Комментарии 3 страница

Приложение 409

вышло из пазов. Таково ощущение Гамлета («экспози-
ция» его души, если можно так выразиться) и таково со-
стояние мира трагедии. В чем же трагедия? Зачем я был
рожден некогда поставить все на место, связать павшую
связь времен, осуществить связь этого мира с тем через
семенную, немотивированную в пьесе, мистическую связь
с отцом, связь рождения? Его связь именно в рождении;
он именно рожден (семенная связь с умершим отцом,
немотивированная, мистическая) «их соединить», а не дол-
жен, не призван. Здесь опять связь трагедии Гамлета
(рожден, связь рождения с умершим отцом, с тем миром)
и трагедия о Гамлете (через эту связь он рожден связать
два мира, «их соединить» — это уже принадлежит обще-
му смыслу трагедии).

Эти рыдающие слова он произносит в тот ужасный
час, когда пришедшее утро погружено в неушедшую еще
ночь, когда пришло утро, но еще ночь (Тень уходит перед
самым наступлением утра); в тот мистический час, когда
утро вдвинуто в ночь, когда время выходит из пазов,
когда два мира — ночь и день — сталкиваются, сходятся.
«О день и ночь!» — восклицает Горацио. И недаром тра-
гедия двух миров, ее завязка, ее рождение, отмечена ча-
сом дня и ночи.

Эти слова он произносит, пригибаясь к земле под ужас-
ной и давящей тяжестью, которая точно наваливается ему
на плечи¹⁰⁸*. Он произносит их перед тем, как идти мо-
литься, сгибаясь под тяжестью трагедии рождения. И не-
даром этим часом отмечено начало трагедии — ее первый
акт, который весь точно проникнут двумирностью этого
часа и души Гамлета и составляет как бы потустороннее
основание трагедии.

Два мира столкнулись вместе (в Гамлете и в траге-
дии), этот мир вышел из колеи, время вышло из пазов —
проклятие судьбы, что Гамлет был когда-либо рожден осу-
ществить через себя, своим рождением связь двух миров,
вместить этот мир в колею, вправить время в пазы.

В этом вся трагедия.

Гамлет, рожденный во второй раз, отмеченный страшной
печатью иного мира, вернувшийся из потусторонней без-
вестной страны сюда, на землю, и связанный с ней все

410 Л.С. Выготский. Психология искусства

время страшным «помни», всей памятью, помнящий о
ней все время, уже навсегда запечатлен страшной отъеди-
ненностыо от всего земного, разобщенностью с ним, и
подлинно трагическим уединением, последним одиночест-
вом души. Гамлет в трагедии все время один. Поэтому у
него столько монологов; поэтому он всегда уединен, всегда
с собой и когда говорит с другими, то точно ведет два
диалога — один внешний (почти всегда — двусмыслен-
ный, иронический, видимо нелепый) и другой внутрен-
ний — со своей душой. Мы уже останавливались на уди-
вительном приеме Шекспира в этой пьесе — набросить на
действие дымку рассказа о его значении. При рассмотре-
нии Гамлета придется пользоваться тем же материалом.
После явления Тени, после перерождения Гамлет, преж-
де чем появиться перед нами, появляется в рассказе —
рассказе потрясающей яркости и силы изобразительности
(раздвоение действия получается страшное, точно всегда
сцена на сцене). Это точно живописный (все здесь от
внешнего к внутреннему, все здесь живопись — костюм,
жесты, выражение глаз, лица, неподвижность взгляда,
точно он застыл — необходимые условия портрета без дви-
жения, уловить статику) портрет — Гамлет после пере-
рождения. Кроме того, в «отражении» этого явления в
душе Офелии, в «лиризации» этого отрывка осевшими на
ее рассказ ее впечатлениями — еще раз виден тон расска-
за. Офелия ужаснулась.

Офелия

Боже правый!
В каком я перепуге!

Полоний

Отчего?

Господь с тобой!
Офелия

Я шила, входит Гамлет,
Без шляпы, безрукавка пополам,
Чулки до пяток, в пятнах, без подвязок,
Трясется так, что слышно, как стучит
Коленка о коленку, так растерял,
Как будто был в аду и прибежал
Порассказать об ужасах геенны (II, 1).

