КАТЕГОРИИ: Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748) |
От истории культуры к истории детства
АРХЕОЛОГИЯ ДЕТСТВА
Изложенная в предшествующих главах гипотеза о происхождении человеческой культуры - при всей ее заведомой спорности - позволяет существенно по-новому взглянуть не только на ключевые проблемы современной археологии и палеоантропологии, но и на проблемы психологии раннего детского развития, на проблемы культурного онтогенеза ребенка. Вообще идея о существовании глубокой коррелятивной связи между процессами онтогенеза и филогенеза является достаточно старой эволюционистской идеей. В частности, хорошо известен тот биологический факт, что зародыш ребенка в своем развитии в каком-то смысле повторяет некоторые ключевые моменты эволюционной предыстории человеческого рода. Разумеется, это повторение является более чем приблизительным; однако факт остается фактом: на ранних ступенях существования человеческого зародыша у него могут проявляться черты, свойственные более низким в эволюционном отношении формам жизни, тогда как на более зрелых ступенях эти черты бесследно исчезают. Ничуть не менее естественным выглядит предположение, согласно которому культурное и психологическое развитие ребенка в онтогенезе должно каким-то образом воспроизводить ключевые точки становления человеческой культуры и человеческой психологии. Во всяком случае, попытки установить какую-то коррелятивную связь между логикой возникновения культуры на древнейших ступенях антропогенеза и тем, как происходит освоение культуры в онтогенезе ребенка, неоднократно предпринимались в прошлом, особенно на тех этапах развития психологии, когда ее экспериментальная база была крайне слаба и недостаток фактов приходилось восполнять различными умозрительными построениями. Не удивительно, что попытки соединить более чем ограниченный палеоантропологический материал с весьма и весьма недостаточными данными экспериментальной детской психологии заканчивались возникновением более чем поверхностных схем. И это стало одной из причин того, что сама постановка вопроса о коррелятивной связи между онтогенезом ребенка и филогенезом культуры стала едва ли не знаком дурного тона в современной психологической науке. Вместе с тем огромное количество новых палеоантропологических фактов и идей, появившихся в течение последних десятилетий, а также данные современной экспериментальной детской психологии позволяют существенно по-новому взглянуть на эту древнюю идею и, возможно, что именно сегодня в такой постановке вопроса можно обнаружить известный эвристический потенциал. Чтобы ответить на вопрос о возможности установления такого рода коррелятивных связей между филогенезом культуры и онтогенезом ребенка, попробуем реконструировать процесс освоения культуры ребенком младенческого и раннего детского возраста под весьма специфическим углом зрения - под углом зрения той схемы культурного антропогенеза, которая была представлена в предшествующих главах. Я начинаю свой анализ с восьми-девятимесячного ребенка, имея в виду, что именно в этом возрасте мозг ребенка пересекает ту условную границу объема и сложности цитоархитектонических структур, которая приблизительно коррелирует с показателями, характеризующими представителей вида Homo habilis. Впрочем, меня менее всего интересует вопрос морфофизиологических показателей развития мозга самих по себе; гораздо более существенно другое: можно ли в предметной активности ребенка этого возраста обнаружить такое содержание, которое можно было бы рассматривать как коррелирующее со знаково-меточной деятельностью олдувайского человека? Важнейшей особенностью того детского возраста, о котором идет речь, является то, что ребенок пока еще не только не умеет создавать какие бы то ни было утилитарные орудия, но и демонстрирует полное нежелание и неспособность использовать те или иные предметы окружающего его мира орудийным образом, т.е. в соответствии с теми или иными культурными схемами. Так, примерно до года ребенок не только не умеет пользоваться даже самыми простыми культурными предметами (ложкой, одеждой) по их прямому назначению, но даже не пытается освоить их культурное назначение через копирование действий взрослых. Значит ли это, что у него вообще отсутствуют взаимоотношения с предметным миром? Значит ли это, что он не активен по отношению к предметам окружающей культурной среды? Разумеется, нет. Ребенок этого возраста демонстрирует чрезвычайно высокий уровень предметной активности, и, более того, позволю себе высказать парадоксальное утверждение, что у ребенка этого возраста существует своего рода... производственная деятельность по отношению к предметам окружающего его мира. Конечно, это весьма условная производственная деятельность. И, тем не менее, это именно та деятельность, которая выраженным образом