Часть 4 2 страница

Ты видишь долину, и все твое существо наполняется красотой долины – не то чтобы ты называл ее красивой, – потому что изменяется твое дыхание. Ты делаешь глубокий вздох – это может и быть причиной, по которой употребляют такое выражение: «захватывающий вид». Поэтому с того момента, как ты покидаешь это место и пока ты не достигаешь Гштаада, твое дыхание все время меняется, в зависимости от вида. Так ты осознаёшь. Ты идешь дальше и улавливаешь запах коровьего навоза. Ты осознаёшь его потому, что происходит раздражение твоего обонятельного нерва; а затем тебе встречается какая‑то дама и запах ее духов точно так же раздражает твои обонятельные нервы. Вот что я имею в виду под осознаванием. Но как только ты интерпретируешь это ощущение как хорошее, красивое или тошнотворное, это не осознавание.

Но вы всегда интерпретируете, потому что хотите переживаний, в особенности так называемых приятных переживаний, именно так появляется ум, «я». Это повторяющийся процесс. Это не что‑то живое, поскольку вы воскрешаете свою память. Но если бы вы не интерпретировали, «вам» бы пришел конец. Поэтому интерпретирование должно прекратиться только однажды, и это все, что необходимо, и это взорвет всю мысленную структуру. Только однажды, это не обязательно должна быть беседа человека, осознавшего Себя, осознавшего Бога или святого человека – это не имеет значения. Если вы не распознаете то, что видите, обоняете, осязаете или ощущаете на вкус, то это конец этой мысленной структуры.

Терри: В чем различие между свободным человеком и тем, кто не свободен?

У. Г.: (смеется) Я не вижу никакого различия. Если кто‑то говорит, что я свободный человек, я этого не знаю. У меня никогда не бывает никакой мысли, что я свободный человек или что я отличаюсь от вас. Единственное,

что меня озадачивает, это почему он задает все эти вопросы, потому что у меня нет никаких вопросов. Так что я хочу лишь указывать, что в таких вопросах нет никакой надобности, поскольку на подобные вопросы нет ответов.

Но откуда вы знаете, кто является свободным человеком? Вы изучаете его действия? Есть множество святых людей, которые действуют в рамках строгих религиозных правил поведения.

Терри: В вас произошли некие фундаментальные изменения.

У. Г.: Понимаете, у меня были всякие виды переживаний. У меня было сексуальное переживание, но я не могу привнести в мое сознание сейчас то, каким оно было. Как я могу сравнивать эти состояния? Невозможно сравнивать то, каким я был и какой я сейчас. Даже если я говорю вам что‑то о своей жизни и своих переживаниях, это все равно что говорить о чьих‑то еще жизни и переживаниях. Память есть, ноя могу давать вам только словесную картину, в моих воспоминаниях нет никакого эмоционального содержания. Так что я никак не могу сказать вам, что вчера я был в рабстве, а сегодня я свободный человек.

Если ты ничего не ищешь, если ты не хочешь быть свободным ни от чего – что это за состояние? Как бы ты узнал? Здесь нет ничего, даже понимания. Сравнительная структура пришла к концу. С ней покончено. Это просто жизнь, вот и все.

* * *

У. Г.: Есть такая история о персидском мистике и шутнике. Однажды его пригласили провести беседу. Он пришел и начал беседу с таких слов: «Я уверен, вы все знаете, что я буду говорить». Люди отвечали: «Да, мы знаем». Мистик сказал: «Тогда какой мне смысл говорить? Я пойду домой». Люди осознали свою глупость и пригласили его снова. Он снова начал со слов: «Вы знаете, что я буду говорить», на что в этот раз люди отвечали: «Нет, мы не знаем». «Тогда нет смысла вам что‑либо говорить», – сказал он и пошел домой. Они поняли, в чем была их ошибка, и спустя неделю снова пошли и пригласили его. Как обычно, он начал с того же. Половина слушателей отвечали «да», а другая половина – «нет». Мистик сказал: «Те, кто знает, скажут тем, кто не знает», – и пошел домой. (Общий дружный смех.)

