Рождение эпоса

Впрочем, это крайне непростое занятие - вербализация того мифологического содержания, которое в контексте ритуала вы­глядит семантически очевидным. Природой мифологических об­разов вовсе не предполагается, что они должны быть еще и сло­весно описаны, что они должны обрести некую словесно-повест­вовательную форму существования. Потому-то словесное изложение мифов теми информаторами, с которыми работают этнографы, и производит обычно очень странное впечатление, о чем шла речь в пятой главе: ни один информатор не может изло­жить миф сколько-нибудь целостно; повествовательное изложение мифа всегда представляет собой набор практически не связанных между собой кусочков и отрывков, некий хаос разрозненных фрагментов без начала и конца, и только наблюдатель-этнограф, собирая эту фрагментарную и разрозненную информацию у раз­ных информаторов, способен скомпоновать ее в некое подобие целостности ^|8.

В самом деле, когда миф бытийствует в ритуале с помощью сложной системы коллективных символических действий, масок, песен и танцев, его бытие выглядит абсолютно органичным и цель­ным. Он существует здесь как своего рода виртуальная реаль­ность. Он выступает в виде неявного чувственного образа, кото­рый угадывается, улавливается и расшифровывается каждым участником коллективного действа с опорой на предметы, жес­ты, имитации, различные звуковые сигналы, но без какой бы то ни было помощи понятийно-словесного аппарата. При этом со­держание мифа оказывается абсолютно ясным и прозрачным вся­кому, кто оказывается вовлечен в пространство ритуала, несмот­ря на то, что никакого словесно-повествовательного оформления мифа пока еще нет. Более того, как только участник мифологи­ческого действа предпринимает попытку изложить содержание столь ясного и понятного мифа с помощью слов, в отрыве от ритуальных процедур, - миф тут же обесцвечивается и теряет характер цельности. Изложенный с помощью слов, он теряет свою ритуальную цельность и системность, а взамен этого появляется фрагментарность и кусочечность.

Правда, очевидной эта фрагментарность становится исключи­тельно для мышления, рефлексирующего миф извне. Что касает­ся человека живущего внутри мифа, то он попросту не замечает того, что словесное изложение тех или иных событий лишено цельности.

Впрочем, возникновение самой потребности и способности к словесному описанию содержания своих действий - это уже пер-

вая ступенька рефлексивности. И уже далее возникает потреб­ность в сколько-нибудь цельном изложении мифа; но это уже гораздо более сложная в психологическом отношении потребность, и она предполагает особый уровень развития психики, более вы­сокий уровень рефлексивной способности, а, стало быть, и более высокий уровень развития самой культуры.

И это есть, судя по всему, именно та точка, в которой происхо­дит рождение феномена эпоса как особого способа систематиза­ции, как особого способа переконструирования разрозненной повествовательной мифологии в нечто целое.

Эпос - это ведь и есть не что иное, как множество мифов, представленных как цельное повествование, объединенное общи­ми героями и общей стратегией развития событий. В эпосе осу­ществляется несомненная попытка систематизации и целостного представления того мифологического содержания, которое ока­зывается - благодаря повествовательной интерпретации мифа -явлено человеку в виде разрозненных фрагментов и кусков.

Конечно, и в своих дословесных формах миф системен. Но это - особая системность, системность самой жизни, системность повседневных обрядов и ритуалов, создающих своеобразную аранжировку повседневной жизни первобытного человека. Миф здесь встроен в повседневную жизнь, в повседневные ритуалы, и именно эта встроенность определяет его системный характер. Однако это такая системность, которая вовсе не соответствует словесной форме существования мифа. Миф, который выглядел органично и уместно, будучи семантическим пространством ри­туала, превращается в мешанину никак не связанных друг с дру­гом фрагментов, как только он подвергается словесной обработ­ке. Все то, что было на своих местах в самом жизненном процес­се, в чреде повседневных ритуалов и обрядов, оказывается стран­ным и непонятным при словесном представлении того же самого. А это значит, что миф, обработанный словесно, требует иной сис­темности. Эта иная системность и оказывается, в частности, сис­темностью последовательного повествования, системностью эпо­са, где разрозненные мифологические фрагменты оказываются нанизаны на стержень деяний неких "героев", которые как бы путешествуют по различным повествовательным мифам и прини­мают в этих различных мифах самое активное участие.

