Творчество Н.В. Гоголя 2 страница

«Записки сумасшедшего» – это своеобразная пародия на весьма распространенный в литературе 1830-х годов жанр записок, который использовали многие авторы романов и повестей. Но главное не в этом. В «Записках сумасшедшего», как ни в одном другом произведении пе­тербургского цикла, Гоголь сумел заглянуть в самые сокровенные тайни­ки человеческой души и с поразительным мастерством отразил слож­нейшие процессы, происходящие в сознании человека.

Герой повести чиновник Поприщин – задавленный нуждой и бес­правием маленький человек, в котором уживаются самые противоречи­вые чувства. С одной стороны, он понимает несправедливость сущест­вующих порядков («Все, что есть лучшего на свете, все достается или камер-юнкерам, или генералам...»), а с другой – сам мечтает пробить­ся в число избранных и урвать свой кусок на пиру жизни («Погоди, приятель! Будем и мы полковником, а может быть, если Бог даст, то чем-нибудь и побольше»). Страшно одинокий, постоянно сосредоточен­ный в самом себе, Поприщин живет двойной жизнью – реальной и им самим придуманной. Но постепенно действительность в его сознании отходит на второй план, и он целиком оказывается во власти своих фан­тастических измышлений. По мере того как Поприщин все дальше и дальше уходит от реальности, в нем пробуждаются мысли и чувства, о которых он и сам не подозревает – и прежде всего чувство человечес­кого достоинства, осознание себя личностью, гибнущей от несправедли­вого устройства жизни (позднее пробуждение человеческого в человеке Гоголь более обстоятельно и глубоко проследит в повести «Шинель»). В наивысший момент безумия Поприщина озаряет мысль о своей со­причастности ко вселенскому горю, ко всему гонимому человечеству и у него возникает страстное желание вырваться из этого страшного, подав­ляющего все живое мира, который его окружает. И здесь у Гоголя сно­ва звучит трагический мотив разрыва мечты и действительности, стрем­ления человека к идеалу и невозможность достижения его в существую­щих условиях – мотив, пронизывающий большинство петербургских повестей.

Нельзя не отметить, что в «Записках сумасшедшего» у Гоголя впер­вые возникает образ птицы-тройки, призванной унести человека из этой полной нелепостей и нецелесообразности жизни туда, где нет насилия, произвола и надругательства над человеческой личностью.

В повести «Нос», как и в других произведениях петербургского цикла, но уже на более глубоком уровне, раскрыта социально-психоло­гическая сущность петербургского общества, в котором все отношения между людьми определяются прежде всего положением на служебной лестнице и чином. Человеку без чина нет места в этом диком противо­естественном мире, и чем ниже его положение в иерархии чинов, тем он бесправнее.

Коллежский асессор Ковалев чувствует свою полную зависимость от собственного носа, который предстает перед ним в чине статского совет­ника, то есть на целых три чина выше. Поэтому нос неуязвим и на ка­кое-то время одерживает верх над своим владельцем, пока не выясняет­ся, что он никакой не статский советник, а самозванец.

Несмотря на всю фантастичность и нелепость происшествия, слу­чившегося с Ковалевым, оно не производит впечатления чего-то из ря­да вон выходящего. Недаром Ап. Григорьев считал повесть «Нос» «оригинальнейшим и причудливейшим произведением, где все фантас­тично и вместе с тем все в высшей степени поэтическая правда».

В этом мире не только нос может служить по научной части и, буду­чи облаченным в мундир, разъезжать в карете, но и всякого рода усы, бакенбарды или брови могут управлять департаментами, министерства­ми и вершить судьбы многих людей. Повсюду господствует чин, а не че­ловек, форма без содержания – вот главная мысль произведения.

Завершает цикл повесть «Шинель», ставшая своеобразным итогом размышлений Гоголя о чиновничье-бюрократическом Петербурге. В ней писатель не только вновь затрагивает почти все темы и проблемы дру­гих петербургских повестей, но и с поразительной глубиной раскрывает трагедию человеческой личности, раздавленной безжалостным и без­душным государством.