* * *

У. Г.: Я пытаюсь загонять вас в угол, где вы ничего не можете с этим поделать. Нет способа понять и нет никакого запредельного. Пока ты чего‑то добиваешься, ты уходишь от самого себя. Когда заканчивается это движение, которое обладает гигантской инерцией, накопленной за миллионы лет, это приводит к взрыву и он изменяет всю структуру твоего физического существа.

Внезапно активируются все железы, которые были неактивными. Вместо ума, управлявшего телом, им начинает руководить так называемая шишковидная железа, находящаяся вот здесь [позади лба], которую индуисты называют аджня‑чакра. Больше нет «я», ничего, это чистое сознание.

Ты заново рождаешься, это то, что говорит Библия: семя должно умереть, чтобы быть рожденным снова.

Терри: Это механический, автоматический процесс?

У. Г.: Это механический процесс. Это то, что пытались делать йоги, чтобы вызывать изменение в структуре тела.

Терри: Насучат, что все механическое неправильно.

У. Г.: Да, вас учат использовать свою волю. Именно этому учат дома и в школах. Ты должен использовать свою волю, иначе будешь никем и все будут наступать тебе на ноги.

Терри: Что вы имеете в виду под механическим?

У. Г.: Все ваши действия механические. Вы пытаетесь манипулировать этими ощущениями, действиями, потому что хотите что‑то от них получать. Вы хотите использовать эти чувства для собственной выгоды, для собственного удовольствия, и тем самым уничтожаете чувства.

Терри: Почему мы вообще к чему‑то стремимся?

У. Г.: Это часть человеческого сознания. Три четверти миллиарда людей находятся в состоянии постоянного поиска. Здесь состояние другое, это естественное состояние, являющееся состоянием Будды, Иисуса и всех тех, кто вышел из мысленной структуры. Эти неугомонность и постоянный поиск будут продолжаться и продолжаться, и не будет никакого покоя, если только человеческое сознание не найдет свой уровень.

Терри: Кажется, что никогда невозможно ответить на вопрос, почему ты ищешь, потому что как только ты отвечаешь на вопрос, ты возвращаешься к началу и говоришь «ах».

У. Г.: Если ты это осознаешь, если это случается, то это конец.

Терри: Прекратятся ли вопросы, если ты осознаешь эту круговую природу всего процесса вопрошания?

У. Г.: Можно я вам кое‑что скажу? У вас нет вашего собственного вопроса. Задайте вопрос, который вы можете назвать своим, вопрос, которого раньше не задавали. (Долгое молчание.)

Это похоже на то, как учитель математики создает задачи из ответов. Он знает ответ и потому дает тебе задачу. (Взрывы смеха.)

Терри: Так что мы знаем ответ.

У. Г.: Проблемой является вопрошающий.

Терри: Вы называли мысль буржуазной. Мне кажется, что невозможно отказываться от мысли или своего мышления так, как ты отказываешься от материального имущества, своей собственности.

У. Г.: Там имеется вложение, и отказ от него будет подобен самоубийству. Вы испуганы.

Терри: Это только страх или что‑то еще?

У. Г.: Внешнее и внутреннее – не две разные вещи. Когда вы видите, как трудно вызвать изменение внутри себя, вы понимаете, что столь же трудно изменять внешнее. Вы хотите изменять внешнее, чтобы приводить его в соответствие со своим представлением. Вас не интересует изменение ради изменения.

