Фактор отбора

Итак, мы пришли к выводу, что именно питекантроп несет всю полноту ответственности за изобретение действительно ути­литарного измерения каменной индустрии. Главным содержани­ем ашельской индустрии становится уже не производство инди­видуальных меточных сколов, а воспроизведение неких универ­сальных орудийных форм и стоящих за этими формами универ­сально-функциональных схем, т.е. целенаправленное производ­ство неких утилитарных абстракций, производство камней по образу и подобию неких функциональных образцов. Тем' самым заканчивается эпоха хабилиса - этого "романтика" палеолитичес-

кой эпохи, который в течение двух миллионов лет создавал куль­туру оббитых галек, вовсе не имея в виду возможность их утили­тарного использования.

Но парадокс заключается в том, что утилитарность индустрии, создаваемой питекантропом, так же весьма условна и относитель­на. И, хотя питекантроп действительно создает индустрию под­черкнуто утилитарных форм, едва ли можно было бы утвержда­ть, что в этом своем производстве он преследует сознательные утилитарные цели.

Ведь как уже отмечалось выше, производство, которым зани­мается питекантроп, это вовсе не производство, детерминирован­ное какими-то практическими задачами. Производство здесь без­условно орудийно, но... совершается вовсе не потому, что этого требуют какие-то практические нужды, а исключительно потому, что деятельность по воспроизводству некоторого универсального образца возведена здесь в ранг своеобразного культа. И в этом состоит один из глубочайших парадоксов ашельского производ­ства. Мысленный образец, по которому создаются здесь все но­вые и новые орудийные копии, - это своего рода священный об­разец, а главной движущей силой этого производства является потребность в воспроизведении некой обрядово-ритуальной схе­мы, а вовсе не целенаправленное изготовление некоего функцио­нального предмета под возникающие жизненные потребности. На субъективном уровне питекантроп производит не столько орудия труда в нашем понимании, сколько, скорее, некие магические предметы, которые обладают способностью быть утилитарными. А это далеко не одно и то же! Он производит их по закону, пред­писанному ритуалом, а вовсе не в связи с теми или иными опера­тивными практическими потребностями. Он ни в коем случае не изобретает - он всего лишь транслирует схему, доставшуюся ему от предшествующих поколений.

По этой причине Homo erectus лишен какой бы то ни было свободы производства. Он уже открыл феномен функциональ­ной формы, и это говорит о достаточно высоком уровне его аб­страгирующей способности, но он не волен изменить эту функци­ональную форму по личному произволу, и, более того, он вовсе не стремится ее как-то откорректировать. Он заложник своеоб­разного культа функционального копирования. Он транслирует из поколения в поколения идею однажды найденной и возведенной в культ функциональной формы, и на протяжении сотен тысяч лет "штампует" эту функциональную форму.

Таким образом, демонстрируемое эректусом производство по образцу (или производство "по образу и подобию") - это одно­временно и демонстрация его интеллектуальной мощи, и демон­страция его интеллектуальной ограниченности. Это одновремен­но демонстрация уровня его абстрагирующей способности и уровня несвободы, уровня зависимости от обрядово-ритуальных струк­тур. Действительной ценностью для эректуса является не реше­ние каких-то практических, утилитарных задач с помощью про-

изведенного предмета, а производство ради производства, или, точнее, производство ради ритуала. Это производство некоей ути­литарно-функциональной формы, возведенное в статус магичес­кого культа.

Но как в таком случае появляется на свет сама эта утилитар­но-функциональная форма и как объяснить несомненный факт ее эволюционного развития, который мы наблюдаем на протяже­нии всей эпохи господства эректуса (а это, ни много ни мало, целый миллион лет)?