Здесь весь Гамлет. Таким он остается до конца тра-
гедии — рассеянный, бледный, дрожащий, с жалким бле-
ском глаз. Здесь с удивительной силой живописи (внеш-
него) уловлено все: и безумная растерянность (костюм,
бледность, дрожь), и глубокая скорбь, и, главное, весь

Приложение 411

ужас всего этого, все то, что испугало Офелию в выраже-
нии глаз, в их скорби, в их жалком блеске — уловила
она, не знающая ничего, но чувствующая, хоть и обманы-
вающаяся,— этот налет потустороннего, страшную черту
замогильного, которая преобразила все. Смысл портрета
зажигается в глазах: «...так растерян, как будто был в
аду и прибежал порассказать об ужасах геенны». В этом
весь Гамлет, его объяснение. И дальше — безумная рас-
терянность жестов и движений и непонятная странность
поступков:

Офелия

Он сжал мне кисть и отступил па шаг,
Руки не разжимая, а другую
Поднес к глазам и стал из-под нее
Рассматривать меня, как рисовальщик.
Он долго изучал меня в упор,
Тряхнул рукою, трижды поклонился
И так вздохнул из глубины души,
Как будто бы он испустил пред смертью
Последний вздох. И несколько спустя
Разжал ладонь, освободив мне руку,
И прочь пошел, смотря через плечо.
Он шел, не глядя пред собой, и вышел,
Назад оглядываясь, через дверь.
Глаза все время на меня уставив.

Вот весь Гамлет со спущенными чулками, в расстегну-
том костюме, бледный, как рубашка, без шляпы, с гну-
щимися коленями, не говорящий ни слова, точно безмолв-
но со всем прощающийся, с остановившимся взглядом,
глубоко вздыхающий, точно этот вздох окончит его жизнь,
видящий свой путь без глаз: «Он шел, не глядя пред со-
бой». Так он проходит по всей трагедии, ведомый чем-то,
без плана, без глаз. Он, вырвавшийся из ада, из потусто-
роннего рассказать об ужасах, он, унесший в скорби глаз
замогильный отблеск потусторонней скорби, — в этом весь
он. И в течение всей пьесы он проходит точно лунатик,
ведомый странной силой, подземным голосом, с остановив-
шимся взглядом. Вот удивительная тень Гамлета в рас-
сказе: таким он остается все время. Здесь весь Гамлет
после перемены — уже иной, скорбный и пугающий,
здесь Гамлет после перелома. Этот перелом в Гамлете, его
второе рождение, которое есть основной факт, определив-
ший собой все, из которого с неизбежной последователь-
ностью трагедии вытекает все остальное, приходится на-
щупывать в «отражениях», У трагедии есть своя логика,

412 Л. С. Выготский. Психология искусства

может быть, темная и неотразимая. С некоторого време-
ни — это замечают в пьесе все — с Гамлетом случилось
что-то непонятное. Король, призывая Гильденстерна и
Розенкранца, друзей Гамлета, подосланных к нему, что-
бы выведать причину этой перемены, которая пугает и
короля и королеву, как и Офелию, говорит им:

До вас дошла уже, наверно, новость,

Как изменился Гамлет. Не могу

Сказать иначе, так неузнаваем

On внутренне и внешне. Не пойму,

Какая сила сверх отцовой смерти

Произвела такой переворот

В его душе. Я вас прошу обоих

Как сверстников его, со школьных лет

Узнавших коротко его характер,

Пожертвовать досугом и провесть

Его у пас. Рассейте скуку принца

Увеселеньями и стороной,

Как только будет случай, допытайтесь,

Какая тайна мучает его.

И нет ли от нее у нас лекарства (II, 2).

Короля и королеву пугает безумие Гамлета. Тайные токи
души дают знать, как гибельно это безумие, и король ста-
рается исцелить Гамлета. Он просит Гильденстерна и
Розенкранца развеселить Гамлета и узнать, что с ним.
Но перемена ясна: он не тот, что был, и телом и душой.
И королева говорит им: «Пожалуйста, пройдите тотчас к
сыну. Он так переменился». Король чувствует только при-
близительно — он связывает это с кончиной отца, но ду-
мает, что это не просто грусть по умершем. Полоний из
рассказа Офелии уловил то же самое: «От страсти обе-
зумел?.. Здесь явный взрыв любовного безумья... Вот он
и спятил!» (II, 1).

