Часть 3 3 страница

У. Г.: Нет, он себя не утруждает.

Виктория: Вы немедленно действуете, делая то, о чем просят. Это потому, что вы не тратите времени даром?

У. Г.: Когда это приходит, оно приходит сверхбыстрым образом, поскольку нет лени или желания делать что‑то другое. Когда это приходит, то приходит быстро, как стрела.

Хислоп: Вчера вы говорили, что бесполезно делать усилие, пытаясь понять, что говорится в определенных обстоятельствах. Это кажется мне странным утверждением. Оно странное, поскольку противоречит тому, что я всегда делал. Безусловно, если вы что‑то говорите – или говорит какой‑то другой человек, который разумнее меня, вроде Саи Бабы, Дж. Кришнамурти или кого‑то еще, – то я говорю себе, ладно, тот человек говорит нечто совершенно безжалостное. Так что это мне надо внимательно слушать, что говорится, и оценивать, могу ли я понять то, что говорится.

У. Г.: Единственное, что вы знаете (пожалуйста, не понимайте неправильно, когда я говорю «вы»), – это то, что не знаете никакого действия, не требующего усилий, и не можете понимать то, чего вы не знаете, без усилий. Всегда есть усилие. И если я говорю, что мои действия или мое мышление вообще не связаны ни с какими усилиями, это для вас лишено всякого смысла, поскольку вы функционируете целиком и полностью по‑другому. Так что в этом смысле любая ваша попытка понимать действие, не требующее усилий, будет для вас бессмысленным усилием, поскольку это то, чего вы не можете понять. Для вас необходимо просто остановиться, прекратить ту деятельность. Вы этого не можете; усилие продолжается. Поэтому любая ваша попытка прекратить это усилие тоже бесполезна. И потому вам следует просто это оставить. Если приходит усилие, не обращайте никакого внимания. Не останавливайте это усилие, потому что вы порождаете противоположное усилие. Но все равно в вас продолжается активность, направленная на то, чтобы без усилий это слушать или понимать. Просто на время игнорируйте ее. Смотрите, может ли что‑то происходить – есть ли понимание или нет понимания.

Хислоп: Я думаю, это имеет какую‑то связь с тем, что вы говорили. В первый раз, когда я увидел Саи Бабу у меня был с собой диктофон, и я спросил: «Можно мне записывать?» Он сказал: «Да, пожалуйста». Он позволил мне записать две его беседы. Затем, примерно в середине третьей беседы, он сказал, поскольку два других человека тоже записывали: «Выключите диктофоны». Я спросил: «Баба, почему вы не даете мне записывать? Мне бы хотелось послушать запись». Он засмеялся и сказал: «Если вы не понимаете, что я говорю, какая польза от записи?» Я могу это понять. Что вы скажете?

У. Г.: Я поступаю точно так же, когда все эти люди в Марселе приносят все эти диктофоны. Если ты не понимаешь в данный момент, то не поймешь и завтра. Есть одно различие между прослушиванием записи и слушанием человека, поскольку здесь вас достигают электрически заряженные слова. В диктофонах слова по‑своему намагничиваются, но они не обладают тем же самым действием. Так что я говорил им: прекратите все это, поскольку это отвлекало их внимание. Вы надеетесь понять это завтра. Здесь у вас есть шанс и возможность иметь непосредственный контакт с живым голосом, а не слушать запись или даже читать об этом. Я никогда в жизни не читал его (Дж. Кришнамурти) стенограммы. Я говорю – мне неинтересно. Если я не понимаю в этот отдельный момент, то я не понимаю. Возможно, завтра, когда вы будете говорить, я смогу понимать. Я никогда не слушал магнитофонные или граммофонные записи и не читал стенограммы. Так со мной было всегда.

Возможно, из‑за моего специфического характера, даже в классе я слушал лекцию и на этом все заканчивалось. Я никогда не читал учебник (смеется). Конечно, из‑за этого я проваливал экзамен. Но здесь, по‑видимому, есть разница, поскольку это не были мои слова. Сегодня я что‑то говорю, а завтра это обязательно будет другим, поскольку ситуация будет другой. Невозможно в точности повторить этот конкретный момент ни для меня, ни для вас.

