Творчество А.П. Чехова 2 страница

Изначально с темой неведомого мира связана и тема страха челове­ка перед жизнью. Окружающий мир неведом человеку и потому стра­шит его, поскольку «страшно то, что непонятно» (эту формулу в своих произведениях Чехов повторит несколько раз). Первый рассказ, «Страх» (1892), опубликованный в мелиховский период, посвящен этим темам.

Главный герой произведения Дмитрий Петрович Силин «болен бо­язнью жизни». Его существование – сплошной ужас. Для него жизнь не более понятна, а потому не менее страшна, чем, по его словам, мир привидений и мертвецов. Непонятны ему не только и не столько зага­дочные явления природы или неординарные события человеческой жиз­ни, а жизнь в своем обычном течении. В окружающем мире Дмитрию Петровичу все страшно, поскольку все непонятно. В том числе и он сам, его поступки, его семейная жизнь. Страх – тотальная реакция героя на мир, во многом определяющая его жизнедеятельность.

Чехов в рассказе показывает, что люди действительно не знают и не понимают себя и окружающий мир. Силин не болен, он просто узнал эту истину, в которой единственно невозможно усомниться. Все же осталь­ные, живущие миражами и не подозревающие об этом, похожи на стра­усов, прячущих головы в песок. Незнание «настоящей правды» о жиз­ни – удел человека, и поэтому страх – естественная для него реакция на действительность.

Как же ведет себя боящийся окружающего мира человек? Прежде всего он стремится защититься от его страшных угроз, и проще всего тут – спрятаться от жизни, свести ее к минимуму. Так и поступает Си­лин. «Испугавшись», он бросает службу в Петербурге и уединяется в усадьбе, оставив возле себя только двух человек: жену и друга. При этом Дмитрий Петрович ежедневно изнуряет себя тяжелой работой, чтобы не думать о страшной действительности.

Надо отметить, что писатель оправдывает мироощущение своего ге­роя. Как Силин ни прятался от жизни, она все-таки наносит ему страш­ный удар: единственные люди, которых он оставил возле себя, и именно близкие люди, жена и друг, изменили ему.

Многие герои Чехова, хотя бы бессознательно, боятся жизни. Отказ от борьбы, от активной жизненной позиции, столь частый у героев пи­сателя, может быть объяснен и их страхом перед жизнью.

В 1898 году писатель создает свою знаменитую трилогию о «фут­лярных людях», которую открывает рассказ «Человек в футляре». Об­раз «футляра», «футлярной жизни» стал одним из центральных в твор­честве Чехова. В чеховедении существуют различные понимания этого

образа. Конечно, в формировании «человека в футляре» большую роль сыграла эпоха реакции, но этот образ гораздо шире, нежели отражение реакции, которая к моменту написания рассказа была уже позади. Что значит футляр для самого Беликова? И темные очки, зонтик, калоши, которые он надевал даже в сухую погоду, и неукоснительное следование разного рода циркулярам, предписаниям, общепринятым представлени­ям – все это преследует одну цель: «как бы чего не вышло», – и все это есть защита от страшного мира. И дома под одеялом ему было страшно, он боялся даже того, что его зарежет повар Афанасий. «Дей­ствительность раздражала его, пугала, держала в постоянной тревоге... он прятался от действительной жизни» – так говорится в рассказе. Футляр есть бегство, прятание от жизни из-за страха перед ней.

Беликов боится жизни. А чего именно он боится? Что значат его бесконечные «как бы чего не вышло»? Что может «выйти»? Что может выйти из того, что кто-то опоздал на молебен, что классную даму виде­ли поздно вечером с офицером, что кто-то скажет, что Беликов не со­блюдает постов? Что такого до смерти страшного могло произойти от­того, что Варенька и две дамы видели, как Коваленко спустил с лестни­цы Беликова? Парадоксально: он так сильно боялся, как бы чего не вы­шло, что вышло самое страшное – он умер.

