовольствие понижать и зара­ботную плату).

О том, что явления фактического понижения заработной платы неквалифицированных рабочих не всегда говорят о том, что их число резко растет и в результате этого спрос на их услуги падает, а иногда могут являться просто результатом неадекватной реакции общества на инфляцию, косвенно говорит и то, что в Западной Европе раннего Нового времени возникли и распространились ситуации – своего рода «ловушки для зем­левладельцев», когда в результате инфляции (в том числе революции цен) их рас­ходы резко повысились, а коммутированные повинности и ренты на землю оставались номинально теми же, но фактически падали, что приво­дило к разорению землевладельцев. Такие явления также являются во многом результатом отсутствия в обществе эффективных механизмов реагирования на внезапную инфляцию (и они не всегда или в основном не всегда связаны с демографическим давлением).

На этом явлении в отношении Англии XVI в. стоит остановиться подробнее. Например, С. Д. Сказкин неоднократно указывал со ссылкой на фундаментальные работы ряда исследователей (в том числе А. Н. Савина), что в целом в XVI в. (и даже еще
в XVIII в.) повинности арендатора-копигольдера были строго определены и не могли изменяться; чтобы повысить их, надо было сменить титул держания (Сказкин 1968: 303).
А поскольку сроки аренды были длительными (на десятки лет, на одно-два и даже три поколения), то повышение аренды могло произойти только после оконча­ния срока. Разумеется, землевладельцы постоянно искали возможности повысить арендную плату, но в целом этот процесс отставал от роста цен в Англии, по крайней мере до последних десятилетий XVI в. Впрочем, во многом сходные явления были и в других европейских странах (см.: Сказкин 1968: 212). Такая ситуация отставания арендной платы от цен была характерна и для более позднего времени. Как показал А. Н. Савин, в до­кументах маноров XVII в. мы часто встречаем против указания о вели­чине полученной сеньориальной ренты, следуемой с копигольда, указание на размеры возможного дохода, в случае если участок будет сдан на усло­виях обыкновенной аренды. Последние цифры выше первых иногда в полтора десятка раз (Там же: 303, см. также с. 220). Поэтому с учетом такой традиционной защищенности английского копигольдера С. Д. Сказкин (Там же: 303) имел полное основание заявить, что, по сути, копигольдер все же не был обычным арендатором, то есть его положение было гораздо лучше, чем положение обычного арендатора (по поводу низких арендных платежей и длительных сроков аренды см. также: Винокурова 1993; Штокмар 2005: 132–133; Тревельян 1959; этот момент отмечал
и К. Маркс в Капитале, когда утверждал, что фермеры могли обогащаться за счет лендлордов [Маркс, Энгельс 1955: 754]).

Как уже было сказано, при Генрихе VIII была проведена порча монеты, что вызвало при Эдуарде VI и Марии (то есть в 50-е гг. XVI в.) такой огромный рост цен, что за ними долго не могли угнаться ни уровень заработной платы, ни размеры фиксированной ренты (Тревельян 1959: 140, 209). Таким образом, больше всего от этого изменения выиграли товаропроизводители, особенно фермеры и свободные кресть­яне, ренты которых стали в это время относительно малыми.

Только в последние десятилетия XVI – первые десятилетия XVII в. арендная плата (рента) стала расти быстро, периодами заметно быстрее, чем цены, так что между уровнем цен и арендной платы установился но­вый баланс. Ниже, в Дополнении 1, мы еще вернемся к проблемам соот­ношения цен и арендных ставок, каковое, по нашему мнению, играло ключевую роль в изменении ситуации в английском сельском хозяйстве и в целом в обществе в течение ряда десятилетий.

7. Стремление сельских жителей уйти в города не всегда объясняется голодом в деревне, поскольку если в городах не требуются работники, то они не могут принять существенное число людей. А занятие нищенством в беднеющих городах не всегда является существенным фактором оттока населения. Напротив, если города растут, если там требуются новые рабо­чие руки, то они будут притягивать население, особенно в условиях обра­зования его избытка в селе. В богатых городах занятия нищенством и т. п. деятельностью могут быть вполне выгодными, поэтому часть людей мо­жет заниматься такими промыслами даже в условиях возможности найти работу[22]. Естественно, что ухудшение положения сельского населения, тем более война или тяжелые стихийные бедствия, жестокие неурожаи и голод неизбежно ведут к более или менее заметным миграциям сельских жителей в города[23], наблюдается это и в периоды социальных волнений (см., например: Винокурова 1996: 48). В такие периоды число нищих могло существенно возрастать, но затем все возвращалось к обычным пропорциям[24]. В то же время далеко не все нищие и бродяги, приходив­шие в город, реально приходили туда из-за нужды. В частности, М. В. Винокурова, обнаружив интереснейший источник (Регистрацион­ную Книгу паспортов бродяг и нищих одного из небольших городов Уилтшира Нью-Солсбери с 1598 по 1669 г.), пыталась найти там записи о держателях земли из близлежащего владельческого комплекса графов Пемброков, жизнь которых описана в ее же книге Английское крестьянство в канун буржуазной революции середины XVII в.: На материалах графства Уилтшир (Винокурова 1992). Разорившиеся крестьяне из этого комплекса, превратившись в пауперов, никак не могли бы миновать Нью-Солсбери и должны были бы там как-то «отметиться» (Она же 1996). В указанном документе зафиксировано 660 человек. М. В. Винокурова пишет: «Я ожидала найти в Книге хотя бы несколько десятков имен (из ком­плекса графов Пемброков. – авт.), и… не нашла ни одного, несмотря на долгую и кропотливую работу с именами держательского состава (най­дены были четыре случая, но и это были чужаки, пришельцы в самих ма­норах графов Пемброков. – авт.)». Исследовательница делает вывод: «Думается, что в данном случае мы имеем еще одно подтверждение того факта, что разорявшиеся крестьяне использовались внутри маноров в ка­честве субдержателей либо наемных рабочих». Зато настоящих преступ­ников: убийц, фальшивомонетчиков, воров, и просто гулящих людей в документе зафиксировано много (Там же: 46; выделено нами. – авт.).

8. Следует также учитывать, что значительная часть изъятого элитой и государством продукта не является чистым вычетом из доходов населения, а возвращается населению через механизм повышенных цен (продавцам-крестьянам) и через оплату наемных рабочих. Тут, кстати, стоит также привести мнение одного из крупнейших ученых-демографов ХХ в. А. Сови, согласно выводам которого неравенство в распределении доходов (естественно, в определенных пределах) приводит к росту опти­мального населения, что является важнейшим фактором в условиях част­ной собственности, во всяком случае, для аграрной экономики (Сови 1977: 197 и далее).

Дата добавления: 2014-11-18