Акакий Акакиевич Башмачкин – маленький человек, попавший в жернова бюрократической машины, которая превратила его в один из своих послушных винтиков, стерла в нем черты индивидуальности. В основе повести лежит идея гуманного отношения к человеку. Гоголь раскрывает ее не только путем глубоко сочувственного, хотя и окрашенно­го долей иронии описания беспросветно-тяжелой и безрадостной жизни своего героя, но и путем прямого авторского размышления о его горест­ной судьбе («Исчезло и скрылось существо, никем не защищенное,

никому не дорогое, ни для кого не интересное...»). Еще более опреде­ленно мысль писателя-гуманиста выразил «молодой человек», который услышал в «проникающих» словах Акакия Акакиевича: «Оставьте, за­чем вы меня обижаете?» – «другие слова»: «Я брат твой».

Кроме того, Гоголь показал, что в глубине каждого, даже такого за­битого и беспомощного, человека, как Башмачкин (пусть даже в самом зачаточном состоянии), заложен протест против своего рабского поло­жения. Недаром впавший в беспамятство Акакий Акакиевич «сквернохульничал, произнося самые страшные слова», следовавшие «непосред­ственно за словами «ваше превосходительство».

Важное место в повести занимает «значительное лицо». Обычно его рассматривают как обобщенный образ бюрократической власти России. Но ведь «значительное лицо» тоже в известной степени жертва. Не случайно Гоголь заметил, что он был вовсе не дурной и даже «в душе до­брый» и «неглупый» человек. Но, по словам писателя, «генеральский чин совершенно сбил его с толку». Все, что было в нем хорошего и доб­рого, исчезло, человеческое начало растворилось под генеральским мун­диром. Исчез человек, и остался только чин, должность, форма без со­держания. И причину духовного оскудения своего героя Гоголь видит все в той же бездушной бюрократической машине, безжалостно и равнодуш­но уродующей каждого человека, попавшего в ее железные объятия.

Весьма своеобразен сюжет повести. В нем две линии: в одной пове­ствуется о безрадостной жизни Акакия Акакиевича, а другая посвяще­на «значительному лицу». И нельзя не обратить внимания на то, что они не только тесно переплетаются одна с другой, но и развиваются во мно­гом одинаково. Так, Башмачкин после того, как он стал обладателем но­вой шинели, отправился на вечеринку к своему сослуживцу, где выпил два бокала шампанского, и, выйдя на улицу, «побежал было вдруг, не­известно почему, за какою-то дамою», у которой «всякая часть тела бы­ла исполнена необыкновенного движения», – одним словом, за жен­щиной легкого поведения. А потом на пустынной площади злоумышлен­ники отняли у него шинель.

Нечто похожее произошло и со «значительным лицом». Желая, по словам писателя, «сколько-нибудь развлечься и позабыть неприятное впечатление», произведенное на него известием о смерти Акакия Ака­киевича, он отправился к своему приятелю, где за ужином выпил два стакана шампанского, и потом «решил не ехать еще домой, а заехать к одной знакомой даме, Каролине Ивановне», приятельнице «для дру­жеских отношений». По пути к ней у «значительного лица» призрак отобрал шинель.

Повторение сюжетных ситуаций имеет определенный смысл. Гоголь хотел подчеркнуть то, что в этой жизни никто не застрахован от несча­стья, что оно может обрушиться не только на «существо, никем не за­щищенное, никому не дорогое, ни для кого не интересное», каким был Акакий Акакиевич, но и даже на «царей и повелителей мира», а в дан­ном случае – на «значительное лицо». Только уж больно несоизмери­мы последствия «несчастий» для героев повести. Если для Башмачки-на утрата шинели, бывшей «светлой гостьей» в его безрадостной жиз­ни, стала катастрофой и привела его к гибели, то для «значительного лица» – это всего лишь происшествие, правда произведшее «на него сильное впечатление», после которого, как заметил Гоголь, он стал рас­пекать своих подчиненных «уж не прежде, как выслушавши сперва, в чем дело».

«Шинель» нельзя рассматривать только в ряду петербургских пове­стей. Она создавалась в период завершения писателем «Мертвых душ» и теснейшим образом связана с общим замыслом поэмы – показать возможность пробуждения человеческого в каждом человеке, независи­мо от того, кто он – задавленный жизнью бессловесный и забитый чи­новник вроде Башмачкина или нравственно разложившийся прожжен­ный мошенник Чичиков.

Повесть «Шинель» сыграла огромную роль в утверждении гуманно­го начала и «натурального» направления в русской литературе.

Изображение Гоголем в петербургских повестях «грязной действи­тельности», по словам Белинского, наводило читателей «на созерцание идеальной действительности».

