Педагогика ритуала

Итак, ребенок вступает в этап освоения культурных норм, в этап дешифровки культурной тайнописи предметов, опираясь на то отношение к предметному миру, которое было определено нами как пракультурное. Прежде чем тот или иной предмет открывает ребенку свою утилитарно-культурную сущность, ребенок наделя­ет этот предмет неким персональным семантическим мифом - мифосемантической сущностью, и эта мифосемантическая, субъек­тивно-иллюзорная сущность предмета становится отправной точ-

кой для последующего диалога с его объективно-культурной сущ­ностью.

И вот наступает момент, когда годовалый малыш начинает осваивать совершенно новую для себя позицию - позицию куль­турного пользователя. Он начинает воспринимать предметы не по законам авторского своеволия, как это было до сих пор, а в соответствии с некими заранее определенными в культуре роля­ми этих предметов. Что мотивирует ребенка к этим переменам? Что заставляет ребенка начать пользоваться предметами в соот­ветствии с тем или иным культурным кодом, и почему ребенок начинает осваивать эти культурные коды?

Распространенная позиция здравого смысла состоит в том, что главная мотивационная пружина, которая заставляет годовалого ребенка осваивать культурные схемы различных предметов, - это пружина утилитарности, пружина практичес­кой полезности и целесообразности. Однако этот тезис вызыва­ет серьезные сомнения: с какой стати, собственно говоря, поль­зование ложкой или вилкой в соответствии с заложенными в них культурными схемами является утилитарно целесоообразным? Разве не проще, не эффективнее выпить суп через край тарелки, а котлету взять рукой? Уж с чем-чем, а с проблемами трапезы любая обезьяна превосходно справится без всякого намека на столовые приборы. Что же касается пользования ложкой или вилкой, то оно не только не облегчает, а существен­но затрудняет процесс приема пищи. А это значит, что как раз практической пользы от вилки, ложки и массы других культур­ных приспособлений ровным счетом никакой. И, тем не менее, любой ребенок в определенном возрасте начинает активно осва­ивать соответствующие культурные схемы и начинает активно демонстрировать в своем поведении факт усвоения тех или иных культурных схем и образцов.

То, что никакой биологической целесообразности в такого рода поведении нет и быть не может, видно хотя бы из того, что обезь­яна способна освоить те или иные культурные образцы только через систему дрессировки, т.е. через систему специального био­логического подкрепления. Ребенок же осваивает эти схемы по собственной инициативе, без всякого биологического подкрепле­ния, и даже вопреки биологическому подкреплению: если роди­тели попытаются выдрессировать поведение полуторагодовалого ребенка, у них едва ли что-нибудь получится: специфика челове­ческого ребенка, в частности, состоит в том, что он крайне плохо поддается дрессировке.

Но что же в таком случае мотивирует ребенка к освоению раз­личного рода культурных образцов и схем? Что является главной пружиной освоения полуторагодовалым или двухлетним ребен­ком тех или иных норм? Если отвечать предельно кратко, - по­требность в социальности. Потребность в социальной коммуни­кации. И, следовательно, потребность расшифровать язык зна­чимых для него взрослых.

Тайный культурный язык предмета вовсе не значим для ма­ленького ребенка сам по себе. И осваивает он этот язык (язык ложки или вилки) вовсе не по соображениям утилитарной необ­ходимости. Он осваивает, расшифровывает этот культурный язык вещей потому, что для него это единственный способ проникнуть в мир окружающей его взрослой коммуникации, и, в частности, в мир тех загадочных слов, которыми взрослые общаются друг с другом, и расшифровать которые маленький ребенок может одним-единственным образом: с помощью языка предметов. Ос­воение культурных шифров вилки, ложки, ножа и тысяч других предметов является для годовалого ребенка стратегическим ус­ловием постижения тайны того, что есть окружающий ребенка взрослый мир. Осваивая культурные шифры предметов, ребе­нок впервые вступает в пространство языка как коммуникации. Культурный предмет, культурный образец становится для ре­бенка средством расшифровки языка, средством расшифров­ки позиции другого.