коррелирует со знаково-меточной индустрией, созданной представителями вида Homo habilis более двух миллионов лет назад. Впрочем, прежде чем перейти к анализу этого особого измерения манипулятивно-предметной деятельности ребенка младенческого возраста, обращу внимание на некоторые аспекты современной психологии младенчества и раннего детства. В современной психологической литературе достаточно общеприняты представления о характере манипулятивно-предметной активности ребенка в период так называемого младенчества, охватывающего первый год жизни ребенка. А сторонники деятельностного подхода в психологии даже определяют "ведущий тип деятельности" младенца через указание на сенсомоторно-манипулятивные действия, свойственные детям этого возраста. В частности, Д.Б.Эльконин приходит к выводу о том, что "непосредственно-эмоциональное общение со взрослым представляет собой ведущую деятельность младенца, на фоне и внутри которой формируются ориентировочные и сенсомоторно-манипулятивные действия" '. Вместе с тем, хорошо известно, что сам период младенчества далеко не однороден, и что приблизительно в возрасте восьми-девяти месяцев у ребенка происходит глубокий перелом в его взаимоотношениях с предметами. В частности, только в этом возрасте ребенок начинает воспринимать предметы окружающего его мира за пределами отношения "здесь и теперь", но как существующие в объективном пространстве и объективном времени. Еще Пиаже убедительно доказал, что семимесячный ребенок не удерживает в своем сознании предмета за пределами факта его наличной видимости, т.е. ведет свой манипулятивный диалог не с предметом как таковым, а лишь с видимостью этого предмета, со своими впечатлениями от предмета, представленного в ситуации "здесь и теперь". Как бы ни была интересна семимесячному ребенку та или иная игрушка, он тотчас теряет к ней всякий интерес, как только она исчезает из поля его зрения - скажем, прикрывается краем простыни. Иначе говоря, предмет существует для ребенка этого возраста лишь в той мере, в какой он находится в поле его непосредственного восприятия. "...Предмет, исчезнувший из поля зрения шести-, семимесячного ребенка, как бы перестает существовать для него вообще, ребенок его не ищет. (...) Позднее (в девять-десять месяцев) дети начинают искать исчезнувшие у них на глазах предметы, понимать, что эти предметы не перестали существовать, а просто находятся в другом месте. Примерно к этому же времени дети начинают узнавать предметы независимо от их положения в пространстве (узнают перевернутые предметы, предметы, показанные в необычном месте) и правильно определять величину предметов независимо от расстояния до них. (...) В последние месяцы первого года жизни дети уже способны выполнять действия, основанные на установлении простейших связей и отношений между предметами и их свойствами, т.е. мысли- тельные действия Казалось бы, это общеизвестные факты. Однако традиционные периодизации раннего детского развития предпочитают не фиксировать этап девяти месяцев как особый этап психического развития ребенка, перенося основной акцент на границу одного года, отделяющего младенчество от этапа раннего детства. А ведь описанные выше факты свидетельствуют о подлинной психологической революции, происходящей во взаимоотношениях ребенка с внешним миром. Эти факты свидетельствуют о том, что для ребенка впервые появляется предмет как некая неуничтожимая целостность, а, следовательно, и манипулятивная деятельность ребенка с предметами окружающего мира получает принципиально новое измерение. Если раньше ребенок, по сути дела, манипулировал со своими чувствами, со своими впечатлениями от внешнего мира и его абсолютно не волновал факт объективного существования этого мира, то с описываемого момента для него впервые появляется мир как мир объективно существующих предметов, т.е. предметов, существующих независимо от факт их явленности "здесь и теперь". А это значит, в свою очередь, что для ребенка впервые возникает феномен предметной памяти, т.е. памяти о предмете, находящемся за пределами наличного восприятия. Таким образом, тот психологический скачок, который, судя по всему, происходит с ребенком на возрастной границе приблизительно девяти месяцев, имеет глубоко принципиальный характер. Однако психологи устойчиво выделяют этап младенчества, охватывающий весь первый год жизни ребенка, а внутреннее членение этого этапа осуществляют по чисто механической схеме: первое полугодие, второе полугодие... Мы без труда найдем множество объяснений того, что происходит с ребенком на границе младенчества и раннего детства, т.