Но что такое изменение мировоззренческой системности, как не интеллектуальная революция? Несомненно, что такого рода революция предполагает от людей, ее совершающих, чрезвычай­но высокий уровень дистанцированности по отношению к исход­ной мифологии, высокий уровень свободы по отношению к соб­ственному мифу. Превращение мифа в эпически цельное дейст­во, объединенное общими героями и некоторой последователь­ностью происходящих в нем событий, - это задача чрезвычайно высокого уровня сложности, поскольку предполагает увязыва­ние друг с другом разрозненных мифологических фрагментов -таких фрагментов, которые по своему происхождению вовсе не

предполагали когда-нибудь становиться частями целостного сло­весного повествования. А это значит, что создание любого эпи­ческого повествования предполагает... чрезвычайно высокий уро­вень ВМЕШАТЕЛЬСТВА в исходный миф и, следовательно, чрез­вычайно высокий уровень внутренней свободы по отношению к исходному мифу тех людей, которые осуществляют это эпическое переконструирование своей мифологии.

Но откуда могла в первобытном человеке, пронизанном тока­ми своей собственной мифологии и умеющим смотреть на всевозможностный предметный мир исключительно глазами этой своей мифологии, взяться способность к вмешательству в собственный миф? Ведь человек, прилепленный к своему мифу, - а именно таков первобытный человек в своей органической ипостаси -никогда не сможет осуществить его преобразования. И если ис­ходная культурная ситуация первобытного человека такова, что он намертво спаян с мифом и не способен отделить себя от мифа, это значит, что он не способен к какому бы то ни было преобра­зованию собственной мифологии.

Тем не менее, эпическое преобразование мифа является безус­ловным историческим фактом, и поэтому очевидно, что процесс}' создания эпосов должно было предшествовать определенное дистанцирование и отчуждение традиционной мифологии от челове­ка. Что могло стать инструментом этого дистанцирования? Мы полагаем, что таким инструментом как раз мог явиться тот про­цесс, о котором речь шла выше - процесс описания мифа с помо­щью слов. Именно слово становится тем инструментом, посред­ством которого прокладывается дистанция между мифом и чело­веком. Возникновение словесной формы существования мифа означало одновременно возникновение своеобразного словесного барьера между мифом и человеком. И это было решающей точ­кой для возникновения самого феномена рефлексивности.

Доповествовательный человек - это человек, который тожде­ственен мифу. Он абсолютно растворен в мифологии, которая есть не что иное, как пространство его культурно-семантического диалога с окружающим миром. Наоборот, описание мифологии с помощью слов, превращение мифа в повествование - это процесс, результатом которого становится отдаление и отчуждение мифа от человека, а, значит, и появление у первобытного человека той степени свободы от мифа, которая в конце концов и обусловливает его способность к вмешательству в собственный миф и переконструированию этого мифа.

В этой связи нельзя не заметить, что подробное словесное описание собственной мифологии не только в первобытной куль­туре, но и на сколь угодно высоком уровне культурного развития может рассматриваться как чрезвычайно мощное средство демифологизации сознания, средство освобождения от той мифоло­гии, которая подвергается описанию. Слова остраняют миф, де­лают его странным, далеким, чужим - и тогда появляется свобода действий по отношению к собственному мифу. Потому-то словес-

ное описание мифологического обряда, изложение некоего ми­фологического таинства с помощью слов являлось, в конечном счете, тем самым роковым процессом в истории первобытности, которое создало эффект отчужденного мифа и, тем самым, пред­уготовило почву для изменения мировоззренческой системности. И хотя этот процесс, скорее всего, занял не одно тысячелетие, невозможно переоценить его фундаментальное значение в той цепи, которая в конце концов привела к возникновению самого фено­мена цивилизации. Начавшись вполне невинным образом - всего лишь попыткой словесного описания семантического содержания мифа и ритуально-обрядовой формы его бытия, этот грандиоз­ный исторический поворот завершился на другом конце феноме­ном переконструированного мифа, мифа, изменившего свое лицо, мифа, ставшего эпосом. С созданием эпосов в какой-то мере за­канчивается тот великий интеллектуальный переворот, одним из ближайших и наиболее мощных последствий которого становит­ся выход человека за границы собственно первобытности и вступ­ление в период так называемого цивилизованного развития.

Дата добавления: 2014-11-29