Еще раз подчеркну, что олдувайская культура на протяжении более чем полутора миллионов лет своего существования вообще не знала феномена эволюционного технологического развития, что объясняется неорудийным, знаковым характером производи­мых ею предметов. Полтора миллиона лет производились галеч­ные сколы, но невозможно обнаружить ровным счетом никаких признаков какого бы то ни было совершенствования производи­мых предметов. И в этом нет ничего странного в свете излагаемой гипотезы: созданная хабилисом меточная индустрия принципи­ально не утилитарна, она не знает никаких технологических схем, и в ней просто НЕЧЕМУ совершенствоваться. В самом деле, как может совершенствоваться... знак, который является самоценной реальностью?

И только с появлением представителя вида Homo erectus си­туация меняется радикальным образом. Возникает принципиаль­но новая форма предметной деятельности, содержанием которой становится воспроизведение образца. Впервые возникает феномен технологического копирования, и, более того, возникает своеоб­разный КУЛЬТ копирования. И не удивительно, что в этой ситуа­ции возникает принципиально новый культурный феномен - фе­номен эволюционного отбора производимых эректусом предметов.

Вводя идею эволюционного предметного отбора на ранних ступенях культурного генезиса я опираюсь на известные положе­ния дарвиновской теории, развитые им в применении к эволюции живого мира. Известно, что важнейшей основой действия меха­низма эволюционного отбора в мире живой природы, согласно Дарвину, является принципиальная избыточность биологическо­го материала, производимого живыми существами в процессе размножения. Любые живые особи производят потомство со свое­образным расчетом на то, что часть этого потомства погибнет. Это-то обстоятельство и является принципиальным условием того, что эволюционно прогрессивные признаки индивидуальной из­менчивости в процессе отбора генетически удерживаются и за­крепляются в процессе нового видообразования. За эволюцион­ным прогрессом не стоит никакого стремления к сознательной селекции видов, никакого стремления к сознательному улучше­нию и совершенствованию каких-то биологических показателей. Просто есть случайные генетические изменения и избыточное потомство, часть которого - та, которая несет менее перспектив­ные черты индивидуальной изменчивости, - оказывается обрече-

на на вымирание, тогда как другая, обладающая более перспек­тивными индивидуальными особенностями, выживает и дает новое потомство, передавая ему по наследству свои генетические благо­приобретения.

И тот же самый эволюционный механизм можно, по всей ви­димости, обнаружить на самых ранних ступенях культуры - тог­да, когда Homo erect us, движимый обрядово-ритуальной, куль­товой мотивацией, начинает производить множество каменных орудий по образцу. И как раз тот факт, что это производство оказывается, согласно изложенной выше гипотезе, принципиаль­но и заведомо избыточно с утилитарной точки зрения, является принципиальным основанием того, что в этой индустрии начина­ет действовать своеобразный естественный отбор - но не живого, а предметного материала.

Как уже отмечалось, с началом эпохи питекантропа начинает­ся и медленная эволюция функциональной орудийной формы -от проторубила ко все более совершенным ручным рубилам позднего ашеля. Однако происходит это вовсе не потому, что питекантроп вносит в образ этой формы некие сознательные из­менения. Деятельность по сознательному улучшению орудийной формы, т.е. сознательная изобретательская деятельность - это все еще слишком сложная деятельность для существа с интеллектом питекантропа. И оттого в эволюции функциональной орудийной формы, начинающейся в эпоху питекантропа, начисто отсутству­ют резкие изобретательские скачки: эта эволюция носит сверх­медленный характер, т.е. происходит за счет микроскопических изменений - так, что изменения, доступные глазу, становятся за­метными лишь на дистанции в десятки, а то и сотни тысяч лет. И это безусловно напоминает крайне медленный темп видообразо­вания в живой природе.