Поэтому то, что я говорю в этот конкретный момент, – это все, что важно для меня и важно для вас. Если кто‑то хочет это публиковать или что‑то с этим делать, это его дело. У меня нет авторских прав на этот голос. Как у меня может быть авторское право на то, что я говорю? Завтра это изменится. Это бесполезно и для вас, и для меня. Как это вам поможет?

В таком смысле я говорю, пожалуйста, бога ради, прекратите это и просто слушайте меня, потому что это может оказывать какой‑то эффект – не потому, что я очень продвинутый и важный, а потому что слова приходят из другого источника. В этих словах есть разум, который не может копировать машина и я не могу воспроизводить завтра и который не может передавать вам печатное слово.

Хислоп: Да, но это кажется мне практичным; я не знаю, так же ли это для вас или гуру вроде Саи Бабы. Во‑первых, западный ум не натренирован в памятовании. Мой ум продолжает наполнять целый ряд других впечатлений. И то, что кажется очень важным, забывается. Так что если ты записываешь, то возвращаешься к записи и ухватываешь это снова.

Второй фактор: если человек не использует диктофон, он пытается запоминать то, что он слушает. Если работу запоминания выполняет диктофон, и вы не делаете заметок на бумаге или в уме, то слушаете в полной мере и настолько внимательно, насколько можете, стараясь понимать. Мне кажется, что диктофон приносит практическую пользу любому.

У. Г.: По мне, это вообще не слушание. То, что я пытаюсь вам передать, – это необходимость ослабить власть памяти в вашем осознавании. Это нечто совершенно противоположное.

Это нечто совершенно противоположное потому, что цель нашей беседы – передавать вам, если я могу, необходимость ослабления власти памяти над вашим слушанием, или всем, что вы до сих пор слушаете. В любом случае, если вы это делаете, то вы это делаете. Не то чтобы я был против того, чтобы это делать или не делать. Моя цель в этой беседе – только передавать вам, что вы должны ослаблять власть мышления.

Виктория: Но все же повторное прослушивание беседы могло бы помогать человеку прояснять что‑то для себя.

У. Г.: Нет, нет, это не ясность мысли. Хорошо, я вам объясню. Она приходит ко мне очень часто и говорит – как жалко, что у нее нет с собой диктофона; то, что я говорил вчера, было замечательно. Я прекрасно понимаю проблему. Но то, что я пытаюсь вам передавать, в точности противоположно этому. То, что вы пытаетесь из этого получить, это ясность мысли. Когда вы снова слушаете это завтра, то можете думать, что вы что‑то упустили, когда слушали меня вчера. Но вам следует знать, что в обоих случаях вы слушали в точности тем же самым образом, потому что там задействуется один и тот же ум.

Я не знаю, понимаете ли вы это. То, что я здесь делаю, – нечто совершенно противоположное. Я не ожидаю от вас понимания, скорее, я хочу от вас прекращения самой этой попытки понимать, прекращения этой деятельности, этого движения, которое уводит вас прочь от того, что есть.

Виктория: Вы предлагаете нам пускать все на самотек, расслабляться?

У. Г.: Давайте не смешивать разные вещи. Это не то. Понимаете, я ничего не даю. Есть некий разум, действующий во мне. Это объяснение, но суть в том, что это очень трудно передать, поскольку это свободный канал – тут нет никаких шлюзов. Вы же пытаетесь прояснять для себя эти перспективы. Это препятствует тому же самому [разуму], действующему в вас. Не то чтобы вы собираетесь что‑то от меня получить. Вы препятствуете тому же самому разуму, исходящему из вас. Дело не в том, чтобы слушать меня. Вместо того чтобы прекращать эту деятельность, происходящую в вас, вы сами препятствуете этому, пытаясь прояснять свои собственные мысли.

То, как это исходит из меня, без препятствий со стороны какой бы то ни было силы или любого вмешательства, вы пытаетесь понять, разделяя это на части, чтобы прояснить вещи для самих себя. Эта ясность мысли и есть то, что удерживает его (это состояние бытия в вас) запертым внутри. Вы все еще усиливаете это и удерживаете его все дольше и дольше. Если вы способны освободиться от всего этого, оно появится.

Точно так же как это течет во мне, этот поток начнет течь и из вас.