Через всю жизнь Гоголь пронес любовь к театру, считая его своеоб­разной «кафедрой», с которой «можно много сказать миру добра». И поэтому обращение писателя к драматургии является вполне законо­мерным.

Первым опытом Гоголя в этом жанре стала комедия «Владимир 3-ей степени», работа над которой оставалась незавершенной, поскольку, по словам писателя, он «остановился, увидев, что перо так и толкается об такие места, которые цензура ни за что не пропустит». Сохранились лишь отдельные сцены комедии («Утро делового человека», «Тяжба», «Лакейская»), которые были, по всей вероятности, подготовительными этюдами к ней.

Чуть позже, в 1833 году, Гоголь приступил к созданию новой пье­сы – «Женихи», впоследствии переделанной им в комедию «Женить­ба». Это произведение очень высоко ценил Ф.М. Достоевский, отме­тив, что «Женитьба» и «Мертвые души» – это «самые глубочайшие

произведения, самые богатые содержанием, именно по выводимым в них художественным типам».

Между тем о персонажах комедии «Женитьба» обычно говорится, что они являются лишь воплощением «духовного убожества, пошлых вкусов», «паразитизма» и т.д. Конечно же все это имеет место. Однако в отдельных характерах комедии просматриваются и другие черты, а именно недовольство своим положением, тоска по идеалу, мечта о дру­гой жизни, надежда на счастье. И здесь в чем-то «Женитьба» предво­схищает «Шинель». В знаменитом монологе Агафьи Тихоновны отра­жены не только убожество и ограниченность духовного мира купеческой дочки, а скорее естественное желание встретить достойного человека, с которым она могла бы стать счастливой.

Представление Агафьи Тихоновны об идеальном женихе выглядит, несомненно, комично, поскольку она механически составляет его образ из отдельных, чисто внешних деталей лиц и фигур (губы Никанора Ивановича, нос Ивана Кузьмича, дородность Ивана Павловича, раз­вязность Балтазара Балтазаровича). Что же касается нравственных до­стоинств претендентов на свою руку, то Агафья Тихоновна о них не за­думывается. Да и есть ли у них эти достоинства! И здесь форма довле­ет над содержанием. Комизм ситуации подчеркивается и репликой неве­сты: «Такое несчастное положение девицы, особливо еще влюбленной». А ведь влюблена она не в конкретного человека, а в некую механически созданную абстракцию.

Отнюдь не однозначен и главный герой комедии – надворный со­ветник Подколесин, в котором обычно видят лишь смешную фигуру не­задачливого жениха. А вот Ап. Григорьев усмотрел в нем нечто иное и сравнил его с Гамлетом, отметив, что «безволие Подколесина родствен­но безволию Гамлета, и прыжок его в окно – такой же акт отчаяния и бессилия, как убийство короля мечтательным принцем датским». Каза­лось бы, очень уж непохожи друг на друга – чиновник не очень боль­шого ранга и датский принц. Но ведь оба они решают для себя и на сво­ем уровне очень важные для них вопросы. Для Гамлета это глобальный вопрос – «быть или не быть» или, иными словами говоря, жить или не жить. Что же касается Подколесина, то как бы смешно ни выглядели его размышления о предстоящей женитьбе, перед ним ведь тоже стоит вопрос, от решения которого зависит вся его дальнейшая жизнь. По мысли Гоголя, каждый человек, кем бы он ни был, рано или поздно ока­зывается перед необходимостью сделать выбор, определяющий его дальнейшую судьбу.

Как видим, толкование персонажей комедии может быть различным, а это лишний раз свидетельствует о неисчерпаемой глубине произведе­ний Гоголя.

Комедию «Ревизор» принято рассматривать преимущественно как общественно-политическое произведение с ярко выраженным обличи­тельным началом, в котором на примере жизни «уездного города» пока­зано беззаконие, взяточничество и всякого рода злоупотребления, ха­рактерные для всей николаевской монархии. Это верно. Однако этим отнюдь не исчерпывается глубинное содержание комедии.