Та первичная культура меток-татуировок (точнее сказать, пра-культура), которую создает ребенок до сих пор, - это, в сущности говоря, культура асоциальная, культура, которая не предпола­гает коммуникации по ее поводу, культура, в которой ребенок вполне самодостаточен, а каждый предмет - самозначим. И пото­му главное революционное изменение, которое происходит в воз­расте после года, заключается в том, что ребенок впервые начи­нает использовать предмет как средство. Но не как средство до­стижения какой-то практической цели, а как средство дешифров­ки общекультурного языка, как средство проникновения в зага­дочную реальность языка взрослых.

На предыдущем, доутилитарном этапе ребенок демонстрирует полное равнодушие к тайному культурному языку предмета. Вна­чале ему интересна сама предметная фактура, которую можно пощупать, полизать, погрызть и т.д. Еще чуть позже, на "татуировочном" этапе покрытый вязью отметин и, следовательно, оку­танный облаком личной мифосемантики предмет начинает при­влекать ребенка именно как носитель личных мифосемантических смыслов. Но во всяком случае его нисколько не волнует за­шифрованная в предмете культурная сущность.

И только сейчас, на новом этапе предмет становится интере­сен ребенку не с точки зрения своей внешней фактуры, но и не как носитель личного мифосемантического опыта (хотя и эти измерения сохраняются у предмета), а как посредник между ми­ром ребенка и миром взрослых, как проводник, позволяющий ребенку проникнуть в тайну культурной коммуникации.

Если раньше ребенка более всего интересовала внешняя фак­тура предмета, то отныне его начинает интересовать нечто не видимое в самом предмете. Его начинает интересовать культур­ная тайна этого предмета, а, значит, и та совершенно особая сис­тема обрядов и ритуалов, в контексте которых функционирует данный предмет в мире взрослых.

Это принципиально важно подчеркнуть: тот способ, которым годовалый ребенок начинает осваивать культурное содержание и культурные функции окружающих его предметов, это именно обрядово-ритуальный способ. Ведь ребенок осваивает на первых порах отнюдь не утилитарный смысл функционирования предме­та, а всего лишь некую обрядово-ритуальную матрицу. Скажем, он начинает определенным (культурным) образом обращаться с ложкой вовсе не потому, что пытается извлечь из этого какую-то пользу, а просто копирует действия взрослых, т.е. воспроизво­дит совокупность неких действий, которые для него значимы не утилитарно, а ритуально-коммуникационно. Воспроизводя под­смотренную у взрослых схему обращения с ложкой или каким-либо иным предметом, он как бы причащается к ценностям взрос­лого мира. И, таким образом, культурная матрица предмета ин­тересна ему не как средство достижения каких-то утилитарных целей, а как некая самоценность: ведь она есть манифестация значимого мира взрослых.

Если на предшествующем этапе культурного становления ре­бенка самоценным для ребенка являлся предмет (в качестве но­сителя некоей личной мифосемантики), то теперь самоценностью становится культурная матрица. У ребенка возникает своеобраз­ный культ культурной схемы, которую он осваивает. Предмет же отныне - это всего лишь средство проникновения в мир взрос­лых. И лишь во вторую очередь - средство для решения каких-то утилитарных задач. Отныне любой предмет становится для ре­бенка средством освоения окружающего его культурного мира и средством дешифровки языка.

Итак, ребенок приступает к интенсивному освоению различ­ных культурных схем вовсе не затем, чтобы использовать эти схемы для достижения тех или иных практических целей. Как раз наоборот: средством для ребенка на этом этапе является пред­мет, а целью - заключенная в предмете культурная схема. Именно заключенные в предметах культурные схемы становятся для него отныне самоценными, ведь они - тот реальный язык, на котором говорит большая культура.

Так, ребенок, осваивающий процедуру пользования ложкой в соответствии с заключенным в этой ложке культурным шифром, делает это вовсе не потому, что пытается решить практическую задачу поглощения пищи (как раз эту задачу можно вполне ус­пешно решить без помощи ложки), но и не потому, что получает за правильное использование ложки условнорефлекторное под­крепление (как это происходит при научении шимпанзе), а со­вершенно по иным причинам. Ребенок осваивает культурную процедуру использования ложки потому, что для него оказывает­ся коммуникационно сверхценен сам культурный ритуал пользо­вания ложкой. Для него оказывается сверхценно воспроизведе­ние самой культурной схемы действий, которая менее всего вы­полняет роль средства, а сама является целью.

Дата добавления: 2014-11-29