Его восприятие происходящего и реакций неадекватны ситуации. Сила его страха не соответствует возможным последствиям происшест­вия. За реальной ситуацией для Беликова таится как бы что-то боль­шее, от каждой мелочи – страх чуть ли не крушения мироздания. Его жизнь – постоянное ожидание катастрофы. Его страх неопределен­ный. Чего он боится: начальства, воров, черта, – всего и одновремен­но ничего конкретного. Он боится жизни вообще. Его душой владеет иррациональный, темный, первобытный страх жизни. Он воспринимает мир как враждебное и страшное начало и всеми силами стремится защи­титься от него. Защита от жизни сводится в основном к установлению и строгому исполнению Регламента, определяемого циркулярами, предпи­саниями, житейскими и иными нормами и т. п. Невыполнение мельчай­шего требования может привести к непоправимому (за Регламентом страшный мир), поэтому Беликов так напряженно относится к каждой мелочи: «Всякого рода нарушения, уклонения, отступления от правил приводили его в уныние, хотя, казалось бы, какое ему дело?» В конеч­ном итоге Регламент начинает исполняться ради самого же Регламента. все делается именно так, потому что должно делаться именно так. Пе^ дагог должен посещать своих коллег, и вот Беликов придет в гости.

посидит молча час-два и уйдет. Утрачивается содержание, и остается од­на мертвая форма. Жизнь омертвляется. Точнее, во всей его жизни, во всех поступках остается одно содержание и одна функция – защита от страшного мира.

Жизнь страшна и враждебна, но в ней надо жить. В миллионах раз­личных ситуаций возможно множество вариантов поведения. Какой же избрать? Понятно, что тот, который много раз использовался и не при­вел к нежелательным результатам. Такое поведение закрепляется в виде житейских норм, обычаев и т. п. Отсюда рождается консерватизм Бели­кова, страх перед всем новым. Но жизнь постоянно меняется, в ней воз­никают новые ситуации. Что делать? Здесь Беликова, не могущего са­мостоятельно разрешить эту проблему, поскольку, что ни придумай, всегда нетрудно найти что-нибудь, что из этого может выйти, может спасти только слепая вера в авторитет. Авторитет для него – мудрое начальство, которое все знает и найдет спасительный выход из положе­ния. Начальство издает соответствующие циркуляры, предписания, ре­комендации, строгое исполнение их – единственный способ спастись в жутком мире. Циркуляр, в котором что-либо разрешается, недостаточ­но однозначен, разрешение почти всегда можно реализовать разными способами. Опять неясность, опять тревога. Циркуляр запрещающий однозначен. Нельзя – и точка! Отсюда любовь Беликова ко всему запрещающему. Вообще, лучший способ защититься от жизни – све­сти ее к минимуму. Чем меньше жизнь, тем меньше опасность. Идеал здесь – не жить, идеал – смерть. Лучший футляр – гроб, в который с кротким, приятным, даже веселым, «точно он был рад», выражением лица лег Беликов.

Мы традиционно считаем «человека в футляре» проводником ре­акции. Но Беликов как общественное явление намного более значим. К чему он стремится? Итогом его деятельности было бы общество, полностью лишенное свободы, в котором жизнь была бы втиснута в уз­кие берега разрешенного и освященного указами, законами, в котором царствует незыблемая вера в авторитет, воплощенный в государствен­ной власти, и слепое подчинение авторитету. Это было бы общество единообразия и единомыслия. Все это напоминает нам о тоталитарном режиме. Чехов показывает, как практически без силового давления вла­сти сами же люди, боящиеся жизни и, соответственно, боящиеся свобо­ды, – сами же эти люди могут установить такой режим.

Защищаясь от жизни, герой становится душителем ее, душителем свободы. Нудно, мелочно, въедливо он тиранил весь город, становясь не­избежным проводником всего самого консервативного и реакционного.