По словам Гоголя, сюжет «Ревизора» ему «подарил» Пушкин. Действительно, еще в 1833 году он рассказал Гоголю про случай, «быв­ший в г. Устюжне Новгородской губернии» с одним господином, кото­рый выдавал себя за важного чиновника и обманул жителей города. Но подобные случаи не были редкостью, и еще до появления «Ревизора» они уже находили свое отражение в произведениях многих писателей (Г.Ф. Квитка-Основьяненко, А.Ф. Вельтмана и др.). А поэтому можно сказать, что Гоголь в «Ревизоре» использовал «бродячий», хо­рошо известный сюжет. Но в своей «Авторской исповеди» писатель заметил: «Пушкин... отдал мне свой собственный сюжет «Мертвых душ» (мысль «Ревизора» принадлежит также ему)». Именно мысль, а не сюжет.

В чем же заключается основная «мысль», подсказанная Пушкиным? Вот что пишет по этому поводу Е.Н. Купреянова в статье «Гоголь-ко­медиограф» (Русская литература. 1990. № 1): «Среди черновиков по­эмы «Братья разбойники» сохранился следующий вариант заключаю­щего поэму описания разбойничьего пира:

На миг утихшая беседа

Вновь оживляется вином;

У всякого своя есть повесть,

Всяк хвалит меткий свой кистень.

Шум, крик. В их сердце дремлет совесть:

Она проснется в черный день.

«Черный день» – день смерти, неминуемо ожидающий каждого че­ловека, а проснувшаяся совесть – ужас, охватывающий умирающего от сознания неотвратимости загробной кары за все совершенные им не чи­стые, бессовестные (в данном случае – разбойные) дела.

В такой же, как бы предсмертный, ужас повергает городничего, его сослуживцев и гостей в заключительной «немой сцене» комедии известие

о приезде «настоящего ревизора», под которым подразумевается про­снувшаяся совесть человека.

По мнению Е.Н. Купреяновой, «идейное задание «Ревизора» от­нюдь не исчерпывается обличением административных злоупотребле­ний. «Злоупотребления» и «несправедливости» перестают быть в коме­дии порождением нечистой, продажной совести, т.е. бессовестности всех гражданских сословий крепостнического общества».

Конечно же все персонажи комедии воплощают в себе социальные пороки самодержавной действительности. Но, по словам Е.Н. Купрея­новой, задача Гоголя заключалась в том, чтобы «вывести на чистую во­ду» незримого и главного антигероя комедии – общесословного, обще­человеческого подлеца. Общесословного и общечеловеческого потому, что он таится в душах всех граждан крепостнического общества, одер­жимых в той или иной мере низменными и пошлыми, но довольно-таки заурядными человеческими страстями и страстишками. Соответственно каждый из зримых антигероев комедии сверх своего конкретного соци­ального облика и характера и при его посредстве представляет типовую модель одного из многообразных социально-психологических «плать­ев», в которые рядится этот «сборный» «подлец» современной писате­лю русской жизни. В силу своей «сборности» он безличен, но копошит­ся в душах людей, толкая их, как и действующих лиц комедии, на вся­кого рода бессовестные дела сообразно чину, званию, возрасту, соци­альному положению и возможностям каждого. Обнажить общий нрав­ственно-психологический механизм повседневного и повсеместного пре­небрежения высоким званием русского Человека и Гражданина – тако­ва истинная новаторская суть авторской мысли «Ревизора».

Думается, что с этим нельзя не согласиться, тем более что все выше­сказанное ни в коем случае не снижает обличительного пафоса «Ревизо­ра», направленного на разоблачение беззакония и произвола самодер­жавно-крепостнической системы России, и лишь помогает раскрыть главный замысел комедии – «выставить... на всенародные очи» «пош­лость» рабского сознания и полную нравственную несостоятельность его носителей. Ответственность за все «дурное», происходящее вокруг, Гоголь возлагает не столько на самодержавно-крепостнический строй, сколько на духовное растление общества, в котором нарушаются госу­дарственные и нравственные законы, попираются права и достоинство человека. Писатель стремится к тому, чтобы зрители и читатели увиде­ли в персонажах комедии отражение собственных недостатков, всю дер­зость чиновничьей, купеческой, мещанской обывательской «души». Именно об этом говорят как эпиграф, предваряющий комедию, – «На

зеркало неча пенять, коли рожа крива», так и слова городничего, обра­щенные в зал: «Чему смеетесь? – Над собою смеетесь!..»

