Культура западноевропейского Средневековья

«Средние века» — принятое в культурологической науке обозначение периода в истории Западной Европы между Античностью и Новым временем. Этот период охватывает более тысячелетия — с V по XVI вв., и в социально-экономическом отношении соответствует зарождению, развитию и разложению феодализма. Соответственно выделяют этапы раннего (V—IX вв.), зрелого (X—XIII вв.) и позднего (XIV—XVI вв.) Средневековья. В этом исторически длительном социо-культурном процессе развития феодального общества вырабатывался своеобразный тип отношений человека к миру, качественно отличающий его как от культуры античного общества, так и от последующей культуры Нового времени — эпохи буржуазного производства.

Средневековый человек строил свои взаимоотношения с миром:

— на основе феодальной формы собственности, основанной на личной и поземельной зависимости крестьян от вассалов-землевладельцев, присваивающих себе их труд (или продукты труда) в самых разных формах (натурой, рентой, на договоре и т. п.);

— в условиях сословно-иерархической структуры общества, пронизанной сверху донизу сословной замкнутостью и отношениями вассального служения сюзерену;

— в процессе бесконечных войн, которые несли голод, разрушение, смерть и ощущение трагизма человеческой жизни;

— в духовной атмосфере эпохи, где своеобразно переплетались традиции «погибшей» античной культуры, христианства и духовной культуры варварских племен, чей героический эпос сохранял свою привлекательность и влияние вплоть до Нового времени.

Особую роль в формировании средневековой культуры сыграли христианская религия и римско-католическая церковь. Именно христианство стало основной осью складывающегося с V века в Западной Европе мира, которая влияла на все стороны жизни человека, его духовные приоритеты, устои общества.

Христианство ¹ возникло в I в. н. э. в условиях императорского Рима с его острыми социальными противоречиями. Оно выступило как движение униженных и несчастных, проповедующее «грядущее избавление от рабства и нищеты». При этом христианство явилось качественно новой религией, способной влиять на огромные массы людей. Оно обращалось ко всем людям и народам, создавая вероисповедную связь людей, независимо от их этнической, языковой, политической и социальной принадлежности — связь единоверцев. «Нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос» (Колос. 3:11).

Новая религия упростила и гуманизировала культ, запретив жертвоприношения и отказавшись от жесткой регламентации поведения человека в быту. Сложная обрядность языческих религий создавала перегородки между людьми: люди разных религий не могли вместе ни есть, ни пить, ни свободно общаться. Теперь эти преграды были сняты. Вместе с тем, христианская церковь не отказывалась от наиболее распространенных, привычных обрядов, обосновывала правомерность их заимствования, что облегчало переход в христианскую веру. «Христиане меньше, чем кто бы то ни было, должны отвергать что-либо хорошее только потому, что оно принадлежит тому или другому... Продолжать хорошие обычаи, практиковавшиеся у идолопоклонников... значит отобрать у них то, что им не принадлежит, и вернуть истинному владельцу, Богу», — писал Августин Аврелий, один из первых христианских богословов.

Христианство свершило великий исторический синтез, наследуя и по-своему преобразуя интеллектуальные завоевания предшествующих эпох: идеи и образы различных религий Ближнего Востока, традиции греко-римской античной философии. При этом, освоение существовавшей ранее философской и религиозной мысли шло в русле духовно-нравственных исканий эпохи, что придавало христианству особую привлекательность.

¹ Возникновение христианства подробно рассматривается в кн: А. Донини. У истоков христианства М., 1989

Существенно изменился в христианстве сам образ Бога. Языческие боги, например, в античной Греции, отличались от людей бессмертием и могуществом, но были телесны и жили в том же предметном мире, что и люди: они ели, пили, рожали детей и т. д.

В своих поступках они были отраженном реальной морали людей той эпохи. Зевс, Гера, Афина, как люди, были жизнелюбивы, завистливы, тщеславны, порою злобны и коварны, порождая у людей страх и стремление обезопасить себя с помощью жертвоприношений. Внутренняя жизнь человека была мало значима и сохраняла свою автономность, не будучи пронизана глубокой религиозностью. Античное мировоззрение базировалось на вере в извечный порядок космоса и человеческий разум, который способен самостоятельно познать законы его гармонии и направить деятельность человека на упорядочивание своего земного мира.

Христианство, утверждая Бога, который сотворил мир и господствует над ним как некая духовная сущность, предложило нравственный идеал в образе Иисуса Христа. Христос — это богочеловек, полный состраданья к людям и добровольно принявший смерть, чтобы искупить их грехи и отворить им ворота рая. Следование этому образцу становилось смыслом жизни каждого человека, так как жизнь эта получала направленность к загробному воздаянию.