Хислоп: То, что вы говорите, очень важно понимать. Поэтому если я не понимаю то, что вы говорите сейчас, я буду продолжать делать то же самое. И вы утверждаете, что если я не понимаю этого в данный момент, то диктофон не даст мне этого позднее.

У. Г.: Все человечество в беде. Вы – спаситель человечества. Но вы не хотите ничего из этого. То, чего вы хотите, это полностью, абсолютно другое. Это нечто слишком опасное. Оно все уничтожит.

Если это то, чего вы хотите, ладно, выберем это, вы и я вместе, и пойдем до конца, куда бы это вас ни вело. Я не знаю, куда это вас поведет. Это будет нечто совершенно другое. Возможно, это не то, чего вы хотите, но это введет вас в какое‑то состояние бытия, в котором вы предложите что‑то новое. Когда вы это откроете, оно будет вашим. Оно обязательно должно в вас быть. Именно до этого этапа Дж. Кришнамурти – тоже часть вас. Но когда уходит все прошлое, когда остались позади все четырнадцать миллионов лет, Дж. Кришнамурти тоже уходит.

Вы слушали его так много лет. Он помогал вам. Возможно, действительно помогал. Я не сентиментален, когда говорю, что он, возможно, повлиял на мою жизнь во время моего путешествия. Он поставил меня на верный путь. Он указывал, что путь, по которому идете вы, – неверный. Возможно, я там остановился; вот и все. Я не спрашивал его, каков следующий шаг. Я не просил его ставить меня на верный путь. Мне неинтересно спрашивать: «Почему я стою на неверном пути? Ведь это, кажется, путь, по которому прошли все другие».

Он также говорил мне: «Тебе никто не может помочь. Я не могу тебе это дать, для меня невозможно дать это тебе». Поэтому, если он не может это дать и я не могу это получить, если все мое знание, весь пережитый мной опыт не поможет, тогда что? Что же это? Вопрос остается во всей своей остроте. Он жжет и жжет, и ты сдаешься.

Это не значит, что ты бросаешься в другую крайность. Речь вообще не идет о том, чтобы куда‑то возвращаться. Ты не можешь возвращаться. Понимаете, я должен остановиться здесь. Вперед пути нет; вперед идти некуда.

Я в этой точке. И эта точка – все, что есть, и если ты прорываешься, значит, ты сделал что‑то новое. Ты что‑то добавил к человеческому сознанию, которое является твоим собственным. Так что если кто‑то проводит со мной два или три года, то ему придется избавиться и от меня тоже. Это помеха. Он добавляет еще больше проблем к уже существующим. Будут приходить Дж. К. и У.Г.К. и кто‑то еще, и вы будете продолжать добавлять. Это будет становиться все более и более трудным. Поэтому больше никаких Кришнамурти, больше никаких У.Г.К. – с меня хватит. Вот как я намерен остановиться здесь и посмотреть, что происходит. Что может произойти? Это не будет самым худшим. У меня должны быть основные потребности – пища, одежда и кров. Не важно, живешь ли ты во дворце или в маленькой хижине – это не имеет никакого значения.

Но если ты не жаждешь получить это любой ценой, то это пустая трата времени. Ты упускаешь оба мира. Ты не можешь это иметь и не способен наслаждаться жизнью обычного человека, и ты ужасно страдаешь. Ты все время чувствуешь сожаление, что ничего не достиг в своей жизни. Так что ты упускаешь и то и другое.

В том, что касается меня, это единственная реальность. Нет никакой другой. А реальность, о которой вы говорите, несуществующая. Она вообще не существует, кроме как в вашем воображении. Так что если ты прямо смотришь в лицо тому факту, что ничего другого нет и это единственная реальность, то, возможно, у тебя есть шанс.

Виктория: Да, ты должен смотреть в лицо самому себе...

Хислоп: Следует продолжать это с того места, где ты находишься…

У. Г.: Где я нахожусь здесь сейчас. Я не могу отменить свое прошлое. Это есть – и сегодня я ничего не могу с этим поделать.

Хислоп: И когда ты осознаёшь, что не можешь, ты сделал важный шаг вперед.

У. Г.: Нет вообще никакого шага, который нужно делать, не говоря уже о первом шаге. Из этой точки нет какого бы то ни было движения.

