Общая социология

Итоги эксперимента, предпринятого Парсонсом, можно было предвидеть. Тем более что уже первые шаги в этом направлении вызвали резкую и нелицеприятную критику со стороны гарвардс­кого коллеги Парсонса, русско-американского ученого П. Сороки­на, непримиримого к чисто нормативной трактовке культуры. Же­ланная «золотая середина» между двумя подходами была найдена Парсонсом, как нетрудно догадаться, в ущерб версии «понима­ния»*.

Несмотря на это, усилия преодолеть взаимную неприязнь «тео­рии систем», т.е. объясняющего, структурного подхода, и «теории действия», склонной к методологии «понимания», регулярно пред­принимаются мировым социологическим сообществом. Начиная с 80-х гг. созываются многочисленные симпозиумы и конференции по этой проблеме. Приобретают известность новые научные подхо­ды: теория структурации Э. Гидденса, интеграции действия и тео­рии систем Ю. Хабермаса, методологический индивидуализм Р. Бу-дона, многомерная социология Дж. Александера. Этот перечень до­статочно внушителен, однако все упомянутые в нем социологичес­кие перспективы склонны решать проблему в инструментальном плане, соотнося человека и социальное пространство — самодос­таточное, качественно нейтральное и вбирающее ценности не ина­че как в виде норм и правил поведения. Не социальное становится ипостасью человеческого, а человек становится продуктом и харак­теристикой социального.

Долго копившееся несогласие с идеями Парсонса бурно изли­вается в 60-е гг. потоками критики сразу с двух сторон. Представи­тели леворадикального направления в социологии в лице неомарк­систской франкфуртской школы (М. Хоркхаймер, Т, Адорно, Э. Фромм, Г. Маркузе и др.), с одной стороны, обвиняли Парсон­са, а вместе с ним и всю академическую социологию в идеологиза­ции науки. С другой стороны, они доказывали невозможность объек­тивной науки и приверженность Парсонса «буржуазному объекти­визму», ибо наука, по их мнению, вне «принципа партийности» существовать не может. Симпатии Парсонса к «классическим кано­нам» социальной науки с их несомненностью и доказательностью полученного знания волновали франкфуртцев гораздо меньше.

В дискуссию с Парсонсом вступают и сторонники феноменологи­ческой социологии во главе с австро-американским социологом Аль­фредом Шюцем (1899—1959). Им было чуждо представление о чело­веке как о лишенном права грлоса, неспецифическом объекте ис­следования, так же как понимание социальной среды как незави-

* Интересно, что в современных американских социологических справочниках Парсонс все-таки причислен к прямым наследникам М. Вебера.

симой от человеческого сознания и опыта. Люди, по Шюцу, при­ходят не в застывший мир жестких форм, а в незавершенное творе­ние, ежесекундно достраивая его своими поступками. Общество — это не совокупность наблюдаемых фактов, внешних форм жизни, а в первую очередь взаимно разделяемые и совместно творимые смыс­лы, или интерсубъективность*.

Сфера их обитания — «.жизненный мир» повседневного, обыден­ного существования людей, наполненный здравым смыслом, т.е. дорефлексивным, очевидным знанием, не вызывающим у них ни малейшего сомнения, замешательства. Именно этот мир является основой всего остального, в том числе научного познания.

Неприятие структурно-функциональной методологии с ее без­ликим, четко организованным социальным пространством оказы­вается столь сильным, что оппоненты Парсонса задумываются, нельзя ли «вообще обойтись без требования научной объективнос­ти в социологической теории и в то же время не утратить границы, отделяющие социологическое исследование от пустопорожнего ре­зонерства»**. Стоит ли сосредоточиваться на поиске надежных и «строгих» методов социологического исследования и заведомо не­достижимого теоретического единообразия?

Где гарантии, что исследователь, принадлежащий к тому же обществу, что и люди, поведение которых он изучает, не искажает действительность самим фактом своего проникновения в нее, а тем более конкретными процедурами? Если Парсонс в принципе не задумывается над тем, как получено наше знание, а стало быть, насколько оно достоверно, то феноменологов эта проблема не ос­тавляет безучастными.

Что же делать науке? Каким образом можно «охватить системой объективного знания структуры субъективных значений»??** И что тогда означает научное познание!

Отвечая на обращенные к самому себе вопросы, Шюц беспо­щадно разрушает все иллюзии «традиционных» социологических школ относительно неисчерпаемых возможностей науки и доступ­ности социальной сферы. Ни прошлое, ни будущее состояния об­щества не могут быть сколько-нибудь серьезно изучены, ибо мы никогда не сможем полностью перевоплотиться в наших предше­ственников или наследников, т.е. осмыслить происходящее так, как это может сделать переживший его человек. Остается настоящее,

* То есть то, что возникает между субъектами в процессе их взаимодействия. ** История теоретической социологии. В 5-ти т. Т. 1. От Платона до Канта — М., 1995, с. 20.