Впрочем, не только в ашельской культуре, но и на протяже­нии всего палеолита совершенствование орудий труда подчинено принципу эволюционной постепенности. Тысячелетиями накап­ливаются технологические микроизменения, которые и приводят, в конце концов, к эволюционной трансформации орудийного ар­сенала палеолитического человека. Этот эволюционный про­цесс происходит чрезвычайно плавно: палеолитический человек не знает изобретательских скачков и технологических револю­ций. Полтора миллиона лет орудийной эволюции, начавшейся в эпоху питекантропа и продолжавшейся вплоть до эпохи неолита - это процесс медленного накопления незаметных для глаза мик­роскопических изменений - так, что технологические отличия становятся видны только при временном масштабе в несколько тысячелетий. Такой эволюционный процесс - при полном отсут­ствии сознательной изобретательской деятельности - является ключевой характеристикой развития палеолитического производ­ства, и оттого принцип утилитарной избыточности производи­мых предметов оказывается существенен на протяжении всей па­леолитической эпохи. Феномен же сознательной изобретатель-

ской деятельности возникает, по-видимому, только в эпоху нео­лита, на заре цивилизации, и только с этого времени развитие материальной культуры начинает совершаться через каскады тех­нологических переворотов и революций, совершаемых в течение жизни одного поколения.

Возможны варианты

Эпоха питекантропа - это эпоха, которая продолжается не менее миллиона лет, и важнейшей особенностью ее материальной куль­туры является крайне незначительное количество эволюциониру­ющих орудийных форм. Как уже отмечалось, это эпоха, пред­ставленная в основном одной развитой орудийной формой - руч­ным рубилом, да еще несколькими формами, которые остаются на периферии каменного конвейера этой эпохи. И такого рода орудийное монопроизводство существует вплоть до эпохи мустье, созданной руками неандертальца в промежутке между 70 тыс. лет до н.э. и 32 тыс. лет до н.э.

Эпоха неандертальца поразительна сразу в двух отношениях. Прежде всего бросается в глаза ее крайняя непродолжительность, если сравнивать с предшествующими ей двумя археологическими хрономонстрами, археологическими хронодинозаврами - двумя эпохами, каждая из которых занимала отрезок в миллион-полтора миллиона лет. На этом фоне 40 тысяч лет, охватываемых со­зданной руками неандертальца культурой мустье, кажутся сущей безделицей.

В то же время, это воистину эпоха, и главным ее своеобразием следует признать своего рода взрыв множественной предметнос­ти - разумеется, речь идет о культурной предметности. На смену моноорудийности питекантропа приходит культура, насыщенная чрезвычайно высоким разнообразием предметов, причем предме­тов, которые, в отличие от олдувайской культуры, легко типоло­гически классифицируемы. Можно было бы даже сказать, что в эту эпоху происходит своего рода инновационный взрыв. Моно­производство эпохи питекантропа уступает место производству множественных культурных форм, и нет сомнения, что за этими количественными изменениями скрывались существенные миро­воззренческие перемены, привнесенные представителем нового биологического вида.

Как объяснить феномен этого орудийного взрыва, произошед­шего менее ста тысяч лет назад и обозначившего принципиально новый рубеж культуры, начиная с которого происходит экспоне­нциальное развитие последней?

Напомню, что питекантроп - это существо, которое абсолютно несвободно в своей производительной деятельности. Каменная индустрия питекантропа - это индустрия, основанная на культе образца, причем образца, который ДИКТУЕТ содержание про­изводительной деятельности через систему обрядов и ритуалов. Поэтому глубоко естественно, что мир питекантропа - это мир,

которому нет дела до поиска вариантов. Это мир одной-единственной или нескольких близких орудийных форм, которые на протяжении сотен тысяч лет транслируются из поколения в поколение как священные культовые ценности, и их историчес­кая трансформация происходит исключительно за счет действия того феномена естественного орудийного отбора, механизм дей­ствия которого был описан выше. Иначе говоря, в своей предмет­ной деятельности питекантроп является заложником какой-то культурной традиции и не способен к сознательным отклонениям от образца, не способен к тому, что можно было бы назвать твор­ческим экспериментированием - настолько же, насколько не спо­собны к творческому экспериментированию живые существа в процессе видообразования.