* * *

У. Г.: Вы слышали историю о ленивом сыне? Этот сын, молодой парень, не хотел ничего делать. Он предпочел бы просто где‑то сидеть и смотреть на мир. Он становился такой проблемой, что его отец сперва посылал его в школу, потом к специалисту и, наконец, к психологу. Он пробовал все, но ничто не меняло поведение его сына. Наконец, он пошел к святому человеку и попросил у него совета. Святой направил его к человеку, жившему под деревом примерно в двух милях оттуда. Отец взял сына, пришел к человеку, живущему под деревом, и попросил его о помощи. И тот сказал: «Почему вы привели его ко мне, я ничему не могу его научить». Отец сказал, что просить его о помощи ему посоветовал святой. «Ладно, – сказал тот человек, – оставьте его здесь и приходите через два месяца». Спустя два месяца отец вернулся, чтобы увидеть, каких успехов достиг его сын. И учитель, и ученик лежали под деревом. Отец прождал три дня, но ни учитель, ни его сын не двинулись с места. Он не знал, что делать, и поскольку был очень голоден, залез на дерево, ел плоды и оттуда наблюдал за обоими парнями. Прошло еще три дня, и с дерева упал плод; учитель подобрал его и съел. Спустя еще два дня с дерева упал еще один плод. И сын сказал: «Отец, подбери его и положи мне в рот».

Тут терпение отца достигло предела; он понял, что ничего не может сделать, а потому предоставил своего сына его судьбе и спокойно пошел домой.

* * *

У. Г.: Когда ты понимаешь абсурдность постоянного стремления чего‑то добиваться, то сдаешься, и это заканчивается. Ты ничего не можешь поделать с мышлением. Мышление – это не что иное, как постоянно продолжающийся шум, наподобие шума или вибрации, имеющейся в электромагнитном поле. С ним ничего нельзя сделать.

Терри: Это означает, что мы беспомощны.

У. Г.: Принимайте свою беспомощность. Пока вы ходите к кому‑то, кто для вас анализирует все, он вас обманывает. Поэтому вы должны принимать свою беспомощность. Никакой надежды нет, однако это не безнадежно. Просто вы принимаете, что ничего не можете с этим поделать. Как вы можете понимать что‑то, над чем у вас нет никакой власти?

Я говорю не об истории мысли. Каждый раз, когда здесь рождается мысль, вы даете жизнь этой мысли. Вы интерпретировали ощущения посредством того или иного слова и тем самым даете мысли непрерывность. Если непрерывности нет, вы воздействуете на все поле сознания.

Внутри исчезают ограничения, границы. Ты един. Все, что происходит там, происходит во всем человеческом сознании. Тебе не нужно ничего делать. Тебе не нужно основывать фонд или общество. Не твое дело сохранять учение для потомков. Прежде всего, чье это учение? Мое? Ваше?

Терри: Но вы выбрасываете все из окна.

У. Г.: Да, а почему нет? Все полностью, вы можете это сделать? Повернуться ко всему спиной. Можете? Это не все равно что вместе с водой выплескивать ребенка; это не то же самое. Почему вы не можете этого делать? Вы все время говорите о смелости. Это так просто.

Терри: Это не просто.

У. Г.: Просто, но вы это усложняете. Вы идете в колледж, чему‑нибудь учитесь и постоянно повторяетесь. Но вы ничего не знаете о себе и своем теле.

Несмотря на всю информацию, которую дают медицинские науки, они не слишком много знают о теле. Они могут быть способны пересаживать человеческие органы; для чего, чтобы поддерживать жизнь человека?

Что такое смерть?

Это мышление не будет заканчиваться. Пока есть жизнь, будет продолжаться мышление. Будет существовать память. Каждый раз, когда рождается мысль, рождаетесь «вы». Это «ваше» рождение. Когда вы не даете ей жизнь, она не может там оставаться и сгорает. Это горение представляет собой процесс, который дает вам энергию, в ином случае мышление изнашивает всю вашу систему.

Терри: Так что мышление естественно.

У. Г.: Мышление естественно.

Терри: «Я» – это непрерывность мышления.

У. Г.: «Я» соединяет мысли и дает ему непрерывность. Самость – это координатор. Здесь он не существует. Но почему вы всегда координируете эти мысли? Психологи будут говорить вам, что если вы этого не делаете, значит, с вами что‑то не так.

Терри: Но разве нам не нужно «я», чтобы жить?

У. Г.: А вы живете? Это нечто мертвое. Это не жизнь. Вы привносите в свое переживание мертвую память. Каждый раз, когда вы едите персик, возвращается вкус того персика, который вы ели десять лет назад.