Христианский образ человека исходно оказался разорванным на два начала: «тело» и «душа», и в этом противопоставлении безоговорочно приоритет отдавался началу духовному. Отныне красота человека выражалась в торжестве его духа над телом. На смену античному атлету, как символу античной культуры, пришел средневековый аскет¹ — утверждался образ жизни человека с идеалом духовного возвышения. Как указывал Августин, не только в мире, но и в каждом человеке пролегает граница между «градом божьим» и «градом земным».

¹ Аскет (от греческого «аскезис» — упражняющийся в чем-либо) — человек, подавляющий чувственные желания, добровольно переносящий физические страдания, одиночество и т. д.

Человек — объект и цель борьбы этих двух космических начал (божественного и сатанинского), которая реализуется как столкновение желаний человека жить «по плоти» или «по духу». Христианский человек может и должен активно проявить себя в этой вселенской битве добра со злом, уповая на «царствие небесное».

При этом, требования к нравственной жизни человека ужесточались, предполагая постоянный самоконтроль не только за поступками, как это было в языческой культуре, но и за желаниями, мыслями, побуждениями и словами. «Вы слышали, что сказано древними: «не прелюбодействуй». А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем», — так говорил Иисус в Нагорной проповеди (Матф. 5:27—28).

Проявляя такое внимание к внутренней жизни человека и выделяя, прежде всего, нравственность с ее проблемами смысла человеческого существования, духовной жизни, равенства людей, осуждения насилия и т. Д. — христианство утверждало особый тип духовности и формировало новый, более высокий уровень самосознания человека, что сыграло огромную роль в истории Человека.

Нравственные ценности христианства многообразны, но сущность нравственного образца христианской жизни укладывается в знаменитую триаду: Вера, Надежда, Любовь.

Вера христианская — это особое состояние духа как «святая простота», которая ведет человека к Богу. «Кто думает, что он знает что-нибудь, тот ничего еще не знает, как должно знать; Но кто любит Бога, тому дано знание от Него», — поучал апостол Павел (1 Коринф. 8:2—3). Не случайно в христианстве возникает культ юродивых.

Средневековый человек ощущал себя в большом мире ничтожной частицей. В этом мире все создано Богом и полно тайного смысла. Поэтому так важна в средневековой культуре символика явлений: животных, растений, чисел, камней, которые воплощали в себе знаки Божественной воли. И этот сокровенный смысл явлений доступен людям с чистой душой, пронизанной мистическим чувством связи с Богом.

Надежда в христианстве — это идея спасения от зла жизни с помощью Бога через загробное воздаяние. Спасение даруется не всем, но только тем, кто идет за Христом в своей морали, выполняя евангельские заповеди. Эти заповеди едины по духу, но главная среди

них — заповедь смирения, непротивления тому, что есть в сотворенном Богом мире. Однако, это часто противоречит здравому смыслу и потому возможно лишь, если у человека есть Вера — в Бога, в то, что «Блаженны плачущие, ибо они утешатся» (Матф. 5:4).

Главная христианская ценность — Любовь как связующая нить человека с Богом, как любовь к Богу, которая противостоит греховной и низменной плотской любви. Такую любовь трудно понять рационально. Еще по древнему праву равного воздаяния следует: «Око за око, зуб за зуб», а следовательно и любовь за любовь — потому и надо любить «ближнего», что он отплатит тебе тем же. Но Христос учит иначе: «А Я говорю вам любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас» (Матф. 5:44). Так формировался культ страдания как очищения и возвышения души.

Итак, христианский образец человека — человек глубоко религиозный и потому нравственный. Однако в нравственной доктрине христианства много противоречий, по крайней мере на первый взгляд. Так, надежда нужна человеку, потому что мир, земная жизнь есть страдание и, следовательно, зло. Но в то же время страдание — благо, так как через страдание очищается душа, духовно возвышается человек. Важнейшая добродетель, вознаграждаемая Богом, — кротость, смирение перед «порядком» мира, сотворенного Богом. Но само христианство — это бунт против несовершенства, несправедливости мира и попытка преодоления его путем нравственного совершенствования. Таких примеров можно привести много, но все это скорее отражение реальной жизненной диалектики и противоречий внутреннего мира человека, его страстей. Христианство, в этом отношении, и путь к осознанию человеком себя, без чего нет личности.

Был ли реализован христианский образец в жизни средневекового человека? Чтобы ответить на этот вопрос, надо вспомнить, что само христианство освятило иерархическую структуру феодального общества. Идея сословного разделения насквозь пронизывает в Средневековье все теологические и политические рассуждения Понятию «сословие» придается в них особый смысл и ценность, ибо за этим термином стоит мысль о богоустановленной действительности. Сословие ' есть состояние, которое охватывает множество различных групп: по профессии, по придворному званию (например, четыре придворных «звания телес и уст»: хлебодар, кравчий, стольник, кухмейстер), по священному чину и т. д. Однако в средневековой картине мира центральное место занимали социальные группы, которые являли собой отражение Небесного Престола, где ангельские существа составляли иерархию из «девяти чинов ангельских», сгруппированных в триаду. Соответствующий земной распорядок — 3 главных сословия феодального общества: духовенство, рыцарство, народ, каждое из которых имело свое иерархическое членение.

За каждым из этих сословий средневековое сознание признавало не просто полезную для общества функцию, но, что значительно важнее в богоустановленном мире, священную обязанность. Высшие государственные задачи («дела земные») — поддержание церкви, защита веры, упрочение мира, защита народа от насилия и т. д. — оказывались священной обязанностью рыцарства, а все заботы о духовной жизни («дела небесные») — удел духовенства. Поэтому духовенство считалось первым высшим сословием, а рыцарство — вторым. Третьему же сословию, т. е. простому народу, Господь повелел трудиться, возделывая землю или торгуя плодами своего труда, и тем обеспечивая существование всех Естественно, что выполнение всех перечисленных обязанностей в реальных исторических условиях требовало соответствующего образа жизни и деятельности. В связи с этим христианский образец человека трансформировался в сословные идеалы, которые так или иначе учитывали реальные возможности сословного человека.

¹ В латинском языке соответствующее слово имело и значение «порядок».

Ближе всего к христианскому идеалу человека был образец, складывающийся в среде духовенства и особенно монашества, которое уходило от мирской жизни, посвящая себя аскетическим «подвигам» во имя Бога. Монашество зарождается с IV в на востоке Римской империи Отдельные отшельники уходили из городов

раньше» скрываясь от гонений в «пустынных местах». Многие христиане и в городах вели жизнь замкнутую и отрешенную. Такие формы религиозного подвижничества соответствовали эволюции взглядов христиан от «общинного» ожидания скорого наступления «царства БОЖИЯ» на земле до постепенного отдаления «Страшного суда» и смещения акцента на достижение индивидуального спасения, средством которого считалось аскетическое «сораспятие» Христу при жизни. Наиболее фанатичные и экзальтированные монахи предавались таким диковинным приемам самоумерщвления, как затворничество, молчальничество, столпничество и т. д.

Первоначально монахи не имели каких-либо уставных правил и руководствовались в своем «служении» исключительно собственными фантазиями, которые принимались за «указания» самого Бога. Принципиальное обоснование правил монастырской жизни было дано Василием Великим — знаменитым богословом и организаторов христианской церкви в IV в. Василианский устав оказал решающее влияние на формирование общежи-тийного монастыря как «образа жизни по Евангелию», когда, как в первохристианском братстве в Иерусалиме, любовь к Богу не разделяется с любовью к ближнему Отшельнический идеал обособленного спасения, считал Василий, неполон, так как «духовные дары» отшельника бесплодны для братии. Кроме того, в одиночестве легко родится самодовольство и гордыня. В общежитии же духовные достижения одного монаха помогают другим, и все вместе они служат Богу.

Из такого понимания монастыря Василий выводил правила монашеской жизни: послушание и повиновение игумену, безбрачие, личный аскетический путь очищения — свой жертвенный путь и свое «словесное» служение (обязательная многократная молитва и чтение Священного Писания). Так складывался монашеский идеал как идеал духовного становления, совершенства «духовной жизни», где последняя понималась не как собственно нравственная, но именно как религиозная.

На Западе монашество возникло несколько позже, и его подлинным основателем стал Бенедикт Нурсийский, который в VI в. основал Бенедиктинский орден — централизованное объединение монастырей с единым уставом. Согласно «Правилам» Бенедикта монастырской братии предписывалась строгая дисциплина по воинскому образцу («воины Господни»), а их служение Богу было более обращено в мир. К VI в. постоянные войны, приводящие к большим человеческим жертвам и уничтожению посевов, эпидемии, неурожаи поставили население бывших западных римских провинций на грань вымирания. В этих условиях Бенедикт требовал чтобы монашеская община полностью обеспечивала себя всем необходимым и, по возможности, обеспечивала всю округу, являя миру пример практического христианского милосердия. Возрождалась раннехристианская высокая оценка физического труда и бедности. Главными обязанностями монахов-бенедиктинцев отныне были не только воздержание, молитва, но и возделывание земли, разведение садов и т. д. При этом, время, отводимое для труда, было вдвое больше того, что предписывалось для молитвы. Более того, физический труд плохо сочетался с крайней аскезой, и Бенедикт настаивал на умеренном самоограничении.

В VI в. по образцу Бенедиктинского ордена была создана обитель Флавия Кассиодора, которая сыграла важную роль в становлении средневековой культуры. Кассиодор тоже ставил монахам задачу практического милосердия. Однако монастырь основывался не только и даже не столько на физическом труде. Успех дела, утверждал Кассиодор, во многом зависит от постижения агрономических и медицинских трактатов древних авторов. Поэтому на первое место выходил труд не физический, а интеллектуальный, который монахи считали важным соединить с «чистой», христианской жизнью. Для тех, кто жаждет ревностно служить Богу, поучал Кассиодор, необходимо учиться прилежанию и усидчивости, воспитывать в себе любовь к чтению.

Кассиодор разделял традиционную для христианства точку зрения, что Бог дает совершенную мудрость за веру, за «святую простоту». Однако, в отличие от Бенедикта Нурсийского, который не числил среди христианских добродетелей образованность, Кассиодор считал, что знания не бывают лишними. Именно в его обители впервые сложилась та трех частная структура монастыря как просветительского центра, которая стала традиционной для всего Средневековья: библиотека (книгохранилище), книжная мастерская (где делались новые списки книг не только для себя, но и на продажу) и школа. Благодаря монастырям античная культура не был утеряна безвозвратно, она была частично переработана в соответствии с потребностями христианского богословия, а частично сохранена и спасена от исчезновения, хотя и признавалась «богопротивной». В результате Европа вышла из Средневековья не только христианизированной, но и подготовленной к дальнейшему движению разума.

Сыграв выдающуюся роль в утверждении христианских ценностей не только в проповедях, но и в жизни общества раннего Средневековья, монашество, однако, постепенно менялось, что было связано с более широким процессом изменения католической церкви — с ее обмирщением ¹. Церковь и монастыри все более превращались в доходные предприятия, где торговали, чем можно: должностями, индульгенциями, реликвиями и т. д. Это не могло не извратить образ жизни духовенства, и монашества в том числе. Забвение строгой монашеской дисциплины и «чистой» жизни, падение нравов становились буднями монастырей.

¹ Подробнее см. в кн.Лозинский С.Т. История папства М, 1986

Все это рождало критику «продажной» церкви, требование ее духовного очищения. Подобная критика имела место среди части духовенства, внутри монашества, но главное — в народных антифеодальных движениях (катары, альбигойцы и др.),

которые руководство католической церкви поспешило объявить ересями и истребить. В этой войне с ересями родилась новая разновидность монашества — Доминиканский орден.

Испанскому монаху Доминику папа римский предоставил чрезвычайные полномочия в борьбе с еретиками. Сама эта борьба была объявлена высшим подвигом христианским (как незадолго до этого крестовые походы против мусульман), где допустимы были самые жестокие средства. Так рождалась «святая католическая инквизиция». Сам Доминик был человеком глубоко религиозным и фанатично преданным папскому престолу. Суровый и жестокий в обращении с людьми, мрачный аскет, он гордился своей собачьей преданностью папской церкви Доминиканцы уже не «воины Господни», а «псы Господа» (так они сами называли себя), для которых папа - наместник Бога на земле». Доминиканцы находили поддержку своему «образу» христианства в Евангелии, где Христос часто предстает неумолимым и жестоким судией, яростным гонителем инакомыслящих. «Не мир принес Я вам, но меч», — заявлял он (Матф. 10*34). В феодальной Европе XII—XIII вв., когда социальные противоречия достигли своей полноты и стали выражаться в открытой борьбе масс, именно такой Христос — воющий, преследующий «врагов своих», вытеснил образ «доброго пастыря».

Однако XIII —- «дьявольский век» не уничтожил совсем «светлого» христианского идеала, более того, особая острота переживаний способствовала воплощению его в наиболее яркой форме — в жизни Франциска Ассизского, основателя ордена нищенствующих монахов (Францисканский орден). По-детски чистый душой и непосредственный, непрактичный в «заботах мира сего», Франциск принес в средневековое общество образ живого Христа, ибо для него жизнь христианская — подражание Христу и действительное общение с ним ¹.

Франциск жил полный любви, готовый поделиться ею, утешить, заразить своей радостью каждого. Одинаково вежлив, внимателен, дружелюбен был он с «братьями», с прокаженными (за которыми ухаживал), с сильными мира сего, с врагами христианства — мусульманами.

Франциск проповедовал святую бедность, так как владение каким-либо имуществом приводит к тому, что его надо защищать. Это привязывает к миру, а монах должен быть свободен для жизни в соответствии с христианскими добродетелями. В природе, в жизни сотворенных Богом птиц и зверей видел он дорогой ему образец полной бедности, беззаботности как совершенного предания себя в руки Бога. Но именно эта проповедь вызвала конфликт между «счастливым аскетом» и руководством католической церкви, которая считала это еретической крайностью и посягательством на свою власть и богатство.

Таким образом, христианский образ человека в целом остался не реализован даже у монахов, и главной причиной этого была логика самой реальной жизни, включение монашества в реальные отношения феодального общества с его войнами, крестовыми походами, борьбой за светскую и церковную власть. В этих условиях интересы и функции самой церкви и духовенства требовали порою от монахов деятельности весьма далекой от христианского идеала

Еще очевиднее это расхождение было в среде не-духовенства, где, с одной стороны, более тесной была связь с практическими, «земными» нуждами общества, а с другой, под внешним покровом христианства сохранялись культурные традиции древней общины германских племен с ее стереотипами мышления и языческими верованиями. Все это своеобразно преломляло христианский идеал человека в рыцарской и народной культуре.

Образ идеального рыцаря рисуют «шансон де жест» — поэмы о славных сражениях рыцарей «Круглого стола» короля Артура и французские куртуазные (от старофр, «придворный») романы,

1 См • Честертон Г К Франциск Асизский // Вопросы филосо-286-2

а также средневековые исторические хроники. И хотя реальная жизнь эпохи никогда не соответствовала идеалам, как известно, идеалы соответствуют эпохе. Каковы же были те главные рыцарские добродетели, которые лежали в основе кодекса рыцарской чести в средневековой Европе и были зафиксированы в восьмиконечном рыцарском кресте — гербовых символах духовно-рыцарских орденов?

— Желательно, чтобы рыцарь происходил из древнего рода, так как в средневековом обществе духовная жизнь опиралась на авторитеты, и «древность» была гарантией почтенности. Но иногда в рыцари посвящали за исключительные военные подвиги;

— От рыцаря требовалась сила (иначе он не смог бы даже носить доспехи, которые весили 60—80 кг) и храбрость вОина — в этом была сословная обязанность рыцаря. Недостаток храбрости — самое тяжкое обвинение. Боязнь быть заподозренным в трусости вела часто к нарушению элементарных правил военной стратегии, что, в свою очередь, кончалось гибелью рыцаря и истреблением его дружины;

— От рыцаря ожидалось, что он будет постоянно заботиться о своей славе. Слава требовала неустанного подтверждения воинских качеств а следовательно все новых и новых испытаний и подвигов. «Странствующий рыцарь» был органичным элементом средневековой жизни Крестовые походы XI—XIII вв. оказались со-звучны рыцарской морали, породив духовно-рыцарские ордена «Святой земли». Но из самой обязанности за-ботиться о славе следовало, что нет смысла делать добрые дела, если им суждено остаться неизвестными, а также то, что гордость совершенно оправдана;

— Важнейшей рыцарской добродетелью была вер-ность- Богу, сюзерену, слову И т. д. В обычай вошли обеты — клятвы, которые не нарушались. Рыцари давали обеты: не стричь волос, не брить бороды, не снимать тяжелые вериги и т. д. до тех пор, пока не будет достигнута поставленная цель.Из исторических хроник известен «Обет цапли», когда многие английские рыцари дали обет не открывать левый глаз до тех пор, пока Англия не победит Францию, и действительно сражались многие годы с повязкой на лице. Конечно повязка мешала, но верность обету, внутренняя готовность претерпеть неудобство ради высокой цели, вероятно, психологически настраивала, мобилизовала;

— Не взирая на то, что христианство признавало телесность лишь «омерзительным одеянием души», рыцарь должен был отличаться внешней красотой, что соответствовало его принадлежности к атлетически развитому воинству. Однако в духе средневековой культуры эта красота дополнялась красотой костюма, доспехов, сбруи коня и т. д., где все было символично: цвет ткани, блеск золота и серебра, форма и число драгоценных камней в украшениях и т. д. Средневековое общество жестко регламентировало костюм, определяя его для каждого сословия и каждой группы. Рыцарство имело право на роскошь в костюме, что проявлялось в количестве и качестве ткани (это были тяжелые просторные вещи из тонкого сукна, шелка и меха), в количестве деталей одежды (только с XIII в. вошло в употребление нижнее белье), в аксесуарах (только рыцарям подобали шпоры);

— Непременным свойством рыцаря была щедрость. Нужно было, не торгуясь, давать любому (но равному) то, что он просит. Лучше разориться, чем прослыть скупцом: первое — только на время, так как принятие дара обязывает воздать за него сторицею, скупость же ведет к потере чести, звания, положения в обществе;

— Славу рыцарю приносила не столько победа, сколько благородное поведение в бою, великодушное отношение к сопернику. Сражение могло закончиться поражением без ущерба для чести рыцаря. Правила «благородной войны» обязывали предоставить противнику равные шансы, а значит: нельзя бить безоружного, нельзя бить сзади; если противник упал с коня (а в доспехах он не мог взобраться в седло самостоятельно), то рыцарь тоже должен сойти на землю; если выбит из рук меч, то надо довооружить противника и т. д. Нельзя было сражаться чем придется (только простолюдин бил дубинкой — или его били дубинкой), нельзя было ударить в лицо и т. д. Убийство противника вопреки этим правилам великодушия покрывало рыцаря позором;