Хислоп: Кроме как, У.Г., мне кажется, что можно было бы быть достаточно осознающим и не попадаться на очевидные иллюзии и очевидные ошибки. Мы ответственны за то, что это делаем. Поэтому нам нужно видеть причину для бдительности и причину для продолжающегося различения.

У. Г.: Понимаете, это есть. Если я способен сказать «точка» и что я подобен Будде – это не то что ты будешь сидеть под деревом сорок девять дней и скажешь это, – и начиная с этого момента с моей стороны нет никакого движения. Тогда это обладает собственной силой. Вот что я говорю – оно различает само себя.

Хислоп: Тогда ты видишь очень многое.

У. Г.: Ты должен это видеть и тогда ты сам осознаешь это движение.

Двенадцать лет назад я сказал себе, что это конец. Я не собираюсь читать в своей жизни никаких книг. Достаточно тощ что я уже прочитал. За последние двенадцать лет я не прикоснулся ни к одной книге, за исключением журнала «Тайм» – просто для тощ чтобы знать, что происходит в этом мире. Множество людей говорили, что я должен прочитать «Заметки о жизни» Дж. Кришнамурти, что они замечательные. Я уже слышал достаточно этих разглагольствований Дж. Кришнамурти. Я прочитал несколько отрывков, вот и все. Но ни одна книга ничего не стоит. За исключением книг, которые необходимы, чтобы зарабатывать на жизнь. Это другое дело. Я не собираюсь читать никаких книг. Я не получу ничего ни из какой книги, ни от какого учителя. С этим покончено.

Виктория: Вы говорите, что никто не может помочь?

У. Г.: Никто. Если я ищу помощи, значит, я не уверен. Я буду смотреть вокруг, надеясь, что кто‑нибудь где‑нибудь, возможно, протянет мне руку помощи. Все подлинные учителя будут говорить вам в точности то же самое. Только обманщики говорят вам – следуй этим путем и ты достигнешь своей цели. Но настоящий, подлинный, искренний человек, находящийся в этом состоянии бытия, скажет вам в точности то же самое. Это то, чему никто не может научить и никто не может научиться у меня.

Мне даже больше не любопытно знать, что кто‑либо делает. Когда вы описываете чудеса [Саи Бабы], я слушаю как ребенок. Я слушаю с огромным интересом, но без какой‑либо оценки, без какого бы то ни было суждения. Если он – бог, то он бог. Никакого процесса, ничего, просто слушание. И слушание, которое вызывает во мне физическое изменение. Я не знаю. Я не могу совершать чудеса. Если кто‑то другой их совершает, то, возможно, он на это способен.

Хислоп: Иногда вы совершаете чудеса!

У. Г.: (смеется) Я этого не делаю.

Хислоп: Иногда делаете.

У. Г.: Нет, я не знаю, что это такое. Я этого не осознаю.

Хислоп: То, что произошло с вами, было чудом. В вас возникла огромная воля, и тогда случилось то нечто, чтобы разрешить эту проблему, и это путешествие – оно сработало. Все явно изменилось.

У. Г.: Я сказал это себе в 1963 году. От такого рода дрейфа по течению нет ничего хорошего ни для меня, ни для кого угодно. Так что сегодня это закончилось. Закончилось, не важно, что случается. Я достиг этой точки, и жизнь закончилась – закончилась, начиная с этого момента. И тогда что‑то раскрылось само собой.

Хислоп: Иными словами, Господь хочет, чтобы такое случалось. И поскольку эта сила вызывает созидание и исполнение во всем сущем, все это должно случаться.

У. Г.: Но, видите ли, я не использую никакую технику. Ладно, позвольте мне рассказать этот случай[22].

Прибыв в Джаяпуру, я увидел человека, находившегося на попечении в тамошнем доме престарелых, и сказал ему: «Вы хотите сегодня уйти домой. Тогда почему вы здесь? Уходите» Перед самым нашим приездом он говорил врачу, что не может оставаться и должен вернуться в свою деревню. Поэтому когда я сказал ему: «Вы хотите отправиться в Коппу, уходите», врач был поражен и спросил меня: «Откуда вы это знаете?». Я не знаю. Человек не хочет там оставаться; я не хочу принуждать его там оставаться. Никакого ясновидения, ничего… я ничего не вижу. Мысль о нежелании этого человека оставаться пришла ко мне из‑за всей его личности – когда я смотрел на него, она как будто говорила, что он не хочет сегодня здесь оставаться.