Образ «футлярной жизни», черты которой обнаруживаются в самых разных произведениях писателя, оказывается тесно связанным со стра­хом перед жизнью. Этот страх, часто бессознательный, является одной из важнейших движущих сил поведения и ориентации человека в мире в прозе Чехова.

Во втором рассказе трилогии, в «Крыжовнике», Чимша-Гималайский рассказывает о своем брате, бедном чиновнике, весь смысл суще­ствования которого свелся к мечте о покупке маленькой усадебки, в ко­торой обязательно должен расти его собственный крыжовник. Он осу­ществил свою мечту. Когда к нему приезжает рассказчик, он видит сво­его счастливого брата: «...постарел, располнел, обрюзг; щеки, нос и гу­бы тянутся вперед, – того и гляди, хрюкнет в одеяло». В этот день Ни­колаю Ивановичу в первый раз подали его собственный крыжовник: он не мог говорить от волнения, смотрел вокруг с торжеством ребенка, жадно ел и все повторял: «Ах, как вкусно!» На самом деле крыжовник был жесткий и кислый. Осуществление мечты обернулось деградацией человека. Почему? С одной стороны, понятно, что виноваты ложные общепринятые жизненные ориентиры. А с другой стороны, рассказчик, признавая естественность желания человека жить на лоне природы, ви­дит здесь и пример не только бегства из города, но и бегства «от борь­бы, от житейского шума», от активного участия в жизни. Он утвержда­ет: «Человеку нужно не три аршина земли, не усадьба, а весь земной шар, вся природа, где на просторе он мог бы проявить все свойства и особенности своего свободного духа». Но что движет Николаем Ивано­вичем в первую очередь?

В конце концов забитый бедняга чиновник покупает неказистое име- \ ние, в котором не было ни фруктового сада, ни любимого им крыжовни­ка, ни пруда с уточками, а вода в реке была цвета кофе. Но это нима­ло его не опечалило. Все, что он сделал, – посадил двадцать кустов крыжовника. Он стал вполне счастливым человеком. Из этого ясно, что не прелести деревенской жизни, не сельский уют, не красоты при­роды, а что-то другое тянуло его в имение. Этот «кроткий и добрый че­ловек» стал скрягой, недоедал, недопивал, одевался, словно нищий, же­нился из-за денег и, держа жену впроголодь, за три года свел ее в моги­лу, положив ее деньги в банк на свое имя. При этом он ни разу не поду­мал о том, что был причиной смерти жены. «Добрый и кроткий человек» может так себя вести только тогда, когда его преследует серьезная опас­ность и он всеми силами стремится от нее избавиться. В городе герой был «робким беднягой чиновником», который даже для себя лично не смел иметь собственные взгляды. Теперь же, в имении, он говорит одни

лишь истины, и говорит их тоном министра. В городе он жил посреди того, что «страшно в жизни», и страдал. В имении он вполне счастлив. А счастливый человек, по словам брата героя, счастлив прежде всего потому, что не видит и не слышит «страшное» в жизни. Стремление бе­жать из страшного для него мира – вот что во многом определило по­ведение Николая Ивановича.

Так объясняет Чехов деградацию Николая Ивановича, а несколько ранее «Крыжовника» он пишет рассказ «Ионыч» (1898), в котором причиной еще большей деградации молодого врача становится пошлая, обывательская среда, незаметно, но неумолимо «засасывающая» глав­ного героя.

