Древний Ближний Восток — истоки философского мышления

Люди уже в доисторические времена создавали представление о мире, который их окружает, и о силах, которые правят и миром, и человеком. О существова­нии этих взглядов и представлений свидетельствуют материальные остатки древнейших культур, археоло­гические находки. Примитивный способ производства и старейшие формы организации общества, которое еще не было классово дифференцированным, оставили лишь эти косвенные свидетельства, говорящие о «ми­ровоззрении» своих носителей. Прогрессирующее раз­витие производительных сил и более сложная струк­тура общества неотделимы от расширения опыта и знаний о мире и тех закономерностей, которые влияют на природу и человека. Этот процесс вел к образова­нию классовых обществ с более сложной организацией производства, к созданию письменности. Первые дока­зательства существования письменности на изломе 4-го и 3-го тысячелетий до н. э. были получены на тер­ритории Месопотамии и Египта. Письменные заметки, которые первоначально применялись в хозяйственной и деловой областях, постепенно охватывали мир мыс­лей и «создателей» письма, и всех тех, кто получил от них это наследие, совершенствовал и использовал его.

Древнейшие письменные памятники ближневос­точных областей не представляют, очевидно, целост­ных философских систем с точным понятийным ап­паратом. В них не отражена проблематика бытия и существования мира (онтология), нет четкости в воп­росе о возможностях человека познать мир (гносеоло­гия). На эту ступень развития вышли лишь античные мыслители, которые стоят у начала традиции евро­пейского философского мышления. Развитие древне­греческой философии и всей дальнейшей, связанной с ней традиции не было бы понято в полной мере и объ­яснимо без знания наследия мысли древнейших циви­лизаций Ближнего Востока, оказавших значительное влияние на греческую культуру в самых древних ее слоях. Однако систематическое исследование ближне-

восточных цивилизации сравнительно молодо и едва превышает сто лет.

Примечательно, что древнейшие античные филосо­фы жили в греческих колониях Малой Азии, в торго­вых и экономических центрах, где они не только были окружены восточной материальной культурой, не толь­ко ощущали политическую мощь государств ближне­восточного региона, но и знако'мились с различными специальными знаниями, религиозными представлени­ями и т. д. Этот живой и всесторонний контакт с раз­ными культурными слоями должен был влиять на греческих мыслителей, которые стремились теоретичес­ки оформить свое мировоззрение. Их наивный спекуля­тивный подход к вопросам о том, что является причи­ной, основой и принципом всего существующего, что такое движение и каков источник изменений, происхо­дящих в природе, лишь постепенно освобождался от ряда представлений и понятий, взятых из мифов, как собственных, греческих, так и соседних народов.

Миф — одна из форм выражения человеком своего отношения к миру и опосредованного постижения со­циальных отношений определенной целостности. Это — первый, пусть фантастический, ответ на вопросы о воз­никновении мира, о смысле естественного порядка. В нем определяется также предназначение и содержа­ние индивидуального человеческого существования. Мифическое изображение мира тесно связано с рели­гиозными представлениями, содержит ряд иррацио­нальных элементов, отличается антропоморфизмом и персонифицирует силы природы. Однако оно содержит и сумму знаний о природе и человеческом обществе, приобретенных на основе векового опыта. В этой недиф­ференцированной целостности мифа отражались изме­нения и в социально-экономической структуре общест­ва, и в политических силах в процессе централизации древнейших государственных образований.

Важным условием появления новых сведений о человеке и о природных силах, которые его окружают, было углубляющееся разделение труда и формирова­ние древнейших классовых обществ. К. Маркс и Ф. Энгельс в «Немецкой идеологии» выделяют этот момент как основную предпосылку развития всякого теоретического мышления. «Разделение труда стано­вится действительным разделением труда лишь с того момента, когда появляется разделение материального

и духовного труда. С этого момента сознание может действительно вообразить себе, что оно нечто иное, чем осознание существующей практики, что оно может действительно представлять себе что-нибудь, не пред­ставляя себе чего-нибудь действительного,— с этого момента сознание в состоянии эмансипироваться от мира и перейти к образованию «чистой» теории, теоло­гии, философии, морали и т. д.» '.

Одним из конкретных проявлений этой новой си­туации было, по К. Марксу и Ф. Энгельсу, возникнове­ние социальной группы, которая профессионально за­нимается «чистой» теорией. В древнейшие времена подобную группу составляли прежде всего священно­служители. Их политические и экономические интересы поэтому воплощались в религиозные представления, содержащиеся в мифологическом объяснении мира, и модифицировали их. Осуществлялось это прежде всего там, где мифологическое предание становилось частью культа. Общественная практика, однако, постоянно накапливала знания и опыт, которые нужно было брать во внимание и которые, создавая предпосылки для возникновения отдельных научных дисциплин, влияли на развитие теоретического мышления.

