Homo sapiens - человек спасенный

Таков очередной фундаментальный археологический парадокс: не кто иной, как неандерталец был изобретателем вариативной культуры, однако отнюдь не ему было суждено создать весь тот огромный культурный мир, который мы именуем собственно че­ловеческим.

Оказалось, что вкус свободы имеет выраженный привкус го­речи.

Оказалось, что испытание свободой - это крайне нелегкое ис­пытание, к которому неандерталец оказался попросту не готов. Будучи первооткрывателем принципа свободных культурных ва-

риации, неандерталец вместе с тем не сумел создать ту сложную и динамичную культуру, которая уже в верхнем палеолите была со­здана руками Homo sapiens sapiens, и которая обладала выражен­ной способностью к прогрессу. Локальные мустьерские культуры, демонстрируя разнообразие орудийных форм, вместе с тем оказа­лись глубоко замкнутыми и стагнированными, застойными куль­турами. Наоборот, верхнепалеолитические культуры, созданные человеком современного вида, продемонстрировали, с одной сто­роны, способность вести открытый диалог с другими культурами, а, с другой стороны, удивительную способность к прогрессу.

Почему же первооткрыватель свободы так и не смог восполь­зоваться плодами своего открытия, а вынужден был уступить свое место другому, более пластичному по отношению к идее свободы виду? В чем природа тех преград, на которые натолкнулась пред­принятая неандертальцем попытка прорыва к свободе?

Загадка исчезновения неандертальского человека с эволюци­онной арены является одной из самых старых палеоантропологических загадок. Известны десятки гипотез, касающихся стран­ной судьбы этого вида и созданной им мустьерской культуры. Предлагаемая нами модель реконструкции процесса антропоге­неза позволяет и на этот вопрос взглянуть достаточно неожидан­ным образом.

Попробуем задуматься над вопросом: что могло означать возникновение феномена культурной вариативности для созна­ния становящегося человека? Какие мировоззренческие и психо­логические последствия мог иметь осуществленный неандерталь­цем вариативный прорыв?

Напомню, что основой диалога хомо эректуса с окружающим его предметным миром был своего рода естественный орудийный культ, состоящий в тщательном воспроизведении некоего модель­ного образца и трансляции этого образца из поколения в поколение. Именно эта форма искусственной культурной огра­ниченности гарантировала принципиальную целостность его взгля­да на мир и создавала мировоззренческую основу для его диалога с возникающим предметно-культурным миром и являлась осно­вой первичных структур социального.

Понятно, что открытый неандертальским человеком принцип потенциальной вариативности культурно-предметного мира всту­пал в открытое противоречие с идеей целостности, основанной на принципе производственного монологизма, и одновременно - с идеей, основанной на культовом монопроизводстве социальной целостности. Ведь монологизм ашельского производства как раз и являлся важнейшим основанием культурно-культовой комму­никации между представителями вида Homo erectus.

Иными словами, вариативные орудийные эксперименты неан­дертальца - это эксперименты, которые приводят к неизбежному кризису первичных социальных структур, кризису раннесоциальных структур коммуникации, характеризовавших эпоху питекан­тропа. Если неандерталец - это принципиально вариативное су-

щество, то одновременно это значит и то, что он более индивиду­ален и одновременно более асоциален по сравнению со своими антропологическими предшественниками. И чем больше он экс­периментирует с орудийным арсеналом, тем... более он оказыва­ется обречен на замкнутую обособленность от других представи­телей собственного вида. Тот единый обрядово-ритуальный про­изводственный комплекс, который характеризовал эпоху пите­кантропа, распадается на множество локальных обрядово-ритуальных производственных традиций, которые "не понимают" друг друга. Потому-то, как уже отмечалось, в эпоху неандертальца возникают множественные локальные группировки, практически игнорирующие какое бы то ни было общение друг с другом. Раз­рушается единое пространство языка, единое пространство куль­туры, единое пространство взаимопонимания.

Но самая главная проблема заключалась, возможно, в там, что развитие феномена множественной предметности требовало появления принципиально новых мировоззренческих идей, спо­собных удержать и объяснить ВПЕРВЫЕ открывшийся глазам неандертальца феномен культурной неисчерпаемости окружаю­щего его предметного мира.

В самом деле, когда олдувайский человек создавал свою ин­дустрию каменных меток, - такая проблема, естественно, не возникала, поскольку "метки" навязывались каменным галькам совершенно произвольным образом.

Когда питекантроп в каждом обломке камня видел лишь сред­ство для воспроизведения некоей священной культурной схемы, доставшейся ему из глубины тысячелетий, такая проблема так же не могла возникнуть: питекантроп вовсе не извлекал из камня какую-то его тайную культурную сущность, а всего лишь навязы­вал этому камню некую, известную ему заранее культурную схе­му. Он подгонял предметный мир под известную ему заранее аб­страктную схему - и получал в результате множество идентичных ручных рубил или других "штампованных" предметов своей каменной индустрии.