Каждый раз, когда я ем персик или манго, я не знаю, каков вкус. Вы думаете, что это безумный способ жить, но это не так. Это значит жить все время, каждый момент, и это живое выражает себя. Оно проявляется по‑своему и осознает свои невероятные глубины. И ты никогда не можешь делать это частью своего знания и передавать это другим. Это вовсе не знание, не опыт. Это нужно жить, проживать.

Но вы хотите опыта. Если вы хотите становиться лучшим человеком, более умным или духовным, вам приходится следовать какой‑то технике и потому идти в какую‑то школу, церковь или к гуру.

Вы говорите о любви. Почему? Спустя две тысячи лет мы все еще говорим о любви. Если есть какая‑то другая любовь, которой вы не знаете, как она может вас интересовать? Вы только воображаете, проецируете другой вид любви, но это расширение того же самого. Вы придумали эти вещи, эти моральные абсолюты, которые не существуют. На самом деле вы просто даете непрерывность самому «себе».

Терри: Что дает непрерывность?

У. Г.: Вы хотите держаться за эти вещи, и именно это дает «я» непрерывность. То, что вы считаете удовольствием и держитесь за это, на самом деле боль, поскольку душит там жизнь. Это все равно что сдерживать дыхание. Почему вы это делаете? Потому что это вам нравилось раньше, и поэтому вы хотите за это держаться, но оно движется, оно не может там оставаться. Вы должны двигаться вместе с движением, но вы этого не делаете. В этом ваша проблема, и это боль или печаль, – вы все время страдаете.

Конец непрерывности – это смерть. Не действительная смерть. Что заканчивается? Об этом написаны многие тома, и люди говорили об этом тысячи лет. Что такое смерть? Когда я задаю этот вопрос самому себе, уверяю вас, это чистый звук, шум, и не приходит никакой ответ. Никакого ответа нет, и это выражение жизни, это жизнь, и это не имеет ни начала, ни конца. Это бессмертие. Ты – часть той бессмертной структуры, которая не является структурой.

Терри: На днях вы говорили, что вопрос бы не возникал, если бы не было знания.

У. Г.: Без знания нет вопросов и нет «тебя». «Ты» и есть знание. Именно посредством этого знания ты себя отождествляешь. Это моя рука, мои глаза, мои вещи, мое тело, мой опыт и так далее.

Если вы порежете мой палец, то вследствие ощущения я буду на него смотреть и удивляться, что это за красная штука из него вытекает. Поскольку здесь не действует никакое знание, будет это удивление. Это факт.

Терри: Означает ли это, что есть сознание вне тела?

У. Г.: Это выдумка вашего ума. Если бы существовало запредельное, вы никак бы не могли о нем знать. Вы сами – то движение. Но вы отделяете себя, чтобы выяснить, что это такое, и все, что вы можете находить посредством такого исследования, – нечто мертвое, написанное или сказанное об этом кем‑то или какой‑то традицией. Это мертвое, неживое.

Это все одно, и оно выражает себя здесь. Не важно, называете ли вы это осознаванием, или чистым сознанием, или просветленностью. Но вы должны знать, что это просветление, или озарение, – не что иное, как простое и чистое физическое и физиологическое.

Глаза подобны двум линзам фотокамеры. Если ты закрываешь глаза, в них все равно проникает свет; поскольку там нет формы, нет формы для этого тела, все это (свет) является жизнью. В Индии этот свет золотой; здесь (в Европе) он синий.

Если ты закрываешь глаза повязкой, свет есть даже тогда. В дело вступил этот третий глаз – там, где находится шишковидная железа, аджня‑чакра. Вы никогда не давали этим железам – которые у вас спят – возможности становиться активными и функционировать по‑своему. Вместо этого вы двигаетесь в противоположном направлении создания законопослушного человека, морального человека, совершенного человека и совершенного общества. Мы делаем это и с животными – вы хотите, чтобы они подражали вам и вашему образу жизни. Именно это отдаляет вас от естественного состояния.

Терри: Я не понимаю, почему человеку следует поворачиваться спиной к своей цивилизации и культуре, вместо того чтобы ее изменять.