Эпоха мустье - это эпоха, в которую рождается феномен сво­боды.

Феномен неандертальца - это феномен существа, которое, судя по всему, уходит от диктата жестких обрядово-ритуальных схем, заставлявших питекантропа строго следовать некоему орудийно­му канону. Гигантский и беспрецедентный прорыв неандерталь­ца заключается в том, что он начинает создавать в некотором роде свободные вариации на те или иные орудийные темы. Можно сказать, что в эпоху мустье начинается своеобразное вариативное экспериментирование с базовыми культурными схемами. Если высшая доблесть питекантропа состояла в том, чтобы с макси­мальной точностью воспроизводить некий священный орудийный образец, и потому сознание питекантропа можно было бы опре­делить, как глубоко каноническое сознание, то сознание неан­дертальца - это сознание еретика, т.е. сознание существа, которое способно нарушать священный канон и создавать орудия за гра­ницами канонических форм. Если основным содержанием каменной индустрии в ашельскую эпоху являлась трансляция некоего базового орудийного стереотипа и следование закону об­разца, то теперь, в эпоху мустье идущая из глубин тысячелетий единообразная традиция сменяется активным инновационным поиском и экспериментированием.

Неандерталец решительно отказывается от того, чтобы слепо следовать устойчивым традициям ашельской культуры и начина­ет собственное вариативное экспериментирование с каменными формами, создавая в результате многие десятки совершенно не похожих друг на друга форм. Это и обретающие совершенно раз­личные формы рубила, это и разнообразные остроконечники, это и скребла самых разнообразных форм, это и зубчатовыемчатые орудия, чьи формы так же весьма и весьма различны. Наконец, это достаточно разнообразная костяная индустрия. Многообра­зие различных предметных форм, изготавливаемых неандерталь­цем, просто фантастически велико, и этим оно напоминает псев­доорудия олдувайской культуры - с той лишь разницей, что пред­меты, изготавливаемые неандертальцем, это ни в коем случае не меточные камни, получаемые в результате немногочисленных

грубых сколов, а высокофункциональные орудия, изготавливае­мые в результате чрезвычайно сложной технологической обра­ботки камня и предназначенные к реализации в весьма разнооб­разных утилитарных функциях.

По-видимому, неандерталец - это первое существо на эволю­ционной лестнице антропологических предшественников челове­ка, которое начинает заниматься такого рода вариативным экспе­риментированием с абстракциями культурных форм, а, значит, и с физическими формами производимых им предметов. Если Homo erectus создает своего рода производственный культ некоей базовой орудийно-функциональной формы, то неандерталец - это тот куль­турный еретик, который пренебрегает нормами обрядово-ритуальной традиции и начинает активно экспериментировать с камнем, создавая принципиально новые утилитарные формы, не известные предшествующим поколениям. Это еретик, который пытается освободиться от жесткого давления культурной тради­ции и впервые заявляет претензию на творческую свободу в со­здании своего утилитарного арсенала.

Разумеется, это предполагает новые интеллектуальные возмож­ности, которыми обладает неандерталец. Известно, что средний объем мозга неандертальца был настолько высок, что даже пре­вышал средние показатели мозга Homo sapiens, достигая 1600 куб.см. И, судя по всему, сложность архитектоники и дифферен­цированное™ функциональных мозговых структур у этого мозга была так же достаточно высокой; во всяком случае, артефакты созданной неандертальцем культуры позволяют утверждать, что сознание неандертальца было способно справиться как с задачей удержания множественных образцов предметной культуры, так и с созданием новых функциональных форм, находящихся за границами тех, которые предписаны обрядово-ритуальной тра­дицией.

Способность неандертальского человека отойти от строгого соблюдения канонической традиции, активное экспериментиро­вание с орудийными формами, создание множественных орудий­ных вариаций на непродолжительной временной дистанции - все это приводит к возникновению феномена локальной дифферен­циации культур, что является важнейшей особенностью, харак­теризующей эпоху неандертальца.