Гоголь хотел, чтобы каждый, кто посмотрит или прочитает комедию, разглядел в ее действующих лицах самих себя. Об этом свидетельству­ет «Отрывок из письма, писанного автором вскоре после первого пред­ставления «Ревизора» к одному литератору», явившийся своеобразным авторским комментарием к комедии, где о главном «лице» произведения Хлестакове, сконцентрировавшем в себе «многое, разбросанное в раз­ных русских характерах», говорилось: «Всякий хоть на минуту, если не на несколько минут, делался и делается Хлестаковым, но, натурально, в этом не хочет только признаться; он любит даже и посмеяться над этим фактом, но только, конечно, в коже другого, а не в собственной. И лов­кий гвардейский офицер окажется иногда Хлестаковым, и государствен­ный муж окажется иногда Хлестаковым, и наш брат, грешный литера­тор, окажется подчас Хлестаковым. Словом, редко кто им не будет хоть раз в жизни, дело только в том, что вслед за тем очень ловко повернет­ся, и как будто бы и не он».

Гоголь надеялся, что зрители и читатели, познакомившись с уродли­выми типами, представленными в комедии, в конце концов задумаются, «оглянутся» на себя, осознают всю глубину своего собственного нравст­венного падения и очистительной силой смеха сумеют возродить в себе человеческое начало. Этим и объясняется то, что единственным «чест­ным лицом» в комедии писатель считал смех.

Вот так своеобразно трансформировал Гоголь главную «мысль» «Ре­визора», подсказанную Пушкиным, в созданной им новой форме «об­щественной комедии».

Как пишет Е.Н. Купреянова, «в «Ревизоре» все, начиная с наиме­нования комедии, имеет двойной смысл, прямой и подразумеваемый. В прямом смысле слово «ревизор» означает должностное лицо, при­званное контролировать ту или иную сферу государственной деятельно­сти. Хлестаков – «мнимый ревизор» и в то же время олицетворенная «ветреная светская совесть, проданная и обманчивая совесть». Одно не­посредственно связано с другим и в иносказательной форме выражает несокрушимую веру Гоголя в решающее значение для судеб и блага об­щественного бытия его духовного фактора – «совести» или, что то же, нравственного чувства. В противоположность «мнимому ревизору» Хлестакову (его бессовестности) «настоящий ревизор» подразумевает неизбежное пробуждение в каждом человеке его собственной неподкуп­ной, но до поры до времени преступно дремлющей совести».

С этим нельзя не согласиться, тем более что сам Гоголь неоднократ­но настаивал именно на таком толковании главной мысли своей комедии. Об этом он писал сначала в «Отрывке из письма...» (1836), а затем в «Театральном разъезде» (1836–1842), в «Предуведомлении для тех, которые пожелали бы сыграть как следует «Ревизора» и, наконец, в «Развязке «Ревизора» (1846).

В попытке Гоголя разъяснить содержание своей комедии (прежде всего в «Развязке «Ревизора») многие исследователи склонны видеть лишь проявление духовного кризиса, который писатель пережил в нача­ле 1840-х годов. Это не совсем так. Конечно, необходимо учитывать оп­ределенное изменение взглядов Гоголя. Но полностью игнорировать его собственное понимание «Ревизора» ни в коем случае нельзя.

Последняя по времени написания пьеса Гоголя «Игроки» – произ­ведение во многих отношениях необычное. И прежде всего тем, что в этой комедии нет ни одного женского персонажа и традиционного деле­ния на акты – она состоит из сквозного, непрерывного действия, раз­вивающегося на протяжении 25-ти явлений, в свою очередь связанных с появлением и уходом со сцены разных действующих лиц. Кроме того, до конца пьесы зритель внимательно следит, удастся ли профессиональ­ным шулерам обмануть доверчивого и добродетельного помещика Глото­ва. И только в двух последних явлениях становится ясно, что вся эта ин­трига нечто иное, как игра, «комедия в комедии», разыгрываемой не только для зрителя, но и для главного героя пьесы Ихарева, превратив­шегося из обманщика в обманутого.

Кстати, следует сказать, что игра (в карты, в рулетку и т.п.) зани­мала в XIX веке чрезвычайно важное место в жизни определенной ча­сти русского общества. И не столько из-за того, что игра позволяла ис­пытать острые ощущения, а прежде всего потому, что она вселяла надеж­ду на внезапное обогащение и тем самым – на крутое изменение судь­бы (вспомним, к примеру, Германна из «Пиковой дамы» Пушкина).