И королю с королевой он говорит, что это — причина
всего. «И знаете, что я вам доложу?.. я узнал причину
Гамлетовых бредней». Но королева чувствует вернее.

Король

Он говорит, Гертруда, что нашел,

На чем ваш сын несчастный помешался.

Королева

Причина, к сожалению, одна:

Смерть короля и спешность нашей свадьбы.

А Полоний дальше прямо говорит:

Ваш сын сошел с ума...
Отвергнутый,чтоб выразиться вкратце,

Приложение 413

Он впал в тоску, утратил аппетит,
Утратил сои, затем утратил силы,
А там из легкого расстройства впал
В тяжелое, в котором и бушует
На горе всем.

Опять ставится вопрос о безумии Гамлета: это вопрос
центральный, им заполнено все почти действие (или,
вернее, бездействие) пьесы, все вращается вокруг этого
странного поведения или состояния Гамлета. Прежде все-
го, притворяется ли Гамлет безумным или он действи-
тельно безумен? Кроме «условия о безумии» (см. преды-
дущую главу), об этом в пьесе находим: «Гамлет говорит
друзьям, точно намекая на это:

Гамлет.

Но мой дядя-отец и тетка-матушка ошибаются.

Гильденстерн.

В каком отношении, милорд?

Гамлет.

Я помешан только в норд-норд-вест. При южном вет-
ре я еще отличу сокола от цапли».

Здесь уже есть намек на двойную сторону этого. Ко-
роль спрашивает у друзей, что они выведали:

Так, значит, вы не можете добиться,

Зачем он напускает эту блажь?

Чем взвинчен он, что, не боясь последствий,

В душевном буйстве тратит свой покой?
Розенкранц

Он сам признал, что не в своей тарелке,

Но почему, не хочет говорить.
Гильденстерн

Выпытыванью он не поддается.

Едва заходит о здоровье речь,

Он ускользает с хитростью безумца.

Здесь уже есть почти все: он напускает («he puts on»)
на себя, но что-то и есть («lunacy»), бредни. Он сознался,
что он «не в своей тарелке», но хитростью сумасшествия
не выдал истинного состояния. И после разговора с Офе-
лией, подслушанного королем, он [король] говорит:

Любовь? Он поглощен совсем не ею.
К тому ж — хоть связи нет в его словах,
В них нет безумья. Он не то лелеет
По темным уголкам своей души,
Высиживая что-то поопасней.

И, наконец, Гамлет сам говорит матери:

И в благодарность за его лобзанья,

Которыми он будет вас душить,

В приливе откровенности, сознайтесь,

414 Л. С. Выготский. Психология искусства

Что Гамлет вовсе не сошел с ума.

А притворяется с какой-то целью (III, 4),

И тот же Гамлет говорит Лаэрту:

Собравшиеся знают, да и вам

Могли сказать, в каком подчас затменье

Мое сознанье (V, 2).

...И Гамлетов недуг — его обидчик.

Очевидно, есть и то и другое: это чувствуют все, это гово-
рит сам Гамлет. Если не безумие, то какое-то странное
превращение — «transformation», какое-то состояние —
«distraction», «lunacy»,— это отмечают все. С другой сто-
роны, просто сумасшедшим, то есть просто нелепым, не-
вменяемым человеком его не считает никто. Король ви-
дит, что слова его хоть и странны, но не безумны и, глав-
ное, Полоний, который один считает его просто сумасшед-
шим, говорит: «Если это и безумие, то в своем роде по-
следовательное». Это не бессмысленное сумасшествие, а
глубокое безумие. «Как проницательны подчас его отве-
ты! Находчивость, которая часто осеняет полоумных и не
всегда бывает у здравомыслящих». Это безумие иногда
глубже рассудка — это чувствует даже Полоний. Но опять
все же какое-то «безумие» есть: Горацио говорит, что из-
за призрака он в исступлении; в сцепе вслед за явлени-
ем Духа видно это «безумие» — подлинное, там же, где и
«условное». Офелия после разговора с Гамлетом (который
убедил короля, что это не безумие, а что-то высиживаемое
скорбью) говорит:

Какого обаянья ум погиб!

Соединенье знанья, красноречья

И доблести, наш праздник, цвет надежд,

Законодатель вкусов и приличий.

Их зеркало... все вдребезги. Все, все...

А я? Кто я. беднейшая из женщин,

С недавним медом клятв его в душе.

Теперь, когда могучий этот разум,

Как колокол надбитый, дребезжит,

А юношеский облик бесподобный

Изборожден безумьем? Боже мой!

Куда все скрылось? Что передо мной? (III, 1).

Значит, «безумие» есть, и самое «притворство» есть толь-
ко следствие, особое выражение этого нового состояния
души Гамлета. Это «безумие», которое так нащупывают
все — приблизительными и разными словами, — совсем
особое состояние души Гамлета после второго рождения.

Приложение 415

Вопрос о безумии Гамлета есть вопрос о его состоянии
после «рождения», только определив его, можно понять
смысл его безумия. Этот вопрос о безумии Гамлета, так
и неразрешаемый пьесой до конца (притворяется ли Гам-
лет, прикидывается ли сумасшедшим или он действитель-
но безумен? С одной стороны, явные указания на при-
творство, с другой — не менее явные следы подлинного
безумия), показывает или, вернее, отражает в себе, за-
ключает в себе всю двойственность трагедии: так и нельзя
различить до конца ее, что Гамлет сам делает и что с
ним делается, он ли играет безумием или оно им. Точно
то же и с вопросом о его безволии (оба эти вопроса и со-
ставляют всю тему этой главы). Основной факт, опреде-
ливший и то и другое,— есть второе рождение Гамлета.
Гамлет — расколотый, раздвоенный, отданный двум ми-
рам, живущий двумя жизнями, все время помнящий о
Тени — отдан и иному сознанию. Его вещая, предчувст-
вующая, видящая насквозь скрытое душа — жилица двух
миров, его полное скорбной тревоги сердце бьет-
ся на пороге двойного бытия ¹⁰⁹. Он живет двумя жизня-
ми, потому что живет в двух мирах одновременно. Поэто-
му он постоянно у самой грани этой жизни, у самого ее
предела, на ее пороге, у ее последней черты. Поэтому его
бытие — его болезненный и страстный день, его проро-
чески неясный, как откровение духов, сон — не нормаль-
ное, не обычное состояние. Он, точно лунатик. Его созна-
ние поэтому тоже двойное. Двум существованиям в двух
мирах соответствует и двойное сознание — дневное и ноч-
ное, сознательное и связанное, разумение и «безумие»,
рассудочное и сверхчувственное, мистическое. Его созна-
ние тоже поэтому у самого предела, у самой грани обыч-
ного: его бытие на пороге двух миров — его сознание на
пороге сна и бдения, разумения и безумия — между ними.
Это иное бытие, которое нельзя назвать именем. Это вто-
рое, ночное сознание не имеет выражения, оно проходит
и движется в молчании, только отражаясь и проецируясь
в болезненном и страстном дне, врываясь в дневное со-
знание и производя впечатление — отражаясь в нем без-
умием¹¹⁰*. Вот почему мы все время стоим перед Гамле-
том, как перед завесой, скрывающей его истинные чувст-
ва, настроения, переживания, видя только их странную и
непонятную проекцию в «безумии». Здесь обо всем прихо-
дится догадываться, здесь ничто не дано прямо. Его раз-

416 Л. С. Выготский. Психология искусства

говоры со всеми двусмысленны всегда, точно он затаил
что-то и говорит не то; его монологи не составляют ни
начала, ни конца его переживания, не дают им полного
выражения, а суть только отрывки — всегда неожиданные,
где ткань завесы истончается, но и только. И только вся
неожиданность их, их место в трагедии всегда вскрывают
хоть немного те глубины молчания Гамлета, в которых
совершается все и которые поэтому прощупываются за
всеми его словами, за всей завесой слов. Гамлет — мис-
тик, и это определяет уже все: мистическое второе рож-
дение решило это и определило его сознание и волю. Он,
мистически живущий, идущий все время по краю бездны,
заглянувший в иной мир, разобщенный и отъединенный
от всего земного, вынес оттуда в проекции на землю
скорбь и иронию. Это вовсе не привходящие, извне, про-
извольно данные элементы его настроения, из которых,
как из предпосылок, надо выводить все: это прямое след-
ствие его второго рождения, формы его безумия, его но-
вого состояния, не приемлющего мир (ирония) и связан-
ного мистически с иным миром (скорбь). Гамлет, погру-
женный в земную ежедневность, обыденность, стоит вне
ее, вынут из ее круга, смотрит на нее оттуда. Он мис-
тик¹¹¹*, идущий все время по краю бездны, связанный с
ней. Следствием этого основного факта — касания миру
иному — является уже все это: неприятие этого мира,
разобщенность с ним, иное бытие, безумие, скорбь, иро-
ния.