В третьем рассказе трилогии, названном «О любви», главный герой, Алехин, полюбил замужнюю женщину, и она его полюбила. Но он все не признавался ей в любви, мучимый нравственными соображениями и заботой о ней. В итоге он погубил их любовь, их счастье. Что же скры­валось за его рассуждениями? Например, он думает: «Она пошла бы за мной, но куда? Куда бы я мог увести ее? Другое дело, если бы у меня была красивая, интересная жизнь, если б я, например, боролся за осво­бождение родины или был знаменитым ученым, артистом, художником, а то ведь из одной обычной, будничной обстановки пришлось бы увлечь ее в другую такую же или еще более будничную». Но неужели Анне Алексеевне нужна «красивая жизнь» или он в качестве «знаменитого ученого»? Нет, ей нужен он сам, она любит Алехина таким, каков он есть. В его рассуждениях открывается главное: неуверенность в себе, нерешительность, страх перед смелым, ответственным поступком. И когда Алехин говорит: «...я спрашивал себя, к чему может повести наша любовь...» – становится понятным, что это не более чем переделка бе-ликовского: «ах, как бы чего не вышло»!

В рассказах «маленькой трилогии» Чехов исследует проявления страха перед жизнью в важнейших областях человеческой деятельности: в общественной жизни, выработке и осуществлении жизненной про­граммы, любви. Жизнь, как она есть, приносит людям страдание, и в некоторых произведениях Чехова звучит мотив нелепости самого уст­ройства жизни, абсурдности ее. В повести «Три года» наследник милли­онного купеческого состояния Алексей Лаптев полюбил Юлию Серге­евну. Она его не любит, но когда Лаптев сделал ей предложение, она со­гласилась, не из-за денег разумеется. Герой повести тяжело страдает от­того, что жена его не любит, ему тягостна и скучна его деловая деятель­ность. Амбар купцов Лаптевых представляется ему застенком, склепом. Как и многие герои Чехова, Алексей мечтает об иной жизни – бросить

все и уйти: «...он радостно смеялся и воображал, какая бы это могла быть чудная, поэтическая, быть может, даже святая жизнь». Но как и большинство персонажей писателя, он не в состоянии этого сделать и по инерции, томясь и изнывая, продолжает тащить на себе непосильный для него груз, который, собственно, и есть его жизнь. В зрелом перио­де творчества Лаптев – наиболее яркий представитель одного из ха­рактернейших для Чехова типов героев. Этот тип – обычно средние русские интеллигенты, слабые, нерешительные, неуверенные в себе, робкие люди. Они неспособны на смелые, ответственные поступки, страдая в жизни, они ничего не могут изменить в ней.

Прошло три года, родились дети, и Юлия полюбила мужа. А Лап­тев обнаружил, что он ее, по сути дела, уже не любит. Когда она объяс­нялась ему в любви, «у него было такое чувство, как будто он был же­нат на ней уже десять лет, и хотелось ему завтракать». В самом конце повести он думает: «...быть может, придется жить еще тринадцать, тридцать лет... И что придется пережить за это время? Что ожидает нас в будущем?»

Человек страдал, мучался оттого, что жена его не любит, а когда она полюбила, выяснилось, что он ее уже разлюбил, и впереди у него лишь все та же тоска и томление духа. Кто в этом виноват? Никто. Это про­сто трагическая нелепость жизни, ее горькая ирония.

Тему нелепости жизни продолжает рассказ «Случай из практики» (1898). Доктор Королев выезжает по вызову к владельцам большой фабрики. Приехав, он, прежде никогда не бывавший на фабриках, ви­дит рабочих, которые пугливо сторонились его, и уже по их походке угадывает «физическую нечистоту, пьянство, нервность, растерян­ность». И это ему понятно, хозяева живут за счет рабочих. Но оказы­вается, что несчастны и хозяева: мать и дочь. Богатство, роскошь не дали им, хорошим людям, счастья. Довольна жизнью лишь одна неум­ная, ограниченная гувернантка. И доктор начинает думать о том, что закон жизни – «это логическая несообразность, когда и сильный, и слабый одинаково падают жертвой своих взаимных отношений, неволь­но покоряясь какой-то направляющей силе, неизвестной, стоящей вне жизни, посторонней человеку». Герою даже начинает казаться, что два багровых окна фабрики – это глаза дьявола, который смотрит на не­го, и весь этот абсурд – дело его рук.

Многообразная и активная деятельность Чехова по улучшению жизни народа нашла свое отражение в рассказе «Дом с мезонином» (1896). В этом произведении любовная и идеологическая сюжетные линии развиваются параллельно, сложно взаимодействуя друг с другом.

Главный герой, художник, рассказывает о своей встрече с сестрами Волчаниновыми, о любви к младшей (Мисюсь) и идейном столкновении со старшей (Лида), заканчивающимися тем, что Лида, земский деятель, разлучает влюбленных, заставляя сестру и мать немедленно уехать в Пензенскую губернию.

Довольно неожиданно Чехов, сам активно участвовавший в земском движении, изображает старшую сестру честным и искренне стремящимся помочь страдающему народу, но в то же время и деспотичным, прозаическим и даже отчасти ограниченным человеком. А праздный и стремящийся всячески оправдать свою праздность художник выглядит намного привлекательнее. Более того, в идейном столкновении с Лидой главный герой рассказа утверждает чуть ли не вредность для народа тех «малых дел», которыми занимается Лида. Он говорит о том, что «народ опутан цепью великой», а земцы не рубят эту цепь, а лишь добавляют к ней новые звенья; он говорит о том, что «нужны не школы, а универси­теты», что необходимо устранить тяжелый физический труд вообще. Лида упрекает героя за то, что он, пейзажист, не отражает в своих про­изведениях народных нужд, а он отвечает, что «настоящие» наука и ис­кусство «стремятся не к временным, не к частным целям, а к вечному и общему», они ищут правду, Бога, смысл жизни, а «когда их пристегива­ют к нуждам и злобам дня, к аптечкам и библиотечкам, то они только осложняют, загромождают жизнь». В итоге он приходит к отказу от де­ятельности, так как оказывается, что современный художник на самом деле работает «для забавы хищного нечистоплотного животного, под­держивая существующий порядок».

Как обычно, Чехов не становится на сторону одного из героев. Сле­дуя принципу равнораспределенности в конфликтах, он показывает как достоинства, так и недостатки их обоих. А главное – он осуждает их категоричность, императивность и неспособность выслушать и понять друг друга. Писатель подводит читателя к мысли о необходимости гар­моничного сочетания помощи конкретным людям в конкретных ситуаци­ях и деятельности по разрешению (хотя бы и на теоретическом уровне) проблемы тяжелого положения народа в целом. Абсолютизация, Лидой и художником, одного из двух полюсов работы по оказанию помощи на­роду приводит героев рассказа к взаимному непониманию и вражде.

Тема мечты обыкновенного человека, тоскующего в серой и пошлой действительности об иной жизни, яркой и полноценной, об ином себе нашла наиболее яркое и неожиданное воплощение в рассказе «Черный монах» (1894). Утомившийся и расстроивший себе нервы магистр Коврин приезжает в усадьбу Песоцких. У него развивается мания величия,

ему в галлюцинациях является черный монах и убеждает главного героя в том, что он великий ученый, избранник Божий, один из тех, благода­ря которым человечество на несколько тысяч лет раньше станет достой­ным Царства Божия. Речи черного монаха льстят не самолюбию героя, а всей его душе, всей его натуре, и мы можем рассматривать его галлю­цинацию как воплощение подсознания Коврина. То, что говорит монах, очевидно, соотносится с идеями Шопенгауэра, Ницше, Мережковско­го, с модными тогда теориями, утверждавшими неразрывную связь ге­ниальности и сумасшествия. Но позиция автора произведения не сво­дится к полемике с концепциями «великого человека», сверхчеловека, с книгой Ц. Ломброзо «Гениальность и помешательство».