е. с пересечением им границы первого года жизни, но ни о каком комплексном психологическом анализе перехода от восьмимесячного к девятимесячному возрасту не найдем. Более того, в современной детской психологии эта граница вообще не выделяется как особо существенная. А ведь это странно уже хотя бы потому, что именно на этой границе у детей возникает столь мощное новообразование, как самостоятельная ходьба - фактор, который прокладывает чрезвычайно четкую линию демаркации между собственно человеческим и дочеловеческим; вместе с тем понятно, что сама возможность ходьбы связана не просто с физическим развитием ребенка, но и предполагает безусловный скачок в развитии высших психических функций. Слов нет, классическая граница, отделяющая период младенчества от периода раннего детства, указывает на чрезвычайно важный водораздел в психическом развитии ребенка. Это граница, которая указывает на переход ребенка "к собственно предметным действиям, т.е. к овладению общественно выработанными способами действий с предметами" 3. Вместе с тем остается неясным, какие обстоятельства и факторы предшествующего, младенческого этапа развития ребенка составляют принципиальную базу столь значительного перехода. Ведь активная манипу- лятивная деятельность с предметами в равной степени свойственна человеческому младенцу и детенышам высших приматов. И только с началом овладения "собственно предметными действиями", с началом овладения "общественно выработанными способами действий с предметами" происходит действительно резкая дивергенция двух траекторий развития: развитие человеческого ребенка переходит на ступень собственно культурного развития, принципиально недоступного каким бы то ни было высшим животным. Понятно, что столь существенный переход должен иметь какие-то значительные предпосылки на предшествующей ступени развития: в самой манипулятивной деятельности младенца по мере приближения к границе раннего детства должны обнаруживаться особенности, свидетельствующие о принципиальной возможности скачка к собственно культурно-предметным действиям. Что же это за особенности, закладывающие фундамент последующего культурного прорыва? Обычно обращают внимание на то, что в процессе манипулятивной активности ребенка ползункового возраста развивается сенсомоторика, первичная ориентировка в мире предметов, а также принципиальная способность использовать тот или иной предмет как средство достижения каких-то результатов. Психологи всячески подчеркивают появляющуюся в действиях уже шестимесячного ребенка "направленность на результат", когда ребенок не просто манипулирует с тем или иным предметом, но пытается извлечь из него звук или пытается нанизать один предмет на другой и т.п., видя в этом, вероятно, предвосхищение будущей сознательно-орудийной деятельности. Однако предположение, будто этой, появляющейся у шестимесячного ребенка "направленности на результат" содержится какое-то предвосхищение сознательно-орудийной деятельности, не выглядит достаточно убедительным: ведь "направленность на результат" описанного свойства безусловно характеризует и игровую деятельность детеныша шимпанзе, однако, как известно, никакого приближения к сознательно-орудийной деятельности у него так и не происходит. Вместе с тем, в психологической литературе практически никак не зафиксирован факт качественного изменения манипулятивно-предметной деятельности ребенка девятимесячного возраста: мол, в этом возрасте происходит всего лишь усиление тех тенденций, которые заявили о себе в предыдущие месяцы, в частности - указанной тенденции "направленности на результат". Как подчеркивает известный детский психолог, развитие манипулирования на протяжении всего периода младенчества "состоит в переходе от направленности на предмет к направленности на результат действия и в дальнейшем усложнении достигаемых результатов" *. Но ведь аналогичные тенденции можно проследить и развитии манипулятивной активности детеныша шимпанзе. Почему же манипулятивная активность человеческого ребенка в конце концов оборачивается радикальным скачком к культурно-предметной активности, а у детеныша шимпанзе - нет? Позволю себе высказать предположение, что как раз на границе девятимесячного возраста в манипулятивной активности человеческого ребенка появляется важная, но неочевидная сторона, которая позволяет существенно по-новому взглянуть на тайну культурогенеза ребенка в процессе его онтогенетического развития. Именно эта сторона была реконструирована нами как основание генезиса самой человеческой культуры, как тот первичный элемент культуры, который дает ключ к тайне ее происхождения. Речь идет о той особой, бессознательно-меточной деятельности ранних представителей вида Homo, которая была определена нами на предшествующих страницах как подлинное начало собственно культурной истории человечества и как ключевой фактор самого процесса антропогенеза.
Дата добавления: 2014-11-29; Просмотров: 403; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы! Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет |