Ii.Л. I уонн. К.II. Некрасива

лушп. п dini начинает чуять за пределами земного мира проблески не кого небесного сияния, ее переполняют блаженство и мир. превышаю­щие всякое человеческое разумение. Такая душа знает, что ее достиг голос Божий, и имеет — хотя бы па краткий мш - веру-достоверность Л кто этого никогда не испытывай, тот вообще не может почитаться ве­рующим, хотя бы он признавай все освященные иеркопыо авторитеты.

«...Вера в своем первичном существе есть не мысаь. не убеждений й существовании трансцендентнот личного Бога, как такового, а неко­торое внутреннее состояние духа, живая полпота сердца, подобная свободной радостной игре сил в душе ребенка: и это состояние духа определено чувством нашей неразрывной связи с родственной нам божественной стихией бесконечной любви, с неисчерпаемой сокро­вищницей добра, покоя, блаженства, святости....»¹-.

Внутреннее, скрытое в каждом человеке духовное измерение есть то «несказанное», по Франку, что человеческий язык выражает намеком в словах «Священное». «Святое». «Святыня». «Божество». «Бог». Это несказанное открывается лишь нерасколотой целостности нашей жиз­ни — «целомудрию», тому «детскому» в нас. по сравнению с чем все «умное» и «сведущее» означает уже несовершенство. Это живое, ин­тимно-внутреннее всеединство души называется сердцем, и в этом смысле Божество, полагал Франк, доступно только «сердцу». «Блажен­ны чистые сердцем, ибо они узрят Бота». Здесь о сердце говорится в том же смысле, как выше - о разнице между «памятью рассудка» и «па­мятью сердца».

Жить в вере, таким образом, - значит жить в постоянном напря­жении всех своих сил. целиком жить в настоящем, жить сердцем, для которого любой предмет, любая внешняя данность открывается в ее несказанности. значительности, таинственной глубине. Вера — это го­рение сердца силой, которая по своей значительности и ценности с очевидностью воспринимается как нечто высшее и большее, чем я сам.

Вера не есть ни идея, ни система идей. Она есть жизнь и источник жизни, самосознание, которое само испытывается и действует как жи­вая и животворящая сила. Веру нельзя заменить или ограничить знани­ем. В религии всякие попытки рационалистического анализа таинств вели к религиозному бессилию и бесплодию, а введение религии в пре­делы разума (у Канта, протестантов) приводило к тому, что вера вырож­далась в морализм. Но и знание не может заменяться верой, нельзя ве­рой решать научные проблемы. Если вера есть свободный подвиг, то научное знание есть тяжкий долг труда.

Вера - не только связь с невидимыми вешами. с Богом. Само суще­ствование внешнего мира утверждается лишь верой. Все. что лежит в основе знания, недоказуемо, исходное непосредственно не дано, в пего верится. И все недоказуемое, непосредственное оказывается тверже доказуемого и выводимого. В основе знания лежит нечто более проч­ное, чем само знание, доказуемость дискурсивного мышления есть вто­ричное и зыбкое. Знание питается тем. что лает вера. Обычному эмпи­рическому человеку окружающий его предметный мир кажется незыб­лемым н твердым, все же. относящееся к другим мирам, представляет­ся неопределенным, проблематичным, сомнительным. У него гак гвер­

вера п этот мир. что oiношение к нему принимает, по Бердяеву, при-жлаюшую..обязывающую, спячынаюшую форму, т.е. нетворческую -рмс. форму знания. Для понимания мира невидимых вешен нужна совсем другая духов-установкл. нужна активность всей человеческой природы, общее ее пряжение, а не активность только одного интеллекта. Знание этого ра носит характер насильственный и безопасный, вера — свободный и опасный. В дерзновении веры человек как бы бросается в пропасть, некуст иди разбить себе голову, или все приобрести. В акте веры че-век всегда стоит на краю пропасти, потому что вера не знает гаран-й. Можно отдать все сизы, всю энергию, стремясь приобрести опыт трансцендентного, испытать касание мирам иным - и все окажется на­прасным. Но без этой попытки все тем более напрасно. Котла есть только материальный мир. связанный законами необходимости, когда отсутствуют иные возможности, то все становится обыденным. Обы­денность допускает только вероятность. Обыденность - везде, где че­ловек еще полагается на свои силы, на свой разум, везде, где отсутству­ет вера. В акте веры есть подвиг отречения, которого нет в акте знания, это акт свободной любви, не ведающей доказательств, гарантий, при­нуждений. Мы верим в Бога не потому, что нам доказано Его бытие, что мы принуждены к принятию Его, что гарантированы залогом с не­бес, а потому, что мы любим Его⁴'.

Мы верим в то. что окружающий нас мир культуры, нашей европей­ской культуры XX века, сегодняшняя картина мира, поддерживаемая массой научных теорий, убеждений, мифов и предрассудков, стереоти­пов видения и шаблонов мышления массового общества, идеалами и ценностями, которые культивируются той или иной идеологией и средствами массовой информации. - это еще не весь мир. это его не­значительная поверхностная часть, это мир. который не захватывает нас своей внутренней значительностью, не изумляет, не вызывает вос­хищения или ужаса. Это мир, который воспринимается только рассуд­ком, с помощью знаний и эмпирического повседневного опыта. Из этого мира вырастает умозрительная философия, философия обыден­ности. И только там. где мир сам вдруг открывается нам, где происхо­дит откровение мира мне. потому что мое сердце открыто ему, потому что моя вера убеждена в его сокровенной сущности. — там мир откры­вается как непостижимая тайна, гам происходит мое прикосновение к миру. Нужно, считал Бердяев, распластаться я акте веры, отречься от себя, только тогда поднимаешься и обретаешь высший разум. В вере индивидуальный малый разум отрекается от себя во имя разума боже­ственного, и лается универсальное, благодатное восприятие.

Вера, по Шестову. — это не известное и чуждое умозрительной фи­лософии новое измерение мышления, открывающее путь к Творцу его. что есть в мире, к источнику всех возможностей. Такая вера овершается вопреки разуму, она отменяет знание и потому дается иьхо в сверхчеловеческом напряжении. Такая вера - мученичество. Вера начинается там - Шестов приводит слова Кьеркегора. - где кон­чается мышление, мышление умозрительной философии, ориентиро­ванное на принудительное шапие. Вера есть парадокс, в силу кото-

В.Д. I урин, fc.ll. Некрасива

рою отдельны» человек стоит выше общего и находится, как отдель­ным н абсолютном отношении к абсолютному.

Мир. открывающийся нам к иерс. совсем другой — здесь все возмож­но, здесь нет никаких мертвых истин, превращающих в камень, возвы­шающихся нал Богом и человеком, здесь есть чудо, здесь есть спасение от гибели н смерти, ибо Бог здесь - источник всех истин и даже быв шее может сделать не бывшим. Человек жив будет только верой, ибо без веры, без существования с открытым к миру сердцем, без «большо­го» разума нет и жизни, есть только автоматическое сонное прозябание: все. что не от веры, есть грех, есть смерть. То. что вера приносит с со­бой, она приносит, с разумом не справляясь, с разумом не считаясь. Вера отменяет разум. Вера, считал Шестов, дана человеку не затем, что­бы поддерживать притязания разума на господство во Вселенной, но затем, чтобы человек сам стал господином в созданном для него Твор­цом мире. Вера ведет нас через то, что разум отвергает как абсурд, к тому, что разум полагает несуществующим. Разум учит человека пови­новаться, вера дает ему власть повелевать. Умозрительная философия обрекает нас на рабство, экзистенциальная философия стремится про­рваться через воздвигнутые разумом очевидности к свободе, при кото­рой невозможное становится действительным⁴⁵.

Вера - источник жизни, и потому когда говорится, что единой ве­рой жив человек, то это. видимо, пало понимать в том смысле, что только верующий жив. все остальные не живут в полном смысле это­го слова, только вера спасает от сна и омертвения. Вера имеет дело с истинами-откровениями, и отсюда понятно, что истины такого рода больше всего боятся воплощения, передачи их и навязывания другим, боятся общеобязательности. Они суть только лля меня, как дар, на­града за напряженные усилия жить «большим» разумом, полнотою сердца, они существуют где-то на грани моего колебания между бы­тием и бездной, они трепещут и меняются, потому что они — живые истины и существуют только в те мгновения, когда я пребываю в этом живом состоянии.

Когда говорится, что будь у тебя веры с горчичное зерно, то смо­жешь и гору сдвинуть, то на самом деле «вера с горчичное зерно» — это очень много, недостижимо много для человека, который «впадает» в это мудрое состояние редко и на мгновение. Но в эти мгновения он и является верующим, посвященным в тайну, обладает верой-откровени­ем, которая не имеет ничего общего с верой-доверием (доверие - зна­чит «до веры»). В этом смысле истинно верующих так же мало, как и истинно любящих. Вера-доверие — это. по Шестову. только суррогат знания. Вера — другое, с его точки зрения, измерение мышления, в том смысле, что за какой-то чертой духовных усилий душа настолько пере­страивается, что даже механизм мышления становится другим. Вернее, мышление сохраняется, а для механизма не остается места*.

Люди без веры, полагал Шестов. — это обладающие сознанием кам­ни, они мыслят, говорят и действуют по законам их каменного созна­ния, они-то и создали то окружение, ту среду, в которой приходится жить всему человечеству. Бороться с большинством очень трудно, по­чти невозможно, особенно ввиду того, что камни более приспособлены

№

к условиям 1смного существования И всегда легче выживают. Вера -всегда подвиг, всегда «безумие-», которое только и может пробудить че­ловека от оцепенения. Поэтому верующим душам предстоит великая и Последняя борьба, которой нет конца. Царство Божие берется силой. И в этой борьбе будет тебе дано по вере твоей, если ты веришь, что ты от Бота, то ты — от Бога, если веришь, что от обезьяны, то ты — от обезьяны.

Религиозный опыт, мистическое переживание своей причастности к тайнам бытия, к вечности, к незаменимости и неповторимости соб­ственного существования в иерархии Вселенной является, как полагал Франк, еше и опытом эстетическим. Даже неверующий человек, заме­чал он. пытаясь выразить то, что ему стало доступно в опыте красоты и добра, вынужден употреблять такие слова, как «дивный», «чудес­ный», «неземной», «божественный». Опыт встречи с чистой, совершен­ной красотой, как и е чистой благостью, кротостью, страданием, с пол-вигом самоотверженной любви, есть неизбежно, пусть зачастую смут­ное, предвосхищение религиозного опыта. Уныние от сознания безна­дежности жизни, в которой царит нравственная неправда, при столкно­вении с великим произведением искусства или с величием духа сменя­ется вдруг ощущением, что есть все же на свете настоящая правда. С точки зрения П.Флоренского, существование «Троииы» А.Рублева н есть доказательство бытия Бога.

Бог — не архитектор мира, не творец мирового порядка, по крайней мерс, говорил Франк, нам об этом ничего достоверного не известно. Но известно совершенно достоверно, что он создал меня, создал тогда, когда я. уверовав в высший смысл своего существования, стал искать его на путях своей души, бороться за свою человечность, пытаться жить по законам свободы и любви и. наконец, встрстясь с Богом, почувство­вал поднимающиеся во мне творческие силы, почувствовал красоту мира и любовь к людям — то есть вошел в состояние, которое в рели­гии называется благодатью. И в достижении этого состояния, по Фран­ку. — главная заслуга веры, заслуга воспитания в себе интереса и вни­мания к истине. Все остальное уже само лается религиозным опытом, раз мы только согласны его иметь, отказываемся от нашей слепоты и глухоты, от сктонности пренебрегать им. проходить мимо него или 01 талкииаться от него. Вера, будучи опытом, есть нечто совершенно простое, легкое и естественное. Чтобы ее обрести, достаточно держать открытыми глаза души, достаточно отказаться от воли к цинической установке, перестать отворачиваться от истины⁴⁷.

Осуществление веры, в широком смысле этого слова, совпадает, по мнению Франка, с понятием сознательной духовной жизни вообще. Оно означает работу по укоренению душевной жизни в просветляю­щем, преображающем, богочеловеческом начале духа. Пля такого уко­ренения необходимо, как уже отмечалось выше, упорное напряже­ние води, концентрация внимания, не отвлекаемого чувственными впечатлениями, на потусторонних глубинах, бытия, на незримой ре­альности Бою. Это есть ПОДЛИННЫЙ труд, борьба, глубокая и напря­женная активность человека, подлинное творчество, в котором мы усилием творческой волн преображаем реальность, творим нечто со-

«ершспно hoiioc — преображенную реальность нашею существа, но­вого человека.

Часто люли пол активностью понимают только внешнее делание всяческие хлопоты, заботы, мероприятия, направленные на внешнее изменение земной реальности и нашей земной cv-дьбы. Такие люди полагал Франк, понятия не имеют о максимально напряженной актив­ности, доступной человеку в глубинах его духа, и именно такое твор­чество есть духовная жизнь. В ней человек не просто получает опреде­ленные знания, добивается каких-либо внешних целей, но преображае! себя, достигает благодати, которая просветляет его существование и поддерживает его в этом свете, делая способным к любому конкретно­му виду творчества. Все это дается только через веру, понимаемую Франком как опыт, как самое интимное обладание, имеющее харак­тер слияния с Богом, как нечто, что имеет в нашей земной жизни ана­логию только с экстазом и блаженным покоем нашей души в объя­тиях любящего и любимого существа. Вера подобна блаженной досто­верности тайной, скрытой от мира любовной связи.

Опыт человеческой жизни показывает, что именно в религиозной вере человек обретает основной источник И творческую силу для своей земной активности. Эпохи веры, приводил Франк слова Гёте, были эпохами творческими и плодотворными, тогда как эпохи безверия были бесплодными и пассивными. Поиски веры как источника твор­чества — прежде всего творчества, преображения человеком самою себя — и составляют смысл его существования, а обретшие такую веру могут сказать о себе, что они действительно живут, наполнены жиз­нью. Быть с Богом, по Франку, — значит быть живым. Бытие с Бо­гом — это бытие живое, неопределимое и сущностно неопределенное, творимое и творяшее. вечно подвижное, пластическое, драматическое, несмотря на всю свою внутреннюю успокоенность. Поэтому воля к вере, упорство в отстаивании веры нужны, по мнению Франка, не лля того, чтобы слепо доверять невозможному и бессмысленному. Они нужны, чтобы упорствовать в сознании, что высшая очевидность имеет преимущество перед низшей. Когда человек достигает внутреннего пре­ображения, духовной просветленности через усилия веры, то ему от­крывается реальность, которая по своей очевидности, ошеломляюшеп силе красоты и мудрости так захватывает и потрясает человека, что лю-бые эмпирические факты его существования, все радости и невзгоды повседневной жизни кажутся чем-то случайным и совершенно не важ­ным. Состояние веры отличается от состояния повседневной озабочен­ности, как поэтическое вдохновение — от физически тяжелого и бес­смысленного труда. То. что называется вдохновением, говорил Франк, испытывается всегда как соприкосновение человеческого духа с некой высшей, сверхчеловеческой инстанцией, как прилив в душу сил незем­ного порядка. И одновременно действует и обратное соотношение: кто уже обладает религиозной верой, тот сознает ее как некий резервуар питающих душу сил добра и имеет неудержимую потребность выразить свою веру в переживаниях эстетического порядка¹".

В наше время все более усиливается тенденция, ведущая к абсолю­тизации трагизма, потере смысла жизни и веры, она поддерживается

реем ХОДОМ нашем жизни, нашей истории. По Франку, основное впе­чатление от всего, что пришлось пережить европейскому человече­ству, есть власть тьмы й мире. Силы ала и разрушения торжествуют яал силами добра, слепая игра иррациональных сил полагает предел всем упованиям человека, Рабство- более жестокое, чем в древности, массовое истребление целых народов, циничное презрение к элемен­тарным нормам права и правды — все это осуществилось с неслыхан­ной легкостью в самый, казалось бы. просвещенный век. Так называ­емый культурный человек обнаружил себя жестоким, морально сле­пым дикарем. Бесспорным оказалось одно: в мировом бытии просто не дано никаких гарантий лля торжества начал добра и разума, и «цар­ство мира сего» с совершенной очевидностью представляется «цар­ством тьмы».

Все большее распространение получает в наше время «скорбное неверие» — горькое сознание фактической власти тьмы в мире, то есть неверие в реальную силу идеальных начал, однако при сохране­нии «веры» в них самих, при сохранении почитания самой святыни и сознания обязанности служения ей. Согласно Франку, это одно из са­мых трогательных явлений духовной жизни нашей эпохи. Человек ра­зочаровался не только в суетной вере утопизма, но и вообще в осуще­ствлении в мире высших ценностей, он убежден, что добру и разуму в этом мире предопределено поражение. Это неверие содержит в себе элемент веры как бескорыстного почитания высшего священного на­чала. Это открытость души, стойкий отказ подчиниться злым силам мирового бытия, готовность к бескорыстному героизму. Скорбное не­верие ничего общего не имеет с циническим неверием, поскольку в первом есть чувство святыни — сердцевина первичного существа веры. Л вера, настаивал Франк. — это состояние сердца, а не мысль ума. Но. тем не менее, скорбное неверие есть в своей глубинной сути состояние гордого индивидуалистического героизма, здесь человек противопоставляет себя всей Вселенной. Здесь в иной форме возрож­дается идолопоклоннический культ человека. Скорбное неверие есть все-таки ущербная, умаленная вера. Через ее преодоление человек может прийти к подлинному религиозному опыту, к пониманию того, что существует другой, высший слой бытия, к пониманию единствен­но безусловного «догмата» христианской веры — веры в абсолютную ценность и божественный смысл любви, рано или поздно побеждаю­щей зло и озаряющей мир божественным светом, который светит «во тьме».

Смерть

Смерть — важнейший фактор нашего понимания сущности жизни. Только вглядываясь в лицо смерти, мы начинаем любить жизнь. Если бы Не было смерти, жизнь была бы бессмысленна. В древнегреческой мифологии самое страшное наказание, к которому боги могли приго­ворить человека. - это бессмертие. Что может быть страшнее бессмер­тия, хотя в тысячах книг, романов, трактатов бессмертие преподноси­лось как главная мечта человечества. Представьте себе, что вы бессмер-

К.Л. I yoiin. fc.li. Некрасив а

тны - уже умерли все евши родственники и друзья, лети и лети папок летей. а вы нее жилете и живете, абсолютно одиноким и заброшенным в чужие, непонятные вам время и культуру.

В каждой культуре существует свое специфическое отношение к смерти и умершим. В Индии — как и древности, так и В наше время — умершего человека сжигают на костре, а пепел развеивают. В древне­египетской цивилизации был настоящий культ мертвых, набальзамиро­ванные египетские императоры до сих пор лежат в европейских музе­ях. Европейские кладбища — это сложнейшая архитектура памятников надгробий, склепов.

Смерть, как и рождение, формирует границы человеческой жизни. Все. что вне этих границ, для человека не существует. Смерть сопровож­дает человека с момента ею рождения. Какое бы время его жизни мы ни взяли, человек всегда достаточно зрел для того, чтобы умереть. Смерть представляет собой как бы тень человека, верную и привязчивую.

Человек в этом смысле - самое несчастное из животных, посколь­ку знает заранее о своей будущей смерти. Но в то же время это знание дает ему огромное преимущество, поскольку смерть организует челове­ческую жизнь, заставляет человека в краткие годы найти смысл и оп­равдать перед самим собой свое существование.

Смерть — не коней, а венеи жизни, она с самого начата присутствует в жизни как ее упорядочивающий элемент. Но человек в обыденной жизни живет так. как будто он бессмертен. Он старается не думать о смерти, всячески отгоняет мысли о ней или же полагает, что смерть где-то очень далеко от него.

«Если бы смерть. — писал М.Монтень. — была подобна врагу, от которого можно убежать, я посоветовал бы воспользоваться этим ору­жием трусов. Но так как от нес ускользнуть невозможно, ибо она оди­наково настигает беглеца, будь он плут или честный человек.... и так как даже наилучшая броня от нее не обережет.... давайте научимся встречать ее грудью и вступать с нею в единоборство. И. чтобы отнять у нее главный козырь, изберем путь, прямо противоположный обычно­му. Лишим ее загадочности, присмотримся к ней. приучимся к ней. размышляя о ней чаще, нежели о чем-либо другом. Будсмте всюду и всегда вызывать в себе ее образ и притом во всех возможных ее обли­чьях. Если под нами споткнется конь, если с крыши упадет черепица, если мы наколемся о булавку, будем повторять себе всякий раз: «А что. если это и есть сама смерть'.'» Благодаря этому мы окрепнем, сделаем­ся более стойкими...

Неизвестно, где поджидает нас смерть; так будем же ожидать ее всю­ду. Размышлять о смерти - значит размышлять о свободе. Кто научился умирать, тот разучился быть рабом. Готовность умереть избавляет нас от всякого подчинения и принуждения. И нет в жизни зла для того, кто постиг, что потерять жизнь - не зло»⁴''.

Мудрецы же с древних времен говорили: «Помни о смерти!». Для чего нужно помнить о смерти'.' Разумеется, не для того, чтобы отравлять себе жизнь и постоянно мучиться страхом. Помнить о смерти — значит каждый день жить-так. как будто это последний день твоей жизни, ведь он и в самим деле может оказаться последним. Предполагается, что хоть

последний день дурной человек постарается прожить по-человечес-и - не лгать, не воровать, не убивать.

Смерть: по мнению известною российского танатолога В.И.Стрел­ка. - фундаментальное свидетельство нашего «неодиночества». Мы "сегда находимся под ее пристальным взглядом. Ошушал ее присут­ствие, ее реальность за каждым поворотом, мы не позволяем себе рас­пускаться, поддерживая себя на уровне, превышающем тот. к которо­му склоняет нас наша животная природа. Разумеется, зто тяжкая ноша. Осознание нашей смертности требует от нас немалых усилии.

Смерть является необходимым условием жизни. Если человек жи­вет, он тратит себя каждую минуту, каждую минуту умирает и только поэтому живет. Смерть присутствует внутри каждого мгновения жиз­ни. Для мертвого и смерти нет. он не может умереть, поскольку и не жил никогда. Смерть существует только для живого, не только как ко­ней, а как постоянное предельное самоиспытание жизни, предполага­ющее ее завершенность, целостность в любом акте, любом деле или поступке. В реальной жизни и в реальном ходе самостановления че­ловек постоянно тратит себя, каждую минуту умирает и тогда живет. Живет как понимающее существо. «Что-то вдруг умерло во мне». — часто говорит о себе человек, испытывающий эмоциональные или нравственные потрясения. У французов коней полового акта называ­ется «маленькой смертью». Смерть равнообъемна жизни. Постигая смерть, мы не можем, считал Ж.Делёз. сказать, что она «преображает жизнь в судьбу, в «неделимое решающее» событие: можно, скорее, сказать, что смерть множится и дифференцируется, чтобы предоста­вить жизни единичности, то есть истины, которые жизнь считает по­лученными в результате своего сопротивления.... Жизнь отныне со­стоит в том, чтобы занять свис место, занимать все свои места в кор­теже под названием "умирание". '.

Эпикур говорил, что со смертью мы никогда не встречаемся: когда мы есть, смерти нет. когда смерть приходит, нас нет. В самом деле зна­ние того, что мы смертны, - знание пустое и абстрактное. Реальных и постоянных смертей, конечно же. недостаточно, чтобы это знание стало полным и конкретным — до тех пор. пока мы не осознаем смерть как безличное событие, наделенное всегда открытой проблематической структурой. Делёз цитировал в «Логике смысла» Мориса Бланшо, со­гласно которому смерть самым тесным образом связана со мной, с моим телом, она укоренена во мне. Но при этом, она и не имеет ко мне абсолютно никакого отношения — ведь она есть нечто бестелесное, неопределенное, безличное, се основание — и ней самой.

Смерть как событие, неотделимое от прошлого и будущего, на кото­рые она разделяется, никогда не пребывая в настоящем. — безличная смерть, «неразличимое нечто, что я не могу уловить, ибо оно не Имеет ко мне никакого отношения, что никогда не приходит и к чему я сам не иду». Личная смерть наступает в самом что ни на есть грубом настоя­щем. Поэтому всякое самоубийство — это..согласно Ьданшо. желание совместить два лика смерти - длящуюся безличную смерть с сугубо личным актом. Но поскольку смерть никогда не бывает налицо, то и са­моубийца никогда с нен не встречается. Скорее он желает устранить

смерть как будущее, изъять ее из rod части фялушего. которая выст\-пает как сущность смерти '.

И тем не менее только смерть обусловливает наше существовании Мир существует лишь потому, что мы способны все разрушить и поста­вить существование пол вопрос. -В силу этого мы и можем говорить: бытие Существует, так как существует небытие: смерть— это дарован­ная человеку возможность, ее шанс, через нее нам доступно грядущее конечного мира: смерть лля людей — самая главная надежда, их един­ственная надежда быть людьми»"-'.

Смерть очеловечивает природу, возводит существование к бытию: она -самое человечное, что есть в нас самих: человек знает о ней потому, что он — человек, и он — человек потому, что в нем происходит становление смерти. Поэтому когда человек живет, то. сталкиваясь только с безличнос­тью смерти, он страшится не ее самое, а невозможности умереть. Или того, что умирание будет длиться вечно. В некоторых религиях, писал Бланшо. это называлось проклятием возрождения: кто-то умирает, но умирает пло­хо, так как плохо жил. и оказывается обреченным жккреснуть. и воскресает до тех пор. пока, превратившись в человека вполне, не станет, умирая, че­ловеком блаженным: то есть по-настоящему умершим.

Смерть предполагает высший уровень ответственности. Лишить че­ловека его конечности — означает, помимо всего прочего, устранить этот уровень ответственности. Человек, будучи конечным существом, отличается от всех животных тем. что прилагает к своей конечности масштаб безусловного и бесконечного. Он должен жить так. говорит философия, как если бы впереди его ожидала вечность, только не в обыденном смысле, когда человек просто не думает о смерти, а в том смысле, что он брал и будет брать на себя задачи, для выполнения ко­торых заведомо не хватит собственной жизни. В этом смысле творя, любя, делая добро, он прорывается в вечность, побеждает смерть.

Многие, бравшие на себя такие бесконечные задачи, остались жить в вечности, в прямом смысле этого слова. Сократ, или Эпикур, или Ниише. или Пушкин гораздо более живые, чем многие ныне здравству­ющие наши современники. Любой из них мог бы сказать словами Вла­димира Соловьева:

...Средь суеты случайной, В потоке мутном жизненных тревог. Владеешь ты всерадостною тайной: Бессильно зло. Мы вечны. С нами Ьог.

Смысл жизни

Человек на протяжении всей своей истории страдал от разлада между упованиями его сердца и слепым ходом мирового быгия. от дисгармо­нии между личным, духовным и безлично-природным началами бытии, от столкновения со слепыми силами человеческого мира, которые от­личаются от природных еше большей разрушительностью при воздей­ствии на человека. И в личной жизни глупость и бессмыслие человека аналогичны стихийно-космическим сипам природы.

Но. собственно, только fi XX вещ трагическое мироощущение пе­рестает быть уделом одиночек-мыслителей и получает псе большее рас­пространение. В XX пеке становится очевидным, что попытки разре­шения великих исторических задач во все периоды должны быть при­знаны сплошной неудачей. В исторической судьбе человека, полагал Бердяев, в сущности все не удалось и. видимо, никогда не будет уда­ваться. Не удался ни один замысел, ни одна задача и цель какой-либо исторической эпохи. Не удается Царство Божне. Если оно было зада­но в историческом процессе как разрешение человеческой судьбы, то оно никогда не осуществлялось, не происходило даже приближения к этому осуществлению. Не удался Ренессанс, и то, что им создано, не соответствует его планам. Такие же неудачи постигли Реформацию, по­ставившую себе великую цель утверждения религиозной свободы и приведшую к крушению религии: Французскую революцию, создав­шую вместо братства, равенства и свободы буржуазное общество, новые формы неравенства и ненависти людей друг к другу. Не удается, гово­рил Бердяев в 1920 году, социализм. Он вскроет новые внутренние про­тиворечия человеческой жизни, которые сделают невозможным осуще­ствление тех задач, которые выставило социалистическое движение. Он никогда не приведет человека к богатству, не осуществит равенства, а создаст лишь новую вражду между людьми, новую разобщенность и новые неслыханные формы гнета. Не удастся и анархизм, он никогда не осуществит той предельной свободы, к которой призывает, наобо­рот, может установить еще большее рабство. Никогда не удавалась в истории ни одна из революций, ибо они обычно кончались реакцией, хотя и происходило определенное осмысление пережитого опыта. Не удалось в истории и христианство: те задания, которые были поставле­ны христианской верой 2000 лет назад, никогда не были и не будут осу­ществлены. История и все историческое по природе своей таково, что никакие совершенные осуществления в ней невозможны. Но великий исторический опыт имеет глубочайший смысл, который раскрывается за пределами истории⁵'.

Однако это не основание, чтобы современному человеку упивать­ся трагедией своей жизни и приходить в отчаяние. Этим уничтожает­ся самый смысл трагизма. Трагедия дана для ее преодоления: ей при­сущ динамизм, влекущий к ее разрешению. Всякая трагедия имеет исход, хотя бы он состоял в гибели трагического героя, что тоже есть преодоление трагелии. Трагедия, к которой пассивно привыкает чело­век, считая ее своим нормальным состоянием, вне которого ему ниче­го не ведомо, есть нелепое извращение самого существа трагедии. Сама возможность трагедии предполагает те глубины человеческого духа, в которых он, возвышаясь над ней. имеет прочную основу своего бытия в блаженном покое гармонии. Поэтому тенденция современного чело­века видеть в трагизме единственное, исчерпывающее содержание че­ловеческой жизни есть нелепое противоречие, свидетельствующее о слепоте гг отчаянии перед лииом ненообраяшоголля него временного процесса творчества с его постоянно повторяющимися неудачами.

И все эти века.ло нашего времени такому трагическому мироощуще­нию противостоит другое восприятие мира, основанное на вере в чело-

пек,i. и его пюрческие силы, на примате деятельности над созерцапп ем. на примате динамизма, становления над законченно-неподвижным бытием. Назначение человека, с точки зрения подобною мировоснрп яти», в юм. чтобы быть самодержавным хозяином собсгвенной жизни и верховным властителем мира. Фактически для духовной жизни это означает, что человек осознал себя земным богом. Признавая только «Этот* мир и себя самого — его частью и членом. — он вместе с тем уве­ровал во всеблагость и всемогущество себя самого, в свою способность и призвание покорить, усовершенствовать, одухотворить мир. частью которого он сам является. Отсгола — слепая, благодушно-оптимистичес­кая вера в непрерывный умственный и нравственный прогресс, в лег­кую возможность осуществления царства разума, правды и добра, то есть «царства Божия» на земле.

Вера эта осуществляется в виде индивидуализма, атомизации обще-ства. неограниченного роста народонаселения и неограниченного роста потребностей, что в свою очередь вызывает упадок религиозной веры, ослабление духовной жизни. Такая позиция человека привела, соглас­но Бердяеву, к созданию индустриально-капиталистической системы, которая изменила весь характер человеческой жизни, весь ее стиль, ото­рвав человеческую жизнь от ритма природы. Эта система, развиваясь с большой скоростью, создает химеры, направляющие человеческую жизнь к фикциям, которые производят впечатления реальностей. Мни-го ли онтологически реального в биржах, банках, бумажных деньгах, в фабриках, производящих ненужные предметы или орудия истребления жизни, много ли реального в росте ненасытных потребностей? Повсюду раскрывается дурная бесконечность, не знающая завершения. Такая система могла возникнуть лишь в обществе, которое окончательно от­казалось от христианского аскетизма,отвернулось от неба и занялось нсклктчительно земным удовлетворением. Социализм, по Бердяеву, есть лишь дальнейшее развитие индустриально-капиталистической си­стемы, окончательное торжество заключенных в ней начал и их всеоб­щее распространение. Капитализм и социализм одинаково сопровож­даются упадком и угасанием духовного творчества, убылью духа в че­ловеческом обществе'¹.