Больной Коврин, несмотря на то, что почти не спит, испытывает прилив сил и бодрости, он весел, счастлив, уверен в своей гениальнос­ти, работает, по его мнению, над великим научным трудом. В этом состоянии он ярок, оригинален. Когда же его вылечили, он вновь стал са­мим собой – обыкновенным человеком, посредственным ученым, он тоскует, скучает в серой обыденности. Магистр упрекает близких и док­торов: «Зачем, зачем вы меня лечили? <...> Я видел галлюцинации, но кому это мешало?» Когда он умирал от туберкулеза, он вновь увидел черного монаха, «невыразимое, безграничное счастье наполнило все его существо», и он умер с блаженной улыбкой на устах.

Коврин упрекал за то, что его вылечили. Все, что он написал в бо­лезненном состоянии, не имело никакой цены, но ведь во время присту­па мании величия он бы не знал этого, был бы уверен в противоположном. Магистр был готов пожертвовать всей реальной жизнью ради больной иллюзии гениальности, ради ощущений радости и счастья, ко­торых не было в его обычной жизни. Для Чехова мечта человека об иной жизни и об ином себе – естественная реакция на серую, грубую дейст­вительность и собственную заурядность. Но эта мечта, могущая стать страшно притягательной, в своих крайних проявлениях превращается в нечто похожее на наркотик, оказывается губительной, разрушительной для самого человека и для его близких, что и показывает писатель в «Черном монахе».

Страстная жажда необыкновенного, яркого, выдающегося, выра­женная в крайней степени в образе Коврина, присуща и другим героям рассказа, она оказывается едва ли не всеобщей и приводит к непоправимым разрушениям в их жизни. «Я приняла тебя за необыкновенного че­ловека, за гения, я полюбила тебя, но ты оказался сумасшедшим...» – говорит Таня Песоцкая, его бывшая жена. Ее отец тоже считал магистра

необыкновенным человеком, гордился им и тем, что его дочь вышла за него замуж. В итоге дело его жизни, сад, погибает.

В рассказе «Попрыгунья» (1892), написанном также в мелиховский период, увлечение Ольги Ивановны «необыкновенными людьми», ее мечта о себе как о великой художнице тоже оказываются разрушитель­ными – гибнет ее муж.

В повести «Мужики» (1897) отразились мелиховские впечатления и наблюдения над жизнью русской деревни, опыт общения с крестья­нами. Беспощадно правдивое изображение темноты, невежества, пьян­ства, грубости крестьянской жизни противостояло идеализации народа, искаженному представлению о нем, столь частым в русской литературе XIX века. Это произведение стало событием не только в литературе, но и в общественной жизни, породившим множество откликов и бурные споры о народе, о его месте и роли в жизни России.

В марте 1897 года у Чехова начинается обильное легочное кровоте­чение, он ложится в больницу профессора А.А. Остроумова, где ему ставят диагноз – туберкулез. Это заболевание стало развиваться у пи­сателя, видимо, еще в начале 90-х годов, но кровохаркание у него быва­ло и раньше.

Врачи требовали, чтобы Чехов в холодное и дождливое время года не жил в Подмосковье, и писатель перебирается в Ялту, в которой строит себе дом. С осени 1898 года начинается последний, ялтинский, период жизни и творчества Чехова. В мае 1901 года он женится на ак­трисе МХТ Книппер О.Л., которая, продолжая свою сценическую карьеру в Москве, редко могла видеться со своим мужем. Это было слишком позднее счастье, Чехов не мог не понимать, что он обречен. Но тяжелобольной писатель не оставляет забот о других людях, вся­чески стремится помочь больным, как и он, приговоренным к «теплой ссылке» в Крыму.

В ялтинский период Чехов пишет пьесы «Три сестры» и «Вишневый сад», такие рассказы, как «Душечка», «Дама с собачкой», «Архиерей», «Невеста».