— Обязанностью рыцаря было и служение Прекрасной Даме. «Сражаться и любить» — таков девиз рыцаря. Эта любовь к женщине должна была возвышать душу и облагораживать нравы, что стало настоятельной потребностью особенно в XI в., когда с целью ограничения наследственных разделов родового имущества вошло в обычай женить только старшего сына в семье, оставляя другим удел завоевателя и насильника. Постепенно складывается кодекс куртуазной любви, который описал Андреас Капеланус в трактате «О любви» '. В центре этой модели «утонченной любви» находится замужняя женщина — Дама. Мужчина, увидев ее, загорается любовью отнюдь не платонической и добивается взаимности, пройдя длительный путь «служения» Даме. Правила куртуазии запрещали грубо овладевать женщиной из благородного сословия, предполагали «благородный» путь ее завоевания: свершение подвигов в ее честь, победы в рыцарских турнирах, проверка верности в длительной разлуке, а также умение облечь свои чувства в эстетические формы ухаживания. Практика

куртуазной любви повышала престиж мужчины, воспитывая у него умение сдерживать свои порывы, проявлять самоотречение и преданность. Одновременно это благотворно сказывалось на отношении к женщине в феодальном обществе, гуманизации его нравов, развитии духовного мира женщины.

Как видим, идеал рыцаря далек от христианского образца человека, но он преломлял христианские добродетели в соответствии с условиями жизни рыцарства. Куртуазная любовь, которую осуждала церковь, несомненно складывалась под влиянием христианского культа любви как страдания, которое очищает душу, и в то же время она отвечала потребности людей реабилитировать «земную» любовь, которую христианства объявило низменной и греховной.

1 Об этом средневековом трактате см в журнале «Наука и религия», 1990, № 3, с. 40—43

Конечно, идеал монаха или рыцаря только идеал, который лишь частично реализовался в поведении людей, в разной степени мобилизуя их духовные силы и волю. Действительные нравы были «проще», грубее, примитивнее, как и сама эпоха — эпоха войн, грубой силы и откровенной,

публичной похоти, которые проникали даже за стены монастырей. О последнем красноречиво свидетельствует реестр штрафов, которые уплачивались монахами в папскую казну для очищения от «грехов». Рыцари свои «грехи» замаливали, как правило, на старости лет, уходя в монастырь или проще: на умершего рыцаря надевали монашескую рясу. Этой же цели служили и пожертвования на церковь, участие в крестовых походах и т. д.

Двойственность ценностных ориентации еще ярче проявлялась в жизни простых людей. Утверждаемый христианством принцип «двумирности»: разделение мира и противопоставление в нем духовности и телесности, «верха» и «низа» — с трудом воспринимался народным сознанием, которое сохраняло живую, непосредственную связь с природными корнями человека в сельском труде, в бытовых языческих (в основе своей аграрных) традициях. В повседневной жизни дух и плоть, добро и зло, устремленность к Богу и чувственные радости, боязнь «греха» и «грех» — постоянно переплетались, сосуществуя как равно необходимые элементы. Это ощущало и рыцарство, но оно официальной структурой общества и его идеологией обязывалось быть «высшим» сословием с возвышенными идеалами. «Подлый люд» с обыденными заботами о хлебе насущному был социальным «низом», где неизбежно происходило заземление «высокого» и возвышение «низменного», что и проявлялось в нравах.

Жизнь простых людей была пронизана религиозностью до мелочей, но сама эта религиозность выглядела богохульством из-за потери дистанции между «божественным» и «человеческим». К Богу относились как к человеку с его грубой натурой, и в церкви плясали под непристойные песенки о евангельских персонажах. Сочетание скабрезности и богохульства не было проявлением развращенности этих людей, но скорее варварской детскости их восприятий и представлений. Этим объясняются и трагические перепады людских эмоций, например, от поклонения святым при жизни к осквернению их праха, чтобы стать обладателем реликвии.

Высшим проявлением такого своеобразия средневековой культуры были народные праздники, в том числе карнавалы, где естественная потребность в психологической разгрузке, в беззаботном веселье после тяжких трудов выливалась в пародийное осмеяние всего высокого и серьезного в христианской культуре: «литургия наизнанку — богослужение идольское», «праздники дураков» и т. д.

Это причудливое, гротескное мироощущение проявлялось не только в народной смеховой культуре, но и в официальной христианской культуре, к созданию которой непосредственный доступ имел простой человек. Например, в средневековой мистерии (театрализованное жизнеописание Христа), в книжной графике, в скульптуре и росписи храмов в серьезные евангельские сюжеты вплетались «шалости», дьявольские буффонады, сатирические жанровые сценки (эти комедийные сценки так и назывались «фарс» — начинка), фольклорные образы диковинных зверей, вурдалаков и т. д. Церковь пыталась бороться с этим, но оказалась бессильна, так как средневековый ремесленник, крестьянин творил христианское искусство в меру своего «детского» понимания.