Но как трагически-созерцательная, так и активно-деятельностная позиция страдают существенным недостатком: утратой понимания уко­рененности человека в бытии. Бытие в данном случае — это жизнь, то есть активность, творчество, процесс неустанного становления: но вместе с тем это вечная жизнь, она отличается законченной полнотой, то есть вечностью. «...К чему бы мы ни стремились, каковы бы ни были частные задачи, которые мы сами себе ставим. — говорит Франк. — мы в последнем счете етремимея к одному: к полноте и завершенности... Мы стремимся стать сами вечной, завершенной, всеобъемлющей жизнью*⁵'.

Это стремление неосуществимо, если мы ищем полноты бытия в таких благах, как богатство, власть, всеобщее признание, безмятеж­ность наслаждении. Здесь мы одержимы hhkoiou не уго.лпмон жаждой. Все дела человека ничтожны и суетны, если он сам ничтожен, если сю жизнь Не имеет смысла, если он не укоренен и некой превышающей его и не им сотворенной разумной почве. Вообще искать смысл н каком-либо лелс — значит впадать в иллюзию, будго человек сам может сотво­рить смысл своей жизни. Чтобы искать смысл, нужно остановиться, сосредоточиться, ни о чем не хлопотать. Здесь «неделание» важнее са­мого важного и благотворного дела. Что бы ни совершал человек, какие бы технические, социальные, умственные усовершенствования НИ вно­сил в жизнь, его завтрашний и послезавтрашний лень ничем не будут отличаться от вчерашнего и сегодняшнего. Всегда в этом мире будет царить слепая случайность, человек всегда будет бессильной былинкой, которую легко погубить, всегда жизнь его будет кратким отрывком, в который не вместить осмысляющей жизнь духовной полноты, и всегда слепая страсть, глупость и зло будут парить на земле'''.

Подлинно нравственная установка знает только одну цель: творить добро, вливать в мир силу добра и столь же неустанно бороться с гре­хом, злом, неустроенностью мира, с действующими в нем силами разрушения.

Все внешние критерии смысла человеческого существования, по­иски этого смысла в истории, в природе обнаруживают свою несо­стоятельность. Вера в прогресс, в непрерывное совершенствование человечества, вдохновлявшая множество людей в последние дна века, полностью разоблачена, ибо оказалось, что человечество не движется вперед, оно ни на шаг не приблизилось к осуществлению совершен­ного общественного строя, воплощению добра и разума н человечес­ких отношениях. Но история человечества — лишь часть космической истории, и здесь человечество со всех сторон окружают слепые и ро­ковые необходимости космической природы, все хуже обстоит дело с природными условиями существования. Все это сковывает человечес­кую жизнь и заражает своей безнадежностью. Конечно, окружающий нас мир - не мертвая машина и не хаос косной материи, это великое живое существо, но все же незрячее и неразумное. Он. по мысли Франка, — слепой великан, который корчится в муках, терзается сво­ими собственными страстями, от боли грызет самого себя. И посколь­ку человек есть только ничтожная его часть, а его душа лишь клеточ­ка космической души. - человек безнадежно окован, захвачен в плен могучими слепыми силами космоса и вместе с ним обречен корчить­ся в бессмысленных муках, бессмысленно рождаться и бесплодно гиб­нуть в слепом процессе неустанного круговорота мировой жизни.

Сами наши поиски смысла уже дают осмысленность нашему суще­ствованию. Смысл жизни нельзя найти готовым, раз и навсегда дан­ным, утвержденным в бытии. Смысл жизни не дан. а задан. Все готовое и существующее независимо от нас есть либо мертвое, либо чуждое и Нам не пригодное. А смысл должен быть живым, ибо он смысл нашей жизни, и ло.чжен быть внутри нас. а не вовне. Поэтому его искание — это напряженное, волевое самоуглубление, полное труда и лишений, погружение в глубины бытия, это максимальное напряжение и рас­крытие нашего существа, улавливание его в творческом процессе при­общения к нему. «...Искание смысла жизни есть борьба за смысл про­тив бессмыслицы, и не в праздном размышлении, а лишь в подвиге борьбы против тьмы бессмыслия мы можем добраться до смысла, ут-

Дата добавления: 2014-12-27