Писатель был одинок в Ялте и тосковал. Одним из выдающихся произведений, повествующих об одиночестве человека, стал рассказ «Архиерей» (1902). Преосвященный Петр, сын дьякона из бедного се­ла, добился всего, что было возможно человеку в его положении, но он томится и тоскует, ему не с кем поговорить по душам. Другие люди ви­дят в нем только архиерея и робеют, чувствуют себя рядом с ним скован­но, а во многих он возбуждал даже страх, несмотря на то, что был тихим и скромным человеком. И приехавшая к нему мать, которую он очень

долго не видел, робеет и стесняется, когда она говорит с ним, у нее «поч­тительное, робкое выражение лица». Петру скучны и тягостны его обя­занности, часто мелкие и ненужные. «Какой я архиерей? Мне бы быть деревенским священником, дьячком... или простым монахом...», – мечтает он.

Только когда Петр умирал от тифа, перед самой смертью его мать уже не помнила, что он архиерей, и целовала его, как ребенка, как свое­го Павлушу (Павел – имя героя в миру). «А он уже не мог выговорить ни слова, ничего не понимал, и представлялось ему, что он, уже простой, обыкновенный человек, идет по полю быстро, весело, постукивая палоч­кой, а над ним широкое небо, залитое солнцем, и он свободен теперь, как птица, может идти куда угодно!» Опять же мы видим едва ли не трагическую иронию. Сбылось то, о чем мечтал страдающий герой, но это оказалось лишь предсмертным видением, а мать смогла увидеть в нем сына только тогда, когда он уже ничего не понимал.

«Через месяц был назначен новый викарный архиерей, о преосвя­щенном Петре уже никто не вспоминал». А потом и совсем забыли. И когда мать иногда начинала рассказывать о том, что у нее был сын ар­хиерей, она говорила робко, боясь, что ей не поверят. Ей и в самом деле не все верили. Жил человек, мучался, страдал, мечтал, а итог – забве­ние, как будто и не жил.

Но, как всегда у Чехова, рассказ не производит абсолютно безот­радного впечатления. Этому мешают и воспоминания детства и юности героя, и картины природы, и описание после смерти Петра праздничной Пасхи, заставляющей вспомнить торжество Христа над смертью.

Явно связан с любовью писателя к О.Л. Книппер один из лучших рассказов Чехова о любви «Дама с собачкой» (1899). Это рассказ о том, как немолодой уже мужчина, женатый, донжуан по натуре, при­выкший к легким и частым победам над женщинами, полюбил впервые в жизни по-настоящему совсем молодую замужнюю женщину. Первая половина рассказа разворачивается в Ялте, она похожа на обычный ку­рортный рома», не раз уже описанный в литературе до Чехова. В этой части произведения Гуров выглядит не более чем одним из обаятель­ных, но легкомысленных покорителей дамских сердец, а Анна Сергеев­на, изменившая мужу, потому что страстно «хотелось пожить», внеш­не похожа на одну из очередных падших женщин. Но во второй части мы видим совсем иное: рассказ ориентирован на «Крейцерову сонату» и «Анну Каренину» Толстого, но, вопреки мнению великого писателя, «блудник» Гуров оказывается способным на чистое и высокое чувство, а Анна Сергеевна, соотнесенная с Анной Карениной, не заканчивает

жизнь страшной трагедией и не осуждается автором. Эта незаконная любовь меняет героев рассказа к лучшему, возвышает их. Любовь Гу­рова приводит его к открытию сложности жизни, к глубоким мыслям о ней и людях.

Рассказ о любви сопрягается с рядом чеховских тем и мотивов. Стра­стное желание героини «пожить» соотносится с мечтой героев писателя об иной жизни: «Мой муж, быть может, честный, хороший человек, но ведь он лакей (по натуре, а не по социальному положению. – П.Д.)... ведь есть же <...> другая жизнь. Хотелось пожить!» – говорит о себе Анна Сергеевна, и потому нам так трудно осудить ее поступок. Символом «бескрылой жизни», в которой существует дама с собачкой, становится забор, серый, длинный, с гвоздями. А в конце произведе­ния мечта о новой, прекрасной жизни сопровождается осознанием ге­роями рассказа того, что до конца еще далеко-далеко и что «самое сложное и трудное только еще начинается».