В своей пьесе Гоголь стремился развенчать игру, снять с нее покров тайны и непредсказуемости. Его игроки – это жулики, которые боль­ше надеются на крапленые карты и ловкость рук, нежели на его величе­ство случай и фатум. Для Гоголя игра – это нечто иное, как вид мошен­ничества, аферы, вроде той, которую пытался осуществить «подлец» Чичиков в «Мертвых душах».

Главным делом всей своей жизни Гоголь считал работу над поэмой «Мертвые души». «Огромно, велико мое творение, – писал он. – Вся Русь явится в нем!»

По замыслу Гоголя, «Мертвые души» (точно так же как, и «Боже­ственная комедия» Данте) должны были состоять из трех томов. В первом писатель намеревался изобразить современную ему Россию (своего рода «Ад»), во втором – указать пути обновления русской жизни («Чистилище») и, наконец, в третьем – заглянуть в будущее своей родины («Рай»).

Но этим не исчерпывался замысел поэмы. Гоголю казалось, что дви­жение России к возрождению и спасению станет своеобразным приме­ром для всего мира. Вот это общечеловеческое значение «Мертвых душ» далеко не всегда учитывается при анализе поэмы. И еще. В осно­ве «Мертвых душ» лежит очень дорогая Гоголю мысль о том, что каж­дый человек, как бы глубоко ни было его нравственное падение, спосо­бен к духовному воскрешению, что в каждом человеке есть, пусть и да­леко запрятанная, живая душа.

В свое время Белинский предупреждал, что «нельзя ошибочнее смо­треть на «Мертвые души» и грубее понимать их, видя в них сатиру». Между тем очень часто поэма Гоголя рассматривается прежде всего как произведение, сатирически изображающее самодержавно-крепостниче­ские порядки России.

Но ведь сам писатель неоднократно разъяснял, что «...вовсе не гу­берния, и не несколько уродливых помещиков», и не то, что им припи­сывают, есть предмет «Мертвых душ», что главный и единственный предмет поэмы есть «человек и душа человека», и при этом «современ­ный человек» и «нынешнее состояние его души». И конечно же писа­тель имел в виду не только состояние души русского человека. Недаром один из самых талантливых и проницательных критиков того времени В.Н. Майков писал: «Гоголь ни на одно мгновение не упускал из вида общечеловеческих черт характеров каждого из своих героев, потому что все действующие лица его поэмы прежде всего являются людьми, как бы малы и ничтожны ни были они по положению своему в обществе, до какого бы нравственного уничижения ни были доведены воспитанием и неизбежным течением дел. В каждом из них легко усмотреть все чело­веческие движения, каждый имеет свои предметы живого сочувствия и злой антипатии, у каждого свой «задор», как сказал сам Гоголь, – и по­этому-то все они возбуждают такое глубокое сочувствие в каждом чи­тателе, не разучившемся думать и чувствовать». Одновременно В.Н. Майков подчеркивал, что «ни разу еще, ни в одном произведе­нии нашей литературы не был так глубоко, так всесторонне изображен русский человек, как в «Мертвых душах», и что всего замечательнее,

никогда еще не представал перед нами русский человек в таком выгод­ном свете, как в «Мертвых душах».

Поэтому не совсем правомерна попытка многих исследователей до­казать, что образы помещиков и чиновников, изображенные в «Мерт­вых душах», являются порождением самодержавно-крепостнических порядков России, и привязать гоголевских героев лишь к определенно­му общественно-политическому укладу. Гоголь мыслил гораздо шире, считая, что уродливые черты характера человека могут проявиться в любом обществе, в котором существуют отклонения от нравственных законов.

Следует отметить также, что некоторые ученые стремятся выявить определенную закономерность в изображении нравственной деградации владельцев усадеб, подчеркивая, что каждый из них «духовно ничтож­нее предыдущих» (А.И. Ревякин). При этом делается ссылка на слова Гоголя о том, что в «Мертвых душах» у него «один за другим следуют... герои один пошлее другого».