У. Г.: Скажите мне, как вы будете ее изменять? Вот способ; выходя из структуры, вы оказываете громадное воздействие на мир. Но вы так горды своей цивилизацией. Действительно ли она помогала вам становиться человеком?

Терри: Я все равно думаю, что мы можем изменять вещи к лучшему вместо того чтобы их уничтожать.

У. Г.: Можете ли вы это делать? Это имеет очень глубокие корни, у вас никогда ничего не получится. Попробуйте. Вы можете быть готовы сжечь здание, но есть другие, которым оно нужно, и очень скоро молчаливое большинство становится ожесточенным большинством. И знаете ли вы, как для вас трудно отказываться от этого так называемого чудесного мышления?

Это ваш капитализм. Вы буржуазны. Вы не хотите отпустить простую вещь, бессмысленную вещь, которую вы используете как инструмент. Вы считаете это трудным. Почему же тогда вы ожидаете, что ваш сосед будет делать то, чего вы не можете?

У меня же не так. Я нахожусь в полной гармонии с войной, которая продолжается во Вьетнаме, с Никсоном, со всем на свете. У меня нет конфликта ни с чем. Если сегодня уйдет Никсон, завтра придет кто‑нибудь еще; если сейчас прекратится война во Вьетнаме, вы начнете еще одну где‑нибудь в другом месте. Это так же во всем мире. Ответственность лежит именно на этой структуре. Если мир идет по такому пути, ему придет конец. Что вы можете с этим поделать?

Есть только один способ это сделать. Если вы раз и навсегда покончите с этой структурой, этой непрерывностью в себе, то появится возможность, поскольку вы воздействуете на все человеческое сознание. Этот взрыв не может не подействовать на все человечество. Эти взрывы происходят каждый момент, это продолжается и продолжается. Это кажется единственным способом изменения, преобразования мира, если ему вообще можно помочь. И это реальное сострадание, которое помогает. А по‑другому невозможно.

Поэзия, искусство и творчество

Спрашивающий: Я наслаждаюсь жизнью, читая поэзию. Я думаю, что письменная поэзия – нечто важное. Кажется, в вашем образе мышления есть определенная несовместимость с тем, что меня волнует. Поэзия и философия – это приостановка действия, выбор недействия. Это отход в сторону и размышление о том, как ты реагируешь на вещи, о природе вещей. Мог бы человек быть поэтом, если бы он соответствовал тому, что вы говорите? Возможна ли тогда поэзия?

У. Г. Кришнамурти: Что такое поэзия? Соединение слов в определенном порядке. Многие пишут поэзию без рифмы и размера. Хорошо, поэт пытается передавать свой необычайный опыт. Это все равно в области опыта. Попытки делиться своим опытом посредством поэзии, живописи, любой другой формы искусства. И это – культура.

С: Он выходит из действия…

У. Г.: Нет. У него было какое‑то переживание вчера или в какое‑то другое время, и от этого осталось замечательное чувство. Он пытается делиться этим чувством с вами. Но здесь для меня нет ничего, чтобы делиться с вами. Можно делиться опытом, но это вообще не опыт. В то время как поэт делится своим опытом, а читатель интерпретирует это с точки зрения собственных истории и опыта.

С: Так что нет никакого общения.

У. Г.: Никакого общения и никакой общности. Но здесь есть жизнь, и живое качество этой жизни выражается или передается все время. Здесь не требуется никакого усилия. Оно находит свой уровень, не «мой» уровень. Это даже не уровень; это вообще не другое измерение. Я никогда не знаю, как оно будет себя выражать. Вы вынуждены выражать это по‑другому, поскольку у вас другая подоплека. Существует три с половиной миллиарда людей, и каждый будет другим цветком, другой красотой, природы которой вы никогда не будете знать.

С: Итак, все, чего мы хотим, – это опыт.

У. Г.: Вы все время ищете опыт. Поэзия – это тоже опыт, подобно живописи, подобно любому другому искусству. Скажите мне, что есть еще? Как можно искать то, что не является опытом?