Вновь звучит мотив трагической нелепости жизни. Отчего Гуров по­любил по-настоящему только тогда, когда голова уже начинала седеть; для чего он женат, а она замужем? Они чувствуют себя, как «две пере­летные птицы, самец и самка, которых поймали и заставили жить в от­дельных клетках».

Итоговым по отношению к теме ухода стал рассказ «Невеста» (1903). Юная Надя Шумина, в отличие от других чеховских героев, осознав пошлость окружающей ее жизни, нашла в себе силы порвать с ней, расстаться с родными, отказаться от свадьбы и уехать в Петербург. В советскую эпоху многие исследователи творчества писателя видели в этом рассказе яркое выражение оптимизма Чехова в эпоху, предшеству­ющую первой русской революции. В последние десятилетия все большее внимание чеховедов привлекает к себе заключительная фраза рассказа: «...покинула город – как полагала, навсегда». В этой фразе пытаются увидеть скептицизм писателя: только сама героиня думает, что она смогла порвать с обывательской средой, а сам Чехов в этом далеко не уве­рен. Но сопоставление с пьесой «Три сестры», законченной за два года до рассказа, позволяет увидеть и другой смысл этих слов: уехать проще, чем остаться и духовно противостоять пошлости, как это сделали герои­ни пьесы. Наиболее высоким поступком Нади было бы именно возвра­щение после учебы в Петербурге.

Пьесы Чехова стали новым этапом развития русской и мировой дра­матургии, многое отличает их от произведений его предшественников, главной фигурой среди которых в России был Островский.

Как и во многих прозаических произведениях, Чехов изображает в своих пьесах повседневность, быт. Событий происходит мало, и обыч­но автор убирает их за сцену. Так поступает Чехов, например, с, по су­ти дела, единственным событием в «Вишневом саде», с аукционом, на котором был продан сад Раневской и Гаева, на сцене мы видим лишь ре­акции героев на это событие. А в «Дяде Ване» происходит из ряда вон выходящее происшествие: главный герой стреляет в профессора Сереб­рякова. Но это покушение на убийство просто ничего не изменило. «Все будет по-старому», – заверяет Войницкий в конце пьесы того же Се­ребрякова. «А выстрел ведь не драма, а случай», – говорил Чехов об этом эпизоде своего произведения. Для него жизнь разрешается не в со­бытиях. Дядя Ваня мог дойти до такой степени отчаяния, что стрелял в профессора, а мог и не дойти. Это случайность, стечение обстоятельств, а не случайна сама драма жизни главного героя.

Очень точно определил эту особенность драматургии писателя А.П. Скафтымов: «Чехов не ищет событий, он, наоборот, сосредото­чен на воспроизведении того, что в быту является самым обыкновен­ным. В бытовом течении жизни, в обычном самочувствии, самом по се­бе, когда ничего не случается, Чехов увидел совершающуюся драму жизни». Эта драма не проявляется в необычных, ярких поступках или в эффектных жестах, она обнаруживается в неброских, повседневных проявлениях. Многое из текста Чехов убирает в подтекст, который должны почувствовать и передать актеры и режиссер спектакля.

Чехов-драматург отказывается от внешней интриги, борьбы группы персонажей вокруг чего-либо (например, наследства, замужества или женитьбы), основывающейся на противоречиях и столкновениях раз­личных людских интересов и страстей, борьбе воль. Например, в «Виш­невом саде» не только нет этих противоречий или столкновений, но на­оборот, все персонажи пьесы хорошо расположены к Раневской и хоте­ли бы ей помочь; в пьесе нет, кроме лакея Яши, отрицательных героев, и разорение Любови Андреевны не было итогом деятельности чьей-ли­бо злой воли.

Дата добавления: 2014-11-29