И совершенно иная ситуация формируется с возникновением вариативной индустрии неандертальца, который начинает актив­но сочинять новые варианты орудийных форм, а, стало быть, начинает как бы извлекать эти новые варианты орудийных форм из тех или иных обломков камня. Иначе говоря, неандерталец впервые моделирует ту проблему универсальной всепредметности, универсальной всевозможностности предметного мира, о ко­торой шла речь в начальных главах настоящей книги.

В сущности говоря, речь идет о возникновении феномена твор­ческого воображения, и суть этого феномена заключается в том, чтобы суметь вычленить из произвольного каменного обломка некую предметную форму, которой не существовало в предшест­вующей культурной традиции. А это есть именно та ситуация, которая была описана в предшествующих главах, как "всевозможностная" ситуация. И чем больше альтернативных возмож-

ностей открывается в одном и том же каменном обломке - тем потенциально более невротичной оказывается эта ситуация.

Вполне резонно допустить, что сознание неандертальца ока­зывается не подготовлено к спровоцированному им самим фено­мену инновационного культурного взрыва, и потому оно оказы­вается просто вынуждено, с одной стороны, - локализовываться, обособляться, а, с другой, - стагнироваться, отказываться от экс­поненциального роста.

Самая главная задача, которой не сумел решить неандерталец - это задача построения нового мировоззрения: тех предельных ДУХОВНЫХ подпорок, которые позволили бы справиться это­му сознанию с открывшейся бездной всевозможностных вариан­тов. Он не сумел создать системы предельных ДУХОВНО-МИФОЛОГИЧЕСКИХ ориентиров для своего существования в мире культурной вариативности.

Иными словами, отказавшись от характерного для питекан­тропа производственного поклонения некоему священному образ­цу, неандерталец так и не сумел создать полноценной альтерна­тивы такого рода производственному культу. Еретически взры­вая предшествующую культурную традицию, он оказывается не способен подвести достаточный мировоззренческий фундамент под идею множественной предметности, под идею всевозможностного мира, хотя, как показывают данные археологии, он и пытает­ся вести соответствующие духовные поиски. В частности, именно неандертальцы начинают хоронить своих сородичей; именно не­андертальцам принадлежит приоритет создания ритуалов, не имеющих прямого производственного смысла и не интегрирован­ных в производственный процесс. Иначе говоря, именно неан­дертальцу принадлежат первые, робкие попытки создания куль­туры за границами производственного культа, попытки создания культуры как самостоятельной и самозначимой реальности, от­деленной от производства. Именно неандертальцу принадлежат первые попытки создания какого-то подобия орнаментальных рисунков. Именно неандертальцу принадлежат попытки созда­ния некоего особого духовного производства как производства специальных духовных ценностей.

И, тем не менее, следует признать, что неандерталец так и остался "по ту сторону" духовного производства как такового. Он не сумел осуществить такой мировоззренческий прорыв, ко­торый позволил бы ему удержать представление о мире как о вариативно всевозможностном. Он не сумел изобрести достаточ­ные духовные, культовые опоры для открытой им культурной вариативности, и потому нарастание культурной вариативности не могло не вызывать у него невротических, асоциальных тен­денций в поведении, что находит известное подтверждение в ар­хеологических данных, свидетельствующих о свойственных не­андертальскому человеку выплесках неуправляемой агрессивной энергии. И оттого стагнация собственного культурного развития стала для него единственно возможным выходом.

И именно в этой точке, по-видимому, находится то противо­речие, которое обусловливает быстрый и неожиданный уход не­андертальцев с исторической сцены. Обладавшие огромной фи­зической мощью, развитой каменной индустрией и незаурядным интеллектом неандертальцы, казалось бы, были обречены на выживание. И, тем не менее, около 30 тыс. лет до н.э. они вдруг неожиданно и бесследно исчезают в небытие, уступая место сапиенсам - существам, казалось бы, менее приспособленным к вы­живанию с чисто биологической точки зрения. Похоже, однако, что у сапиенсов было одно огромное преимущество перед неан­дертальцами: ими была открыта, изобретена некая радикальная мифологическая, мировоззренческая идея, которая и позволила им удержаться на краю бездны вариативных предметных возмож­ностей. И это была идея, ставшая символом и знаменем всей верх­непалеолитической культуры - идея одухотворенности всего су­щего (так называемый первобытный анимизм).

Мировоззренческая идея всеобщей одухотворенности, идея одухотворенности всех без исключения предметов и явлений ок­ружающего человека мира - это была воистину спасительная идея для сознания, которое было обречено на шок в условиях нарастающего многообразия культурных предметов. В самом деле, это идея, согласно которой любой предмет окружающего человека мира является живым предметом, обладающим некоей скрытой душой. А это значит, что анимистическая идея как бы санкционирует принципиальную возможность произвольного предметного творчества, санкционирует принципиальную воз­можность извлечения из того или иного природного предмета его неочевидной сущности, а, значит, возможность превращения некоторого произвольного каменного обломка в культурный предмет, не заложенный в предшествующей культурной тради­ции. А это, в свою очередь, значит, что с возникновением идеи всеобщей одухотворенности впервые возникает мировоззренчес­кая платформа для действительно свободного вариативного экс­перимента.