Этот процесс можно проследить во всех регионах Ближнего Востока. Наглядным примером может слу­жить его развитие в Месопотамии. С начала 2-го тыся­челетия до н. э., о чем говорят письменные памятники, здесь развивались общества оседлых земледельцев. Экономическое развитие, политическое влияние и куль-турный расцвет этих старейших классовых обществ в значительной мере связаны с интенсивным земледе­лием, с развитием ирригационной системы. Специфи­ческие природные условия ускоряли процесс разделе­ния труда и связанную с ним социальную дифференци­ацию. Рука об руку с углубляющимся разделением труда шли концентрация населения в городах, разви­тие ремесла, торговли и дальнейшая специализация труда.

Все эти факторы весьма интенсивно воздействовали на сознание человека. Новые хозяйственные виды деятельности предполагали практическое овладение многими природными закономерностями и их понима­ние. Строительство обширных ирригационных систем, больших городов, дворцов, храмов, развитие ремесел и интенсивное земледелие требовали, безусловно, боль-

шого опыта и знаний. Для их закрепления и передачи требовались специальная терминология, понятийный аппарат, что служило одной из предпосылок дальней­шего практического развития определенных областей знания, закладывающих основы будущих научных дисциплин: математики, геометрии, механики, астро­номии и т. д. Автономизацию рационального подхода к реальности от иррационального можно проследить, и в медицине, где наряду с магической практикой на­чинают применяться операции, действительно исходя­щие из познания некоторых естественных функций организма.

Рациональный подход к явлениям природы, связан­ный с конкретной трудовой деятельностью, создал предпосылки для образования ряда научных направ­лений. Этот процесс не мог, однако, быть завершен до тех пор, пока природа как целое оставалась персони­фицированной божествами, деятельность и воля кото рых познавались лишь посредством религиозных обря­дов. Более того, истолкование «божественной воли» монополизировали священнослужители.

Зависимость индивида от мифологических пред­ставлений в течение всей долгой истории Месопотамии была значительной. Источники того времени свиде­тельствуют об изменениях, которые происходили в этой области в различные периоды. Важным доказа­тельством секуляризации мышления в области общест­венных отношений являются старейшие сборники пра­вовых норм и предписаний. Сохранились шумерские и древневавилонские правовые предписания конца 3-го — начала 2-го тысячелетия до н. э. Регуляция жизни об­щества нормами, провозглашенными правителем, бес­спорно, принадлежит к важным проявлениям процесса автономизации человеческого мышления по отношению к универсальному мифологическому воззрению на мир. Вопрос вины и наказания, исходящий уже не из тради­ционно существующих этических норм, а из новых экономических и социальных потребностей правящего класса, выходит за пределы области религиозной жиз­ни и в большинстве случаев избавлен от различных «сверхъестественных» вмешательств. В постановлениях правители еще обращаются к божественному автори­тету, но конкретное содержание правовых мероприятий и их воплощение носят по преимуществу светский характер и соединяют текущую практику с конкрет-

ными потребностями правителя при организации об­щества и укреплении собственной власти.

Рациональное отношение человека к природе и об­ществу, проявившееся в понимании некоторых естест­венных и общественных закономерностей, непосредст-венно связанных с повседневной практикой, не вызва­ло, однако, ни у шумеров, ни у вавилонян потребности искать новые ответы на вопросы о возникновении кос­моса, о сущности природных явлений и о месте челове­ка в мире. Космогонические воззрения, содержащиеся в старейших месопотамских мифах, прошли определен­ное развитие, в них отразился новый социальный и политический опыт: эти изменения можно найти и в представлениях о месте человека, и в этических нор­мах, но миф всегда оставался формой объяснения этих мировоззренческих представлений.

Миф в древней Месопотамии служил универсаль­ным объяснением достигнутого уровня познания. Од­нако наряду с религиозными представлениями он содержал и предпосылки развития науки и философии. В этом смысле он интегрировал в себе элементы, меж­ду которыми постоянно имелось противоречие. С одной стороны, для человека Месопотамии существовал ряд вещей познанных и освоенных, с другой — неизвест­ный и враждебный мир природы. Справиться с непо­нятными явлениями действительности можно было в эту эпоху лишь «созданием» устойчивого космического порядка, на который проецировались существующие общественные отношения. Поэтому космогонические мифы содержат символическую борьбу принципов порядка и хаоса: хаос всегда враждебен богам и людям.

В самой распространенной космогонии месопотам-ского мира «Энума элиш» («Когда наверху...»), кото­рая имеет аналоги и в соседних регионах и во многом напоминает греческую мифологию, порядок представ­ляет верховный вавилонский бог Мардук. Этот бог помогает другим божествам в борьбе с Тиамат— соле­ным праокеаном, из которого путем смешения с прес­ной водой (Апсу) родились все остальные боги. Струк­тура и иерархия этого божественного общества были явно выведены из отношений, которые складывались между членами древнейших общин в процессе форми­рования первых классовых образований и централиза­ции власти. Так как мифы становились принадлеж-

ностью религиозного культа, в них сохранялись опреде­ленные представления наиболее архаичных слоев об­щественного сознания. Мардук, например, стал пра­вителем богов на основе их выбора именно в то время, когда им угрожало нападение Тиамат, что, несомнен­но, отражало древнюю социальную практику. В то же время в мифах содержалось и сознательное стремле­ние восславить проводимое упорядочение общества, а существующую власть подкрепить божественным ав­торитетом.

Этот идеологический момент, отражающий общест­венный интерес, наглядно подтверждает изменение функций и места отдельных божественных патронов определенных племен, областей и городов. Авторитет и значение богов возвышались и приходили в упадок, набирали силу и влияние и теряли их. В качестве примера вновь можно сослаться на первоначально местного и малозначащего бога Вавилона Мардука, который вместе с ростом мощи своего города стано­вится главным богом во всем государстве. В литера­турной форме этот процесс представлен в мифе «Эну­ма элиш». Подобный процесс, мотивированный стрем­лением правящих кругов укрепить и идеологически поддержать социальные и политические изменения и закрепить их в общественной надстройке, происходит и в Ассирии. В ассирийском варианте этого мифа (примерно IX в. до н. э.) на месте Мардука стоит глав­ный бог города Ассирии — Ашшура.

Прослеживать момент социального интереса в ми­фологических представлениях весьма сложно, но, так как он пронизывает все представления, показать изме­нения в общественном сознании весьма необходимо. В первых проявлениях философского мышления, встре­чающихся в древнейших мифах, идеологический ас­пект крайне важен. Он выступает на первый план там, где речь идет о проблематике, касающейся места чело­века в обществе. К идеологической функции мифа можно отнести, например, подчеркивание божествен­ного происхождения королевской власти, значения со­словия священнослужителей, а также обоснование пере­мещения политической власти и т. д.

Наряду с вопросами о возникновении космоса, ми­рового порядка и божественных законов, правящих миром, в месопотамском мышлении, как, впрочем, позд­нее и в греческой философии, возникают вопросы, ка-

сающиеся познания смысла человеческой жизни, а также этических норм. Важным источником для изуче­ния этой проблематики являются так называемые свары — сборники пословиц, афоризмов, поучительных историй и другие литературные памятники, включая эпосы, в которых рассматривались жизненные ситуа­ции и человеческие проблемы, а иногда давались и советы, как их решать. Эта литературная традиция является более широкой, чем собственно мифологичес­кое предание, хотя они часто взаимопроникают и до­полняют друг друга.

Примером может служить «Эпос о Гильгамеше». Рассказ о судьбе и деятельности урукского царя, прав­доподобной исторической фигуры первой половины 3-го тысячелетия до н. э., который ищет бессмертия и задается вопросом о смысле человеческой жизни, пред­ставляет собой общее завещание шумеров, вавилонян и ассирийцев мировой культуре. В связи с поисками более широких предпосылок философского мышления можно привести хотя бы философские положения, содержащиеся в этом эпосе. На вопрос Гильгамеша о смысле жизни, которая оканчивается смертью, отве­чает Утнапишти — единственный бессмертный из людей:

Жестокой смерти не избегнешь!

Разве навеки мы строим дом?

Разве навеки ставим печать?

Разве навеки братья разделяют наследство?

Разве навеки утвердился на земле гнев?

Разве навеки вздымается река и несет наводнение?

Куколку свою оставляет бабочка.

Тот облик, которым она могла быть обращена постоянно

к солнцу, не может существовать всегда!

Спящий и мертвый — как они подобны — разве оба они

не создают образ смерти? ²

В этой мысли, которая часто встречается в эпосе и образует смысл всех человеческих деяний, усматрива­ется выражение традиционно пассивного подхода че­ловека Месопотамии к жизни и собственной судьбе. Такой подход, однако, не характерен для всего содер­жания эпоса. Доминирует мысль о том, что- ограничен­ность жизни во времени вынуждает человека сосредо­точиться на его земной стезе и в этом мире реализовать все цели и стремления, что человек сам, собственными усилиями может достичь бессмертия. К этому стремится Гильгамеш, когда он вместе со своим товарищем Энки-

ду идет на борьбу с чудовищем Хумбабой. Он выражает это такими словами:

На бой пусть решится сердце твое, забудь о смерти,

отбрось страх!

Муж смелый, ловкий и осторожный, который идет впереди, защитит себя и в здравии друга сохранит! Если же оба, однако, падут, защитит свое имя! ³

В эпосе содержится еще целый ряд мыслей, кото­рые восславляют человеческое деяние, отвагу обоих героев, сражающихся против чудовищ и богов, их дружбу и т. д.

Вопрос «как жить?» в месопотамской литературной традиции встречается сравнительно часто. На него даётся ответ в многочисленных пословицах, поучениях и советах, которые во многом напоминают изречения греческих «семи мудрецов». В некоторых сохранив­шихся памятниках их создатели с сомнением подходят к вопросу относительно, смысла религиозного культа. Примером могут служить литературные сочинения «Иова» и «Диалог господина с рабом», в которых заметен отход автора от существовавших религиозных и социальных установок.

Раб, предстань! — Я здесь, господин мой!

— Поспеши и принеси мне воду, хочу умыть руки, хочу своему богу принести жертву.— Принес, господин мой, принес!

Человек, приносящий своему богу жертву, спокоен в своем сердце и дает ссуду под проценты.

— Никогда, раб, я своему богу жертву не принесу.

— Не приноси, господин мой, не приноси!

Привыкнет бог ходить за тобою, как пес, и повторять: «Ис­поведуй мой культ!», «Не посоветуешься ли со своим богом?» и постоянно чего-то хотеть (от тебя) ⁴.

Скептицизм человека Месопотамии, касающийся возможностей его познания, в условиях древнего Ближ­него Востока не был чем-то исключительным. Для сравнения можно привести египетские литературные сочинения Среднего царства «Разговор человека с его душой» и «Песня арфиста». Здесь также проявляются сомнения относительно религиозного культа и загроб­ной жизни.

Несмотря на эти моменты, которые можно обнару­жить в ближневосточной литературной традиции, тра­диционная мифология оставалась главным источни­ком, откуда месопотамцы черпали сведения о своем месте в мире. В Месопотамии, так же как и в других областях древнего Ближнего Востока, не произошло

отделения науки и философии от универсального ми­фологического понимания мира. Случилось это не по­тому, что здесь отсутствовали предпосылки подобного отделения, но потому, что уровень накопленных знаний и социально-экономические условия этого не требова­ли. Выше мы обратили внимание на сходные черты и часто даже на прямое влияние месопотамских пред­ставлений на возникновение древнейших античных философских систем, что, безусловно, ни в коей степе­ни не умаляет вклада греческих мыслителей. Знаком­ство с древними восточными цивилизациями дает воз­можность более глубоко понять предпосылки их идей, которые не исчерпываются лишь спецификой условий жизни граждан греческих полисов в Малой Азии. Предшествующая традиция здесь определяла не толь­ко содержание, но и форму досократовской филосо­фии. Если, например, Фалес видел праматерию в воде, а всю природу принимал как «живую», то можно об­наружить связь между этим его утверждением и от­ношением к воде как к началу, характерному для древних народов Месопотамии и Египта. Фалес, Пи­фагор и другие греческие философы, кроме того, посе­щали страны Ближнего Востока и знакомились с ду­ховным наследием этих древнейших цивилизаций не­посредственно.

Влияние месопотамских представлений о мире за­метно также в учении так называемых орфиков. Древ­нейшая греческая философия не ограничилась, однако, этими влияниями. Греки в своих рассуждениях о сути бытия и его проявлениях очень быстро оставили ста­рые мифические представления. Миф в их изложении лишь одна из возможностей объяснения и передачи своих наблюдений и знаний о мире. Сумма накоплен­ного опыта, которую они расширили и упорядочили, позволила им в новых общественных условиях, опи­раясь на рациональное понимание реальности, давать ответы на вопросы, касающиеся существования мира и человека.

Дата добавления: 2014-12-29