С: Так что это препятствие.

У. Г.: Понимаете, то, чего вы хотите, не существует. Но люди хотят все усложнять. Если не касаться движения мысли, есть только простое физическое и физиологическое состояние бытия.

С: Писать стихотворение означает рассказывать нечто, а это требует «я»‑сознания.

У. Г.: Безусловно, иначе невозможно быть художником. Но почему вы разделяете вещи, когда на самом деле никакого деления нет? Конечно, если нет деления, нет дуализма, то нет и искусства. Но что мне делать с поэзией? Здесь нет никакого деления. Я не читал поэзии, за исключением некоторых стихов Китса, Шелли и других в школе и колледже.

С: Они не поэты. (Смех.)

У. Г.: Видите ли, что это такое, что вы хотите переживать? Вы проецируете что‑то, чего вы хотите, десять раз и сто раз. И вы хотите делать это частью движения своего удовольствия. В этом состоянии такое движение отсутствует. Почему вы хотите попусту тратить время в поисках этих переживаний? Просто идите поплавать, или пишите стихотворение, или рисуйте, и избавляйтесь от этого. Но проблема в том, что вы хотите признания кого‑то еще.

* * *

У Г.: Иногда я пишу стихи и уничтожаю их. Я даже не даю себе труда их перечитывать или кому‑то показывать. Это делается не по своей воле; что‑то выходит наружу и выражает себя на бумаге, и все кончается. Тебя не интересует, будет ли это оценено или принято. Это не что‑то для удовлетворения «я» – просто выражение того конкретного настроения; в точности как игра.

Барри: Вы говорите, что объект выражает сам себя.

У. Г.: Выражает себя через меня не как художника.

Барри: А как насчет формы и стиля, которые требуют «я»‑сознания?

У. Г.: Это не «я»‑сознание. Трудность в том, что если бы ты был настоящим художником, ты бы что‑то создавал, и это бы уходило. Ты не можешь выбирать, что ты будешь писать или рисовать. Ты не знаешь, на что ты смотришь, и оно захватывает и преобразует себя на холсте. Ты не придаешь никакой формы. Форма и содержание – это проекция субъективной способности. Она не участвует в этом процессе.

* * *

У. Г.: Музыку создает фортепиано, а не ты. Музыка находится в инструменте, а не в тебе. Она использует твои руки. Именно барабан создает музыку, а не ты. Если ты пытаешься создавать музыку, то это только техника, подобно тому, как плотник создает стол и стул; точно так же и с живописью.

Я не знаю, что вы имеете в виду под словом «творческий». Вы смотрите на объект, например, вон на ту гору. Вы что‑то извлекаете, поскольку знаете, что это такое с точки зрения вашего опыта, и проецируете это на холст. Если этот посредник не участвует, та гора своим собственным способом переносит себя на холст, используя вашу технику.

Хатха‑йога, пранаяма и энергетические центры

У. Г.: Кришнамурти: Вас уничтожают не только психоделические путешествия, но даже хатха‑йога. Вы не знаете, что хатха‑йога уничтожила множество людей. Упражнения йоги могут активировать энергетические центры, дремлющие железы в вашем теле. Ваша жизнь полностью противоположна. Так что если вы делаете что‑то неправильно, это вас уничтожает. Нервная система разрушается.

Все эти движения в жизни – это все, что необходимо для физического благополучия; для этого вам не нужно стоять на голове и делать все эти позы. Стояние на голове может вам повредить. Все эти позы предназначены для стимуляции и активации дремлющих желез – чакр, или энергетических центров. Например, стойка на голове призвана активировать определенные железы, и если они активируются, а вы к этому не готовы, это будет иметь катастрофические последствия. Поэтому вам нужен учитель, чтобы практиковать йогу с осторожностью. Нельзя считать асаны йоги просто неким набором физических упражнений.

Секс и практика йоги не сочетаются друг с другом. Те, кто живет сексуальной жизнью, не могут заниматься йогой. Но теперь все преподают йогу и учатся йоге. Это стало вроде выпивки, медитации, психоделических путешествий – все это, несомненно, будет давать вам какой‑то опыт. Но что вам с ним делать? Как это вас меняет? Со всем этим вы остаетесь тем же самым мыслящим‑чувствующим субъектом.