*** Schutz A. Collected Papers I: The Problem of Social Reality. - The Haque
1962. P. 35. '

67

но и оно не всецело доступно. Мы не в состоянии проникнуть в
сознание другого человека, его мысли и намерения.' -у;.;

Что же остается? Область опосредованного опыта, анонимного общения (mitwelt), при котором люди воспринимают друг друга как социальные типы, лишенные биографии, непредсказуемости и сво­боды. Объективное знание, по Шюцу, ограничено «обобщенными типами субъективного опыта»*. Социолог вынужден игнорировать предельные глубины поведения в сознании человека и рассматри­вать социальные события и явления в их абстракции, за.лределами непосредственных контактов людей друг с другом.:>•-1> <,t* *J

В письме к Парсонсу Шюц признается: «Все науки о действии, таков мой тезис, могут достичь аналитической высоты, где они бы работали исключительно с объектами, созданными действиями и через действия их субъекта, не обращаясь к самому субъекту или его действиям или, другими словами, отбрасывая категории дей­ствия как таковые»**.

Казалось бы, и Шюц, и Парсонс, несмотря на исходные непри­миримые различия, в конце концов приходят к одному и тому же — наличию обезличенной социальной среды с ее анонимными силами и процессами. Однако есть маленький Нюанс. В гуманитарном знании в отличие от знания точного употребление одних и тех же понятий отнюдь не означает их одинаковое осмысление.

У Шюца налагаемые на человека культурные рамки, образцы верований и поведения (т.е. «типификации») безупречны лишь в среде опосредованного опыта. Однако парадокс реальной жизни заключается в том, что социальные предписания не столько огра­ничивают, сколько пробуждают человеческую свободу. Зная нормы и стандарты поведения в обществе, люди не тратят времени на детальное изучение ситуации, но могут, имея общее о ней пред­ставление, выказать немалую изобретательность и непринужден­ность. И если для Парсонса социальные институты — это объектив­ная реальность, эмпирически явленный, непреложный факт, то для Шюца — это общезначимые представления о тех или иных сторонах общественной жизни, наше видение того, что неким образом су­ществует. Оно не фатально.

Более того, любая неясность, проблема заставляют человека отступать от шаблонов и искать выход из создавшегося положения, проводя прямой, непосредственный эксперимент с социальной действительностью, покидая пределы, доступные социологу. Пос-

* Schutz A. The Phenomenology of the Social World. Evanston, III., 1932/1967. P. 181.

** Schutz to Parsons//The Theory of Social Action: the Correspondence of A. Schutz and T. Parsons/Ed. R. Grathoff. Bloomington, 1978. P. 100.

68

ледний видит лишь факт свершившегося, новый отработанный в опыте и соответствующий культурным предписаниям «рецепт», более не требующий проверок и ставший «очевидностью», органи­ческой частью нашего жизненного мира. По мнению Шюца, соци­олог обречен работать с гомункулами, а не с живыми людьми. Ведь как бы мы ни отстранялись от индивидуальных особенностей чело­веческого поведения, «первое и оригинальное объективное реше­ние проблемы в основном все-таки зависит от субъективного, под­ходящего к случаю знания индивида»*.

Социологические зарисовки не слишком сильно искажают нашу повседневную жизнь, вслед за М. Вебером утверждает Шюц. Люди привыкли действовать по «рецептам» здравого смысла и не склон­ны углубляться в собственные мысли и ощущения, не говоря уже о мыслях и чувствах других. Поверхностные, формальные взаимоот­ношения удобнее и безопаснее. То, что Парсонс принимает хлад­нокровно, с сознанием дела, Шюц переживает как необходимое, но от этого не менее печальное условие научного действа.

Пожалуй, чем далее, тем более социология характеризуется ню­ансами, полутонами, оттеняющими друг друга. Понятия «чуть боль­ше» и «чуть меньше» в теоретической социологии иллюзорны — любое «чуть-чуть» непременно оказывается зримым, весомым пе­ремещением теории в совершенно другую плоскость, систему ко­ординат: чуть меньше осторожности, осмотрительности — и со­циолог начинает задыхаться под грузом собственных притязаний; чуть больше сомнений, колебаний в возможности изучения этого мира — и наука легко превращается в словесную живопись вне общезначимых понятий и научной логики. Такова природа соци­альной реальности, а значит, такова судьба социологии. Стремле­ние социолога сформулировать общепризнанную теорию всегда будет опережать само человеческое творение, непрестанно обновляющийся, незавершенный мир социального.

Дата добавления: 2014-12-29