Отношение христианства к искусству вообще было достаточно сложно и противоречиво в силу конкретно-чувственной природы последнего: искусство творило «телесную» форму, способную возбуждать «греховные» желания. Но в феодальном обществе грамотность была уделом немногих, и сделать догматы религии доступными и понятными людям могло только изобразительное искусство, придав им чувственно-наглядный характер. Средневековые трактаты подчеркивали это призвание искусства быть «немой проповедью». Однако в этой «литературе мирян» следовало максимально притупить телесно-чувственный, реальный язык, превратить его в язык символов того, что лежит за пределами земной жизни. Поэтому постепенно складываются определенные ограничения, каноны (канон по греч. «правило»), иконографические традиции символической интерпретации изображаемого. Условным смыслом наделялся каждый живописный или скульптурный образ, каждый элемент архитектуры. Окна собора пропускали не только физический свет, но через витражи проникал «свет христианского знания». Сам собор был воплощением «града божьего», уподоблялся кораблю, мчащемуся по бурным водам моря житейского, а пышно изукрашенный интерьер храма символизировал преддверие рая.

Одновременно, для того, чтобы изображения воспринимались как воплощение божественного, необходимо было сделать их иными, чем привычные всем земные явления, оторвать их от привычного окружения, исключить из земных переживаний. Искусство перестает быть подражанием природе, реальному миру — появляются изображения странных, почти бестелесных, застывших фигур, но поражающих духовной силой «святой скорби», «очищающего страдания». Пропорции человеческого тела конструируются с помощью разного рода мистических фигур и чисел. Вместе с тем в изображениях земного «низа» сохраняется больше натурализма, усиливаются искажения в сторону гротеска, подчеркивая его уродство как символ греховности.

Все эти характерные черты искусства зрелого Средневековья наиболее ярко и образно воплотились в больших городских соборах — романских и готических базиликах. Именно архитектура выступила в эту эпоху Центральным и синтезирующим видом искусства, объединяющим все другие виды и жанры, подчиняющим их своему замыслу, художественному образу.

Базилика (от греч. «царский дом») — старое название прямоугольного в плане общественного здания, разделенного внутри рядами колонн, столбов на продольные части (нефы). В древних Афинах так называли стоящий на рыночной площади дом базилевса, архонта — главы государства. В Риме это были судебные и торговые здания. Форма базилики оказалась удобной и для христианской церкви благодаря вместительности. В отличие от языческого храма, считавшегося жилищем божества, христианская церковь — это молитвенный дом, где собирается много людей. В стенах средневекового храма могло собраться все население города и быть свидетелем и участником и будничных богослужений, и праздничных литургий, и городских собраний, и всенародных празднеств, а в случае необходимости найти защиту за мощными стенами храма. Христианская базилика — вытянутое прямоугольное здание, разделенное на 3 или 5 нефов и пересеченное поперечным нефом—трансептом, что в плане давало изображение символа христианской веры — крест (в отличие от греческого в латинском кресте одна из сторон длиннее дру-| гих — неравноконечный крест) Вход в храм находился на узкой стороне здания, удаленной от трансепта. Напротив входа средний неф заканчивался полукруглым выступом — апсидой, где помещался алтарь. Алтарь — самое священное место храма, здесь проходит богослужение, а все здание ориентируется апсидой на восток. Со временем планировка здания становится сложнее: появляются 3 апсиды, башни (колокольни) сливаются с храмом, появляются дополнительные трансепты — в одной базилике сливаются как бы несколько храмов со своими алтарями.

Такой грандиозный собор стал основой сначала романского (названного так благодаря сходству с древнеримской архитектурой), а потом готического (от названия германского племени готов) стилей в средневековой архитектуре, представляющих собой два этапа в развитии средневековой культуры. Эстетический образ романики. Совокупность простых, геометрически четких частей здания с ярко выраженной их целесообразностью, логической ясностью легко обозримых объемов и обилием гладких поверхностей массивных стен, что придает ей благородство, монументальность и величие, сходные с дорическим стилем античности. В декоре чаще всего использовался плоский рельеф и скульптура, где фигуры статичны, в фас, грубо примитивны и произвольны в пропорциях. «Пламенная готика» в сравнении с романским собором — «симфония в камне», где в ажуре вздымающихся ярусов, повторяющихся стрельчатых арок колонок, шпилей, камень утрачивает свою видимую тяжесть, а композиция здания лаконизм пропорций и целесообразную логику Устремленность вверх каменного кружева дополнялась вытянутыми пропорциями изящных скульптурных фигур, как бы терявших свою тяжесть в соответствии с вертикальным ритмом собора и изысканным изломом всех его линий. Готика парадоксальна в своей основе и необыкновенно эмоциональна