То, что разрушает тело, уничтожает вас – это ваше постоянное мышление, ваше внешнее и внутреннее говорение. Когда этого нет, тело может само заботиться о себе. Оно обладает потрясающим собственным разумом. Вам не нужно вообще ничего делать.

* * *

У. Г.: Некоторые из вас занимаются йогой. Когда ты делаешь пранаяму – дыхательные упражнения, – то обнаруживаешь, что всякий раз, когда вмешивается мысль, твое дыхание прерывается. Невозможно одновременно говорить и дышать. Все это вы можете проверить сами. Всякий раз, когда вы делаете вдох, рождается мысль; это означает, что жизнь и мышление – это не два разных движения, а одно движение.

Тот факт, что вы дышите, означает, что вы живете. Дыхание необходимо, чтобы жизнь продолжалась. И пока вы вдыхаете и выдыхаете, мысли приходят и уходят.

Тело реагирует на разнообразные ощущения. Когда ощущения все время бомбардируют тело, чувства заняты смотрением, осязанием, обонянием, слушанием, а вы все время интерпретируете эти чувства в терминах своей переживающей структуры. Вы не позволяете чувствам быть. Вы не живете жизнью чувств, потому что нам сказали, что так жить опасно. Но это способ жить.

Поэтому (если вы не интерпретируете чувства как хорошие и плохие, или приятные и неприятные, или с точки зрения своего знания и опыта) на вас воздействует все окружающее. На вас воздействуют смена времен года, климат, движение луны, солнце – поскольку вы – часть всей Вселенной.

Весной становятся чрезвычайно активными половые железы, в вас постоянно циркулирует огромная творческая энергия. Вы всегда интерпретируете это движение как сексуальные чувства. Как только вы это делаете, налицо источник всех неприятностей. Если вы не интерпретируете это движение и позволяете этому течь в себе, оно поглощается всей системой. Точно так же, если вы позволяете ощущениям оставаться ощущениями, не интерпретируя их с точки зрения своего опыта, это будет давать вам невероятную энергию. Даже если вы распознаете это как сексуальные чувства и не обращаете на это внимания, оно будет сгорать и производить эту энергию. Эта энергия не имеет отношения к вашей физической или психической энергии. Это полностью, совершенно другая энергия – проявление самой жизни. Но это никогда не может фиксироваться мысленной структурой. Мысленная структура ограничивает человеческое сознание, она повсюду создает барьеры. Если этих барьеров или границ нет, это все одно.

Барри: Вы говорите, что нет такой вещи, как сексуальная энергия или какая‑то другая энергия?

У. Г.: Это все одно. Нет никаких сексуальных чувств, никаких чувств гнева, страха – все эти чувства представляют собой в точности одно и то же. Именно вы их разделяете, используя разные слова, давая этим чувствам разные названия – приятные, болезненные и так далее. Если такого процесса деления нет, это все одно.

Все представляет собой энергию. Желание, мысль, гнев, алчность – это все энергия, потому что все это – ощущения. Как только вы распознаете эти ощущения, давая им разные названия, вы уничтожаете возможность быть частью этого потрясающего движения жизни. Этим актом вы отделяете себя от движения жизни.

Барри: Разве это не почти то же самое, что говорить: избегай секса, избегай гнева?

У. Г.: Вовсе нет. Я только говорю, что если вы оставляете тело в покое, оно обладает способностью поглощать чувства. Иными словами, тело будет отвергать гнев или любое другое чувство, поскольку нервная система не может удерживать его долгое время.

Барри: Ум должен оставлять тело в покое!

У. Г.: Я не хочу использовать слово «ум», поскольку это только запутывает. Я говорю, что на самом деле ум не отделен от тела. Но на каком‑то этапе [эволюции] ум каким‑то образом отделился от тела.

Барри: Что будет оставлять тело в покое?

Дата добавления: 2014-12-08