Понимаете, я это не контролирую; если я вдруг что‑то говорю, то это так, и это неизменно оказывается фактом. Я никогда не осознаю эти вещи, поскольку любая мысль, которая приходит внутри меня, подобна любой другой мысли. Но зачем называть их чудесами? Я не называю это чудом; мысль приходит, и это оказывается фактом.

Хислоп: Баба говорит, что человек в этом состоянии соприкасается с высшей волей.

У. Г.: Здесь, внутри меня, нет никакой воли. У меня нет воли, но действует какая‑то другая воля.

Хислоп: Высшая воля...

У. Г.: Та воля – не моя. Я не знаю, если она есть там, то она есть там, не потому, что я хочу что‑то с этим делать.

Виктория: Баба говорил нечто весьма интересное. Есть два вида воли – воля эго и другая воля, которая естественна, поскольку, по его словам, она действует по‑своему Это творческая воля.

У. Г.: Это созидательная энергия, имеющаяся внутри вас. Так что вы способны создать вселенную наподобие этой. Не то чтобы вы будете это делать и не то чтобы я собираюсь делать это или что бы то ни было, потому что это та же самая энергия, которая есть в этой вселенной. Внезапно она имеет возможность выражать себя, поскольку отсекается этот мешающий фактор – ум или как вы его ни называйте. И это мышление обладает огромной инерцией – инерцией не только моих вчера, но миллионов вчера, поскольку их несут клетки. Там расовая память. Вот почему все сознание внезапно принимает форму Иисуса или Заратуштры… всевозможные формы. Но как только я ее осознаю, форма исчезает. Сегодня этим утром я снова был львом в этом пространстве – понимаете, наполовину человеком, наполовину львом. Это одна из аватар, или как бы их ни называть. И как только я осознавал этот объект как льва, он исчезал. Это для меня не важно. Если не лев, то придет что‑нибудь еще. И будет постепенно исчезать. Возможно, сознание все еще успокаивается, находя свой собственный уровень.

Этим видениям предстояло возвращаться снова и снова. Годом позже У. Г. объяснял этот феномен.

У. Г.: Для того чтобы происходило нечто такого рода, не нужны никакие методы очищения, не нужна никакая садхана или какая бы то ни было подготовка. Сознание настолько чисто, что все ваши действия, направленные на его очищение, лишь вносят в него загрязнение. Сознание должно очищаться: оно должно очищаться от всякого следа святости, от всякого следа нечестивости, от всего. Когда однажды границы нарушаются – не какими бы то ни было твоими усилиями, не по твоей воле, – шлюзы открываются и все выходит наружу. В этом процессе очищения у тебя бывают все эти видения. Это не видение снаружи или внутри тебя; внезапно ты сам, все сознание, принимает форму Будды, Иисуса, Махавиры, Мохаммеда, Сократа – только тех людей, которые вошли в это состояние; не великих людей, не вождей человечества – это очень странно, – но только тех, с кем это случалось. Один из них был цветным (не совсем), и в то время я мог рассказывать людям, как он выглядел. Потом какая‑то женщина с грудями, струящимися волосами, обнаженная женщина. Мне рассказывали, что здесь, в Индии, были две святые – Аккамахадеви и Лаллешвари; они были женщинами, обнаженными женщинами. Внезапно у тебя есть эти две груди, струящиеся волосы… даже органы превращаются в женские. Но там все еще есть граница – ты и та форма, которую приняло сознание, скажем, форма Будды или Иисуса Христа или бог знает кого… та же самая ситуация: «Как я знаю, что нахожусь в этом состоянии?» Но так граница не может оставаться долго, она исчезает, и тогда приходит кое‑что еще. Сотни людей… вероятно, что‑то случалось со многими сотнями человек. Это часть истории… множество риши, некоторые западные люди, монахи, множество женщин, и порой нечто очень странное. Все, что эти люди пережили до тебя, – часть твоего сознания. Я использую выражение «святые выходят маршем». В христианстве есть гимн «Когда святые входят маршем». Здесь, в этом состоянии, они покидают твое сознание, поскольку больше не могут там оставаться, поскольку там все это – загрязнение. Можно сказать, что именно из‑за воздействия на человеческое сознание «взрывов» всех этих святых, мудрецов и спасителей человечества в тебе есть эта неудовлетворенность, что все, что там есть, все время как бы пытается вырваться наружу. Возможно, это так; я ничего не могу об этом сказать. Можно сказать, что они там есть потому, что они толкают тебя к этой точке, и как только их цель достигается, они закончили свою работу и уходят, – это моя единственная гипотеза. Но это изгнание всего хорошего и плохого, святого и нечестивого, священного и профанного должно случаться; иначе твое сознание все еще загрязнено, все еще не чисто.