Переход от романского стиля к готическому условно можно назвать сменой «замкового» (оборонного) образа жизни «дворцовым», когда в силу исторического и культурного развития Западной Европы происходит возвышение городов, расцветает рыцарская куртуазная культура, меняются нравы и моды, возрастает экзальтация в духовной жизни. Евангельские персонажи в скульптурах готического храма приобретают изящество героев куртуазии, кокетливо улыбающихся и «утонченно» страдающих. А манерные готические изгибы, похожие на «клюв птицы», стилизуются в спутаных, извилистых линиях одежды той эпохи, в корсетах женщин для придания телу схожей формы: верхняя часть тела уходит назад, живот выпячивается вперед — таков идеал женской красоты готического средневековья.

С XI—XII вв. начинает развиваться система образования, напряженной становится духовная жизнь и в богословской среде. Еще в эпоху раннего Средневековья произошла смена ценностных идеалов: знание и наука как поиск истины были подчинены Божественному Откровению — особому состоянию человеческой души, «открытой» Богу. В христианской культуре знание подчинялось вере. «Верую, чтобы понимать», — таков главный тезис, идущий еще от Августина. Ученые занятия докторов (от лат. «ученый») сводились к толкованию символов, чисел, слов Священного Писания, раскрытию его тайных истин.

Развитие университетов с их традициями диспутов гласной формой образования и движения научной мысли, появление в XII—XIII вв. большого количества переводов с арабского и греческого — книг по математике, астрономии, философии, медицине и т. д. — ста ли стимулом интеллектуального развития средневековой Европы. Складывается схоластический идеал знания где высокий статус приобретает рациональное знание и логическое доказательство, опять же поставленные на службу Богу и Церкви. Мистицизм, имевший существенное влияние в культуре в целом, в схоластике принимается очень осторожно, только в связи с алхимией и астрологией. Так складывается система средневековой науки, хотя образ этой науки далек от привычного нам в XX в. Собственно открытия в этой науке не предполагались, так как Истина уже дарована Богом в Священ ном Писании. В соответствии с концепцией двойственности истин «наука» подразделялась на низшую (основана на познавательной способности человека) и высшую (Божественное знание). Наука подчинялась богословию и служила ему. И все же новое кредо «Пони маю, чтобы верить» (П. Абеляр) пробивало себе дорогу, оттачивая мышление и подготавливая рождение экспериментальной науки. Одновременно с этим шел процесс накопления практического знания, которое в форме рецептов для воспроизведения сохранялось в ремесленных цехах. В этих «мастеровых тайнах» было много практических находок, но и много от магии языческих культов, так как для средневекового сознания ремесло сродни колдовству, а ремесленник — магу: оба знают «слово», проникли в секреты, неведомые профану. В такой своеобразной форме шел процесс и технического развития: применение водяных и ветряных мельниц, изобретение хомутов и подков, подъемников для строительства храмов и т. д Механические изобретения кривошипа и маховика позволили сделать мельницу универсальным двигателем Благодаря ей работали механические решета для просеивания муки, молоты в кузницах, машины в сукновальнях. Машины получали все большее распространение, подготавливая возникновение «новой» Европы.

Соответственно менялись и все другие стороны духовной жизни общества. Средневековая литература де лает шаг от устного фольклора, хранящего традиций героического эпоса германских племен и нравственный опыт народов, к светской литературе. Широкое распространение приобретают сатирические городские повести, куртуазные приключенческие романы, любовная лирика трубадуров — певцов любви к Прекрасной Даме Появляются исторические хроники — интереснейший жанр средневековой литературы, где наряду с мемуарным описанием реальных исторических событий и нравов давалось их весьма вольное, «желаемое» толкова ние, дополняемое вымыслом, эффектными анекдотами, идиллическими портретами рыцарей в соответствии с законами церковной «житийной» литературы. Тут описывался не реальный человек (под именем исторического лица), а идеальный образ, подгоняющий действительную биографию к каноническому «жизненному пути» героя.

ЛИТЕРАТУРА

Бахтин М М Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса — М, 1990

Гуревич А Я Средневековый мир. культура безмолвствующего большинства — М, 1990

Дмитриева Н А Краткая история искусств Вып 1 — М. 1988

Л с Гофф Ж Цивилизация средневекового Запада — М, 1992.

Лозинский С Т История папства М, 1986

Огурцов А П Дисциплинарная структура науки. Гл 3 — М, 1988

Одиссей Человек в истории — М, 1989, 1990

Хейзйнга Й Осень Средневековья — М, 1988.

Дата добавления: 2014-12-29