Вообще говоря, неандертальская индустрия имеет (по сравне­нию с созданными сапиенсом верхнепалеолитическими культу­рами) оттенок достаточно отчетливой прагматизованности. Можно было бы даже сказать, что здесь господствует своего рода культ утилитарности: при всем многообразии орудийной культуры эпо­хи мустье, здесь начисто отсутствуют какие бы то ни было пред­меты специальной духовной индустрии - всего того, что в таком изобилии встречается в верхнепалеолитических культурах мадлен или ориньяк. И, возможно, именно это обстоятельство приводит в конце концов к глубокому кризису неандертальской культуры.

Зато верхнепалеолитический человек находит выход из этого тупика путем создания нового мировоззрения и создает много­численные материальные опоры этого нового мировоззрения в виде нового неутилитарного производства - но уже неизмеримо более совершенного, нежели олдувайские гальки.

Верхний палеолит - время неоантропа, человека разумного -это время, в котором происходит отчетливое раздвоение целост­ного потока каменной индустрии на два специализированных рукава. С одной стороны, это предметы, которые могут иметь то или иное утилитарное предназначение, т.е. предметы, являющи­еся или способные выступать в роли орудий труда. А, с другой стороны, это совершенно особая группа предметов, специализи­рованная на... поддержании мифологического пространства куль­туры, специализированная на поддержании ее предельных миро­воззренческих оснований - все то, что в последующем будет названо предметами ритуала или предметами искусства. Появление этой особой группы предметов как раз и свидетельствует о том, что Homo sapiens создает мир СПЕЦИАЛИЗИРОВАННОЙ духов­ной культуры, и именно этот феномен специализированной ду­ховной культуры является спасительным открытием, позволяю­щим создать предельные опоры для широкой реализации прин­ципа культурной вариативности.

Что ж, подведу черту под своей краткой и более чем риско­ванной попыткой реконструкции процесса антропогенеза, прове­денной с точки зрения мифосемантического подхода.

Начальная точка генезиса культуры обнаруживается в дея­тельности олдувайского человека или хомо хабилиса - существа, которое создает первичный мир каменных меток, каменных зару­бок, несущих на себе первичную культурную мифосемантику. Это, так сказать, генетически чистое бытие культуры: здесь духовное оказывается тождественно материальному и существует исклю­чительно в индивидуально-объективированных формах, не под­лежащих культурной трансляции, а каменная индустрия олдувайской эпохи является индустрией знаков, но ни в коем случае не индустрией орудий труда.

На ступени питекантропа происходит первая существенная поляризация культуры. Язык отделяется от своей первичной каменной оболочки и обретает новую, звуковую форму существо­вания. В этих условиях каменная индустрия существенно меняет свой облик и из знаковой индустрии мифосемантических меток превращается в обрядово-ритуальную деятельность по воспроиз­водству некоторых культурных образцов. Здесь духовное оказы­вается тождественно социальному и при том оказывается встро­ено в обрядово-ритуальные структуры производственной деятель­ности.

На ступени неандертальца происходит разрушение культово­го содержания материального производства, разрушается обря-доворитуальный, социальный пафос этого производства и воз­никает феномен индивидуального производства. Производство становится более богатым, более динамичным, более свободным, и одновременно - более прагматизованным. Мышление неандер-

тальца - это принципиально вариативное мышление, т.е. мышле­ние, способное к продуцированию неканонических вариантов, а культура неандертальца - это культура вариантов. Неандерталец - это существо, которое начинает производить не в силу тради­ции, а в споре с традицией, и даже вопреки традиции. Богатый арсенал неандертальской культуры - это безусловно более эф­фективный и более перспективный арсенал по сравнению с арсе­налом ашельской индустрии. Однако способность неандертальца создавать и развивать вариативную культуру наталкивается на существенные препятствия в связи с отсутствием предельных ду­ховных ориентиров, которые могли бы санкционировать сущест­вование этого инновационного мира, возникающего "из ничего". И только представитель вида Homo sapiens, впервые создаю­щий систему предельных духовных ориентиров, создающий сис­тему особого духовного производства, существующего параллельно материальному, находит тем самым основания для развития дей­ствительно вариативной культуры, способной к экспоненциаль­ному росту. Не удивительно, что в деятельности представителей именно этого вида человеческая культура обретает свое будущее.

1. Дж.Кларк. Доисторическая Африка. М., 1977, с. 96.

2. История первобытного общества. Общие вопросы. Пробле­мы антропосоциогенеза. М., 1983, с.408.

3. Там же, с.409.

ГЛАВА 4.

Дата добавления: 2014-11-29