Думается, что нет нужды выяснять, кто из помещиков более, а кто менее пошл, кто из них приобретатель, кто – расточитель и т.п. Ни в ком из владельцев усадеб нет ни одной положительной черты, каждый из них являет собой бездну нравственного падения, только пошлость проявляется в них разными своими сторонами. При этом нельзя счи­тать, что разные грани пошлости свойственны только представителям дворянского и чиновничьего сословия и являются следствием самодер­жавно-крепостнических порядков. Пошлость может расцвести пышным цветом при любом общественном строе, построенном на несправедли­вых основах. Она может проявиться в людях, стоящих на разных ступе­нях общественной лестницы, разного имущественного положения, раз­ного уровня образованности. Гоголь, например, говорит, что Чичиков напрасно сердился на Коробочку. «Ведь, – писал он, – и почтенный, и государственный даже человек, а на деле выходит совершенная Коро­бочка. Как зарубил что себе в голову, то уж ничем его не пересилишь, сколько ни представляй ему доводов, ясных как день, все отскакивает от него, как резиновый мяч отскакивает от стены!..» Или вот о Ноздреве: «Есть люди, имеющие страстишку нагадить ближнему, иногда вовсе без всякой причины. Иной, например, даже человек в чинах, с благородною наружностью, со звездой на груди, будет жать вам руку, разговорится с вами о предметах глубоких, вызывающих на размышления, а потом смо­тришь тут же, перед вашими глазами и нагадит вам». И дальше: «Ноздрев долго еще не выветрится из мира. Он всегда между нами и, может быть, только ходит в другом кафтане».

К тому же почему-то редко вспоминают слова Гоголя, который пи­сал: «...я стал наделять своих героев, сверх их собственных гадостей, моею собственной дрянью. Вот как это делалось: взявши дурное свой­ство мое, я преследовал его в другом звании и на другом поприще, ста­рался изобразить его в виде смертельного врага, нанесшего мне самое чувствительное оскорбление, преследовал его злобою, насмешкою и всем, чем ни попало».

В галерее помещиков, выведенных в «Мертвых душах», следует видеть не только обличение владельцев крепостных душ, но и своеобраз­ное предупреждение каждому человеку, призыв взглянуть на самого се­бя и подумать о том, нет ли в нем самом черт пошлости, так ярко и вы­пукло обрисованных в героях гоголевской поэмы. И совсем не случай­но с такой страстью прозвучало в главе о Плюшкине обращение Гоголя к молодежи: «Забирайте же с собою в путь, выходя из мягких юноше­ских лет в суровое ожесточающее мужество, забирайте с собою все че­ловеческие движения, не оставляйте их на дороге, не подымете потом! Грозна, страшна грядущая впереди старость, и ничего не отдает назад и обратно!»

На первый взгляд может показаться, что Гоголь в известной степени противопоставляет в своем произведении размеренное существование обитателей помещичьих усадеб и активную исполненную движения жизнь чиновничества губернского города N. Однако движение это чис­то механическое, за которым ничего, кроме духовной пустоты и убоже­ства. В подготовительных материалах к первому тому «Мертвых душ» Гоголь писал: «Идея города. Возникшая до высшей степени Пустота, Пустословие, Сплетни, перешедшие пределы, как все это возникло из безделья и приняло выражение смешного в высшей степени». Именно этим и объясняется возникновение в среде обитателей города самых не­лепых и невероятных слухов и сплетен.

Нельзя не обратить внимание на то, что Гоголь совершенно иначе изображает отдельных представителей чиновничьего мира. Если, рисуя образы помещиков писатель подробно описывает каждого из них, стре­мясь выделить индивидуальные черты их характеров, то при изображе­нии чиновничества Гоголь представляет его как целостную бюрократи­ческую машину, в которой люди выполняют ту или иную функцию за­нимают определенную должность: губернатор, вице-губернатор, по­лицмейстер, прокурор и т. п. И здесь, как и в «Ревизоре», писатель по­казывает, что характер и поведение каждого чиновника определяется в первую очередь не его личными качествами, а чином и должностью. Так, например, полицмейстер «...был среди граждан совершенно как в

родной семье, а в лавки и гостиный двор наведывался, как в собствен­ную кладовую... Трудно было даже и решить, он ли был создан для ме­ста или место для него. Дело было так поведено у него, что он получал вдвое больше доходов противу своих предшественников». При этом Го­голь замечает, что подобные нравы губернских чиновников распростра­нены не где-нибудь «в глуши, а, наоборот, недалеко от обеих столиц».

Весьма выразительную характеристку губернским чиновникам дал Собакевич: «...это все мошенники, весь город там такой: мошенник на мошеннике сидит и мошенником погоняет. Все христопродавцы. Один там только и есть порядочный человек: прокурор, да и тот, если сказать правду, свинья».

Дата добавления: 2014-11-29