Его ирония — скорбная, слитая со скорбью — это по
большей части то, что составляет притворное безумие
его: это только стиль, форма отношения его к окружаю-
щим, только выражение его иного бытия, иначе он разго-
варивать не может. Здесь ирония только завеса, скрываю-
щая его отношение к миру. Она показывает иносказа-
тельность его чувств. Это стиль враждебности миру, не-
приятия его. Он так говорит с Полонием, Гильденстер-
ном и Розенкранцем, королем, Офелией. Это, конечно, то,
что считается (в пьесе действующими лицами — Поло-
нием и др.) его притворным безумием. Это «madness in
craft». В иронии всегда есть элемент «craft», хитрости,
искусственности второй, задней мысли. Но ясно сказыва-
ется вся скорбная основа этой иронии. Безумие Гамлета —
в его скорби; о ней говорят все, король просит друзей
развеселить его, королева говорит: «А вот бедняжка с

Приложение 417

книжкою и сам» *. Он говорит так, что его ирония в сло-
вах, обращенных к Полонию, Гильденстерну, Розенкран-
цу, Озрику и другим, перемежается такой скорбью, ко-
торая косвенно только выражается в его отрывочных и
темных словах. Он уже солнцененавистник, и в нелепых
словах, сбивающих с толку придворного, прорывается на-
мек на всю темноту его скорби. В ироническом разговоре
с Полонием прорываются такие слова: «Что и говорить,
если даже такое божество, как солнце, плодит червей, ла-
ская лучами падаль... Есть у вас дочь?»

Полоний.

Есть, милорд.

Гамлет.

Не пускайте ее на солнце...

Полоний.

Ну что вы скажете? **

Точно он что-то иное этим говорит. Враг солнца, он
проклинает зачатие, олицетворяемое солнцем, которое,
лаская падаль, зарождает червей. В таком виде представ-
ляется ему это мировое зачатие солнца. Теперь он вос-
стает против зачатия, против солнца — те же слова, что
и о рождении в монастыре. О книге, уже познав молча-
ние и слово, говорит он: «Слова, слова, слова», точно осу-
ждая слово. От ветра он хочет укрыться «в могилу», и
на просьбу Полония об отпуске он говорит: «Не мог бы
вам дать ничего сэр, с чем расстался бы охотней. Кроме
моей жизни, кроме моей жизни, кроме моей жизни». И с
таким страданием он произносит: «О, эти несносные ста-
рые дурни!» Так ирония переплетается со скорбью, так
мучительна она для него. И Гильденстерну с Розенкран-
цем — сцена тоже иронии — он говорит: «Однако давай-
те поподробнее. Чем прогневали вы, дорогие мои, эту
свою фортуну, что она шлет вас сюда в тюрьму?»

Гильденстерн.

В тюрьму, принц?

Гамлет.

Да, конечно: Дания — тюрьма.

Розенкранц.

Тогда весь мир — тюрьма.

Гамлет.

И притом образцовая, со множеством арестантских,
темниц и подземелий, из которых Дания — наихудшее.

Розенкранц.

Мы не согласны, принц.

Гамлет.

Значит, для вас она не тюрьма, ибо сами по себе вещи не бывают ни хорошими, ни дурными, а только в нашей оценке. Для меня она тюрьма.

* В оригинале: «But, look, where sadly the poor wretch comes
reading».

** В оригинале: «Now say you by that?» (Что вы хотите этим
сказать?). -Ред.

14 Зак. 83

418 Л. С. Выготский. Психология искусства

Они не понимают, не чувствуют, а Гамлет с первой
встречи предчувствует, что они уже связаны, уже отсю-
да не выйдут, уже вступили в гибельный зачарованный
круг трагедии, их судьба послала уже в тюрьму. Сам он
чувствует, что он в тюрьме,— и поэтому так скована его
воля, он в тюрьме — узник мира (весь мир — тюрьма).
Не честолюбие, которое олицетворяет земные стремления,
делает его несчастным, а дурные сны, которые он посто-
янно видит, вот его безумие — сны.