Теперь все закончено. Разделенное состояние сознания больше вообще не может функционировать; это всегда пребывает в неразделенном состоянии сознания. Этого ничто не может касаться.

* * *

Хислоп: Мне кажется, У.Г., что вы сутра только ходили вокруг проблемы, не затрагивая сути. Теперь скажите мне, почему вы говорите, что все это просто?

У. Г.: Но для меня это было просто. Так что это должно быть просто для вас.

Хислоп: Скажите мне, почему это просто?

У. Г.: Потому, что я сперва упростил проблему, избавив ее от всех сложностей, всех вариаций. Я удалил все внешние аспекты одного и того же вопроса, поскольку по существу есть только одно, и это я ищу. Это все. Если я занимаюсь этим, все другие вещи разрешаются автоматически. Все они – вариации одной и той же проблемы. Для меня есть только одна проблема, и эта проблема – я.

Хислоп: Приведите пример.

У. Г.: Я думаю, мы говорили об этом – об этой проблеме нахождения. Это было моей проблемой. Почему для меня невозможно получить ответ на этот вопрос? Является ли вопрос неправильным, или есть ли у меня какой‑то способ найти ответ? Кажется, у меня нет никакого способа найти ответ. Никто не способен дать мне ответ, который я хочу, потому что когда я иду и спрашиваю этих людей, у меня уже есть идея ответа, который я хочу от них получить.

Вопрос в том, есть ли вообще такая вещь, как религиозный опыт. Весь мой опыт кажется противоречащим тому, чему нас учили. Понимаете, все это – несуществующее. Я – жестокий человек; я вспыльчивый человек. Это реальность. Так что все остальное не существует. Я – жестокий человек здесь. Эти качества – где они существуют? Существуют ли они вообще? Они не существуют. Это тот же самый индивид, который создал все это для своего собственного выживания – для моего выживания, потому что эта жестокость меня сжигает. Это агрессивность меня сжигает. И я препятствую этому сжиганию, идя куда‑то еще или пытаясь искать что‑то еще.

Это подвело меня к такой точке, где я должен позволить этому сгорать. Я нахожу, что все, что я делаю и чувствую, уничтожает меня. Это очень пагубно. И все остальное накладывается на это – как идеалы, как нечто чудесное, как цель, которой нужно достичь. По‑видимому, все это вообще не существует. Где оно, кроме как в моем воображении?

Хислоп: Когда вы говорите, что все, что вы делаете или думаете, вас уничтожает, вы имеете в виду то действительное мышление о цели...

У. Г.: Я сержусь. Я кого‑нибудь бью. Так что я и есть этот гнев. Я осознаю, что, несмотря на все мое воспитание, все мое религиозное обучение, всю мою дисциплину, я такой вспыльчивый и не способен сдерживаться. В тот момент это – жестокость; я – жестокость. И эта жестокость раздражает меня, сжигает меня. Все мое существо как будто в огне. И потому я пытаюсь выскочить из огня. Почему я пытаюсь выскочить из него? Почему я не даю этому огню сжигать меня? Что это такое, что хочет выживать, избегать этого сожжения?

Это то же самое. Это было первое, что приходило мне в голову, когда я кого‑то жестоко избивал – беспомощного, слабого, – потому что этот человек делал что‑то, чего я не одобрял. И вся моя практика и разговоры о братстве, лекции об этом и о том на протяжении многих лет… что это? Это горение. Понимаете, вот я – ни здравого смысла, ни вежливости, ничего. Я – грубое животное. Так почему я пытаюсь этого избежать? Все остальное – чепуха, и не потому, что кто‑то говорит, что противоположное вообще не существует. Почему я пытаюсь от этого уйти?