В самом деле, как подчеркивают многочисленные исследова­тели, созданная питекантропом ашельская культура, отличалась настолько высокой стандартизованностью производимых орудий, что эти орудия вообще не знали пространственной дифференциа­ции. Как бы далеко ни отстояли друг от друга регионы, в кото­рых обнаруживаются орудия ашельской культуры, всякий раз приходится делать вывод о практической идентичности этих тер­риториально разбросанных культурных очагов. Фундаменталь-

ным фактом ашельской культуры является то, что "рубила из Европы, Южной Африки и Индостанского полуострова являют­ся по существу однотипными орудиями, и это так же относится к остальному крупному и мелкому инвентарю" '.

Наоборот, в эпоху мустье впервые возникает феномен терри­ториально разноликих культур. Лишенный свободы монологизм ашельской культуры, когда культуры разных регионов представ­ляли собой практически одну и ту же культуру, сменяется регио­нальной полифонией культур, создаваемых руками представите­лей вида Homo neanderthalensis. Если ашельская культура раз­личных регионов представляет, по сути дела, одну и ту же куль­турную традицию, то мустьерская культура различных регионов представлена существенно различными орудийными комплекса­ми, а, значит, различными культурными традициями.

Вместе с тем, исследователи подчеркивают, что множествен­ные неандертальские культуры демонстрируют поразительное нежелание к ведению какого бы то ни было диалога друг с дру­гом. "Частой, если не вообще характерной для позднего мустье является ситуация, когда в одном и том же районе бок о бок существуют стоянки, относящиеся к разным археологическим культурам. Так, например, в районе Дордонни-Вьенна во Фран­ции сосуществовали такие выделенные Ф.Бордом культуры, как мустье с ашельской традицией, типичное мустье, зубчатое мустье и, наконец, два варианта шарантского мустье: мустье типа Ля Кина и мустье типа Ля Феррасси. И хотя коллективы, относя­щиеся, к разным археологическим культурам, жили вперемешку на одной ограниченной территории в течение десятков тысяч лет, никаких влияний их друг на друга не обнаруживается. Это сви­детельствует об отсутствии между ними сколько-нибудь регуляр­ных контактов, об их замкнутости, изоляции друг от друга" ².

В этой связи напомню, что огромное культурное значение эпо­хи, созданной питекантропом, состояло в том, что именно в эту эпоху человечество обрело свое социальное измерение, обрело язык социальной коммуникации, создало систему обрядово-ритуальных структур как основу мифосемантического диалога. Именно в эту эпоху предчеловек впервые обрел свое социальное "Я", и мани­фестировал это свое социальное "Я", с одной стороны, - в языке, а, с другой, - в трансляции принципиально устойчивых орудий­ных форм. И ровно на столько же, на сколько питекантроп являл­ся первооткрывателем и первосоздателем феномена человеческой социальности, неандерталец может быть представлен в качестве существа, несущего всю полноту ответственности за обретение че­ловеком качества культурной индивидуальности.

Что карается "авторской" меточной культуры олдувайского человека, то здесь, конечно же, может идти речь лишь о псевдо­индивидуальности: здесь индивидуальный меточный скол не яв­ляется выражением и воплощением человеческой индивидуаль­ности, а является индивидуальностью случая. Это та индивиду­альность скола, которая в принципе не способна пока еще стано-

424

виться предметом культурного наследования, а, значит, не явля­ется индивидуальностью в специфически культурном смысле. И лишь после того, как представители вида Homo erectus создают традицию культурного наследования как такового, создают тра­дицию преемственности и воспроизводимости культурно-орудий­ного производства, закладываются основы для совершения сле­дующего шага - шага культурной индивидуации. Именно этот шаг совершают впервые представители вида Homo neandertha­lensis, создавая феномен территориальной множественности культ тур, и доводя тем самым феномен человеческой культуры до своего рода логического завершения.

Дата добавления: 2014-11-29