Розенкранц. Значит, тюрьмой делает ее ваше честолюбие.
Вашим требованиям тесно в ней.

Гамлет. О боже! Заключите меня в скорлупу ореха, и я бу-
ду чувствовать себя повелителем бесконечности. Если бы только
не мои дурные сны.

Гильденстерн. А сны и приходят из гордости. Гордец жи-
вет несуществующим. Он питается тем, что возомнит о себе и
себе припишет. Он тень своих снов, отраженье своих выдумок.
Гамлет. Сон — сам по себе только тень.

Розенкранц. В том-то и дело. Таким образом, вы видите,
как невесомо и бесплотно преувеличенное мнение о себе. Оно
даже и не тень вещи, а всего лишь тень тени.
Гамлет. Итак, только ничтожества, не имеющие основания
гордиться собою, — твердые тела, а люди с заслугами — тени нич-
тожеств. Однако, чем умствовать, не пойти ли лучше ко двору?
Ей-богу, я едва соображаю.

Здесь темный, внутренний ход мысли Гамлета про-
щупывается ясно: он в пустом разговоре, болтовне ве-
дет свой собственный разговор. Его мучают «дурные
сны», его «гордость» — это тень Тени. И дальше с уди-
вительной силой душевного ясновидения он говорит, что
друзья подосланы королем, и знает зачем — выведать при-
чину его скорби. Эта угадка пугает их.

Розенкранц. (Гильденстерну). «Что вы скажете?» Эта немо-
тивированная угадка как предварение раскрытия тайны пакетов.
Гамлет (в сторону). «Ну вот, не в бровь, а в глаз!»
И он сам определяет свое превращение, то, что пугает
короля, причину чего они посланы выведать. Это безу-
мие — его скорбь.

Гамлет...Недавно, не знаю почему, я потерял всю свою весе-
лость и привычку к занятиям. Мне так не по себе, что этот
цветник мирозданья, земля, кажется мне бесплодною скалою, а
этот необъятный шатер воздуха с неприступно вознесшейся
твердью, этот, видите ли, царственный свод, выложенный золо-
тою искрой, на мой взгляд,— просто-напросто скопление воню-
чих и вредных паров. Какое чудо природы человек! Как благо-
родно рассуждает! С какими безграничными способностями! Как
точен и поразителен по складу и движениям! Поступками как
близок к ангелам. Почти равен богу разумением! Краса вселен-

Приложение 419

ной! Венец всего живущего! А что мне эта квинтэссенция пра-
ха? Мужчины не занимают меня и женщины тоже...

Вот как отозвалось в нем обращение с Духом, иной
мир — вот его мировосприятие и мироотношение — небо,
земля, человек... Вот что случилось с ним: он, сам не
зная отчего, утратил всю свою веселость, предался скор-
би. Это весь Гамлет — скорбный принц Датский. Это не-
легкая и втайне приятная и сладкая меланхолическая
грусть, задумчивая тоска юноши,— это тяжелая и глубо-
кая скорбь. В скорби есть всегда что-то нездешнее,
скорбь — это боль, болезнь жизни, земного, его умаление.
Скорбь Гамлета — оттуда, (призрак скорбен). Здесь на
земле неоткуда быть скорби; в жизни как таковой скорби
нет. Скорбь в ней от смерти; скорбь есть тот элемент уми-
рания, отблеск смерти, который есть в жизни. Поэтому в
скорби есть всегда что-то мистическое. Отсюда мистическое
во всей пьесе, в самом Гамлете, который весь есть скорбь.
В течение всей пьесы, за самым обычным разговором Гам-
лет помнит о Тени; иногда это прорывается: «актеры вы-
нуждены странствовать, дети победили Геркулеса».

Гамлет. Впрочем, это неудивительно. Например, сейчас дядя
мой — датский король, и те самые, которые строили ему рожи
при жизни моего отца, дают по двадцать, сорок, пятьдесят и по
сто дукатов за его мелкое изображения. Черт возьми, тут что-то
сверхъестественное, если бы только философия могла бы до это-
го докопаться.