Это было начало. Я хотел все упрощать и сводить только к этому, оставляя в стороне другие вещи. Должен вам сказать, что у меня был внебрачный секс – одну ночь – и я впервые осознал, что в сексуальном опыте вообще нет никакой разницы, сплю ли я со своей женой или с кем‑то еще. Это не означает, что я становился распущенным или что‑то вроде этого. Но я это понял – не важно, с кем я сплю, это переживаю я, это мое удовольствие, а все остальное кажется чепухой. Оставим в стороне моральные вопросы. Что касается меня, то это мое удовольствие – я доставляю удовольствие самому себе. Не важно, что это за человек. Это мое переживание. Кажется, нет никакого смысла в том, что я говорил о сексе или что о нем говорят другие. Для этого переживания нет вообще никакой моральной основы.

Так я начал сосредоточивать все на самом себе – любое переживание вроде этого. Я рассказывал вам о боли. Я хотел пережить физическую боль. Что это такое? Я многие годы выступал с лекциями о значении и тайне боли и всем таком. Но что толку читать лекции о значении и тайне боли, если я сам не знаю, что такое боль? Единственная боль, которую я как будто знаю, это физическая боль. И потому я собираюсь выяснить для себя, что представляет собой эта боль, не важно, что со мной случается. Даже если это грозит мне смертью, я готов идти до конца. Я был в США, в Чикаго, и у меня была свинка. Когда у тебя свинка, она действует на яички. Они распухли до такой степени… я не мог бы никому описать эту боль. Я не хотел, чтобы меня лечили. Я хотел оставаться с болью и идти до ее конца. Именно так начинался мой поиск и, подобно этому, горение.

Этот инцидент происходил в 1959 г. У– Г. отказывался ехать в какую бы то ни было больницу. Однако боль становилась невыносимой, он потерял сознание и был спешно доставлен в ближайшую больницу. Но врачи были не слишком уверены в отношении того, какое лечение ему требовалось. Он лежал там, на больничной койке, его тело холодело и, казалось, он был на грани смерти. Прошло полчаса, и тогда он внезапно пришел в сознание. Он больше не чувствовал боли или дискомфорта, тело само излечилось от болезни!

Это все одно, но выражения могут различаться * Мировой Ум и индивидуальное сознание * Непрерывность «я» означает перевоплощение * Будда и Иисус – живые реалии * Свапна, джаграти, сушупти – нет трех состояний, это все одно; турия * Гаудапада и состояние не‑ума * Мантры и музыка действуют на ум как наркотик * Естественное состояние и махавакьи * Сравнение означает непрерывность «я»

У. Г. Кришнамурти: Жизнь – это динамический процесс. Его никогда не может ухватывать структура мышления. Когда есть «я», этого нет. «Я» – это масса переживаний, не только на психическом уровне, но каждая клетка, даже клетки мозга ваших костей участвуют в процессе вашего переживания. Так что участвует все ваше физическое существо. Психический аспект вашего переживания очень мал по сравнению со всем вашим существом.

Барри: И все существо не кончается вместе с моим отдельным телом.

У. Г.: Оно не кончается вместе с физическим телом. Здесь участвует все то, что можно назвать Мировым Умом. Ваш ум не отделен от Мирового Ума.

Всякий думает и чувствует в точности то же самое. И всякий раз, когда вы думаете, вы даете жизнь инерции этой мысли. Она не собирается останавливаться. Вы ничего не можете с этим поделать. Все, что вы можете понимать, – это видеть, как рождается мысль, это перевоплощение [ «я»] – не то, что вы снова родитесь где‑то еще.

Барри: Каким образом заканчивается это перевоплощение?

У. Г.: То, что я говорю, относится к концу непрерывности «я», а не к концу мышления. Мысли будут продолжать быть, но без координатора мыслей, а это «я», мыслящий‑чувствующий субъект.

Суббарао: Наш духовный учитель говорил то же самое.

Дата добавления: 2014-12-08