Он действительно не любит человека: «Use every man
after his desert, who should escape whipping?» * Ему
близки актеры, он любит актеров, играющих царей,
странствующих рыцарей, вздыхающих любовников. Его
призрачному уму близка их призрачность, их представ-
ляемость, что они на грани двух миров — действи-
тельности и вымысла. Ему близка символика сцены, им-
пульсы актера... Скорбь постоянно удерживает его на гра-
ни жизни, и вечно он не знает — быть или не быть?

Быть или не быть, вот в чем вопрос;
Достойно ль
Смиряться под ударами судьбы
Иль надо оказать сопротивленье
И в смертной схватке с целым морем бед
Покончить с ними? Умереть. Забыться.
И знать, что этим обрываешь цепь

* Если каждому воздать по заслугам —кто избежит кнута?

14*

420 Л. С. Выготский. Психология искусства

Сердечных мук и тысячи лишений,
Присущих телу. Это ли не цель
Желанная? Скончаться. Сном забыться.
Уснуть... И видеть сны? Вот и ответ.
Какие сны в том смертном сне приснятся,
Когда покров земного чувства снят?
Вот в чем разгадка. Вот что удлиняет
Несчастьям нашим жизнь на столько лет.
А то кто снес бы униженья века,
Неправду угнетателя, вельмож,
Заносчивость, отринутое чувство,
Нескорый суд и более всего
Насмешки недостойных над достойным,
Когда так просто сводит все концы
Удар кинжала? Кто бы согласился,
Кряхтя, под ношей жизненной плестись,
Когда бы неизвестность после смерти,
Боязнь страны, откуда ни один
Не возвращался, не склоняла воли
Мириться лучше со знакомым злом,
Чем бегством к незнакомому стремиться?
Так малодушничает наша мысль,
И вянет, как цветок, решимость наша
В бесплодье умственного тупика.
Так погибают замыслы с размахом,
Вначале обещавшие успех,
От долгих отлагательств (III, 1).

Вот удивительное сплетение земного и потусторонне-
го в Гамлете¹¹²* — та грань, по которой он идет все вре-
мя, грань жизни и смерти. В этом трагедия: Гамлет хотел
бы избавиться от жизни, навязанной ему рождением, он
не хочет нести бремя жизни, кряхтя и потея; но безвест-
ная страна смущает его волю, загробная тайна связывает
его. В душе он всегда самоубийца, но что-то связывает его
руку. Вопрос, что благороднее,— не отвечен, но Гамлет
остается нести «бремя жизни». Этот монолог лучше всего
рисует его постоянное состояние на грани, на пороге, на
кладбище. В этом смысле понятно его центральное зна-
чение в пьесе. Мысль о самоубийстве, скрытая, подавлен-
ная, проходит через всю трагедию — самоубийство —
смерть Офелии, желание Горацио. Но только немного раз
прорывается наружу. Еще раньше Гамлет сказал: «...если
бы господь не запретил самоубийства...» Теперь его свя-
зывает уже «страна безвестная». Гамлет точно всегда на
кладбище. Поэтому эта сцена в смысле душевных пере-
живаний Гамлета непосредственно примыкает к моноло-
гу. Эта сцена вообще глубоко знаменательная и симво-
лическая. Но для состояния Гамлета она так же характер-

Приложение 421

на, как грань, точно так же, как и монолог, как и сцена
с актерами, — там грань тоже, только иная. Здесь состоя-
ние души Гамлета оттеняется светом, отбрасываемым
на него могильщиками. Гамлет и могильщики — два раз-
ряда людей, простых, обыкновенных, земных, по-земному,
цинически понимающих смерть, и человека отмеченного,
который в душе всегда на грани жизни и смерти. Мо-
гильщики всегда на кладбище — среди могил, черепов,
трупов, костей могильщики роют могилу и поют о моло-
дости, старости, смерти — балагурят и острят. Они только
внешне в могиле, они не задумались, не почувствовали
смерти. Несколько простонародно циничные, грустные и
веселые в одно время, песни их и разговоры оттеняют
полную противоположность Гамлета. Эти слова воплоща-
ют их спокойно-равнодушное отношение к смерти, при-
вычпое, как к обыкновенному, к жизненному, к буднич-
ному; в смерти для них нет ничего удивительного, она
для них только неизбежный, неприятный, но привычный
эпизод жизни.

Гамлет.Неужели он не сознает рода своей работы, что поет
за рытьем могилы?
Горацио.Привычка ее упростила.

Дата добавления: 2014-12-08