Юмор индейцев

ЛЕКЦИЯ 18. Смех и истоки культуры

Фридрих Ницше устами Заратуштры сказал: «Смех возвел я в святыню». А Владимир Соловьев определил, что «человек не существо общественное, но существо смеющееся».
Очевидно, под происхождением смеха следует понимать выявление такой преемственности фактов во всем их разнообразии, которая охватывалась бы чем-то общим и длящимся. Если говорить языком герменевтики, имеющей прямое отношение к работе с традицией, то необходимо построить такой герменевтический круг, где общее обусловливало бы частное, а частное — общее. Иными словами, в нашем случае требуется, выявив герменевтический круг человеческих традиций смеха, попытаться распространить его за пределы общества, скажем, на стадо обезьян. Ведь только тогда какие-то аналогии могут соответствовать уровню научных фактов. Оказиональная биологическая частность поведения животного, его реакция на внешний раздражитель не может рассматриваться в качестве истока черты, относящейся к человеческой всеобщности.
Поль Рикер, внесший большой вклад в науку герменевтических интерпретаций, заметил, что «синхрония принадлежит системе, а диахрония — проблеме». Тут остается только добавить, что лишь насыщенность системы может дать толчок диахронической проблеме, те для постановки проблемы происхождения следует привлечь как можно больше этнографических данных.
В связи с нашей генетической проблемой не хотелось, чтобы она упиралась, как в стену, в социальность. Ведь социальность не есть свойство, она субстанциальна (материальна). Перспективнее обращение к культуре, ибо она реализует предикативные свойства человека. Тем самым культура в обход социума открывает путь к индивиду, к его выразительным состояниям, включая смех.

Американские этнологи обратили внимание на специфическую черту автохтонов Америки: в культуре индейцев ограничены средства словесной игры вроде загадок, поговорок и каламбуров. Поэтому Эдуард Сэпир счел нужным посвятить специальную статью редким каламбурам у навахо, которых он наблюдал в 1929 г. Вот описанная им ситуация. На заседании совета племени вождь одной из партий произнес фразу «Вы, люди, решите один вопрос!». Тут же калека остроумец, очевидно, из противоположной партии прошептал своему соседу «Подними меня!». Сосед оказался сообразительным Он поднял калеку на руки и спросил: «Куда мне его положить?» Сцена эта вызвала смех.
Сэпир видит причину смешного для навахо в их языке, где фраза «решить вопрос» звучит так же, как «положить его». Сэпир раскрывает еще более тонкий языковый механизм, заставивший смеяться важных должностных лиц. Дело в том, что глагол «обсуждать дело, слова, план, дату, решение» имеет более прямое значение «манипулировать круглым предметом». Кроме того, шутник калека обозначил себя словом «круглый предмет», относящимся только к неодушевленным объектам вроде картофеля, яблока, часов или камня. Налицо, как констатирует Сэпир, сатира «на нудную деятельность важных лиц». Ко всему прочему товарищ калеки в невинном вопросе: «Куда мне его положить?» для лексемы «его», «вот этого» употребил переиначенное слово «дело, обстоятельство».
В истории, рассказанной Сэпиром, речь идет не только о словесном каламбуре. Нас интересует в ней еще и действие с телом калеки его друг поступил, как с вещью, — поднял и положил. Тем самь1м он реализовал предикат вещи, имеющей свойство быть перемещенной, передаваемой или принимаемой Вещь может быть отторгаема от человека, дистанцируема. На расстоянии, вне человека она не теряет своих признаков В то же время мы чувствуем, что вещь сохраняет прочные интимные связи с человеком. Он создал ее для своих нужд, выразив в ней свои человеческие предикаты. Тогда вещь — это реализованные предикаты человека, способные в виде вещи отделяться от человека, существовать независимо Вещи отобраны у человека и живут особои жизнью. В своей независимости они способны играть важную роль, придавая целесообразность бытию человека. Вещи публикуют дисгармоничные стремления людей, снимая тем самым

напряжение бытия. Недаром Павел Флоренский выразил эту мысль просто и четко «Бог мыслит вещами».
Что сделали в таком случае два смеющихся навахских друга? Они не «овеществили» человека, а напротив, обозначили принадлежность вещей силе, находящейся вне нас, которая проявила себя смехом присутствующих членов совета. Их важные дела оказались не столь уж важными. Над их социальностью был обозначен какой-то более высокий уровень. Индеец сознательно опустил «опредмеченный уровень бытия», используя терминологию неодушевленности. Зато в подсознании присутствующих замерцало личностное, персонифицированное начало мира.

2. Смех богов или обезьян?

Огромный мировой материал показывает смеющийся человек со отнесен с определенно персонифицированной силой, обозначаемой по разному в разных культурах. На Кавказе о смеющемся ребенке скажут, что его коснулся ангел. В Древней Греции считалось, что боги в праздничные дни выступают шутами Боги вообще постоянно смеются Олимпийские боги забавляются, видя наказанного Гефестом Ареса за его связь с супругой бога кузнеца. Гомер говорит даже о «вечном смехе богов» Скандинавский. Один смеется над Тором, у которого «черты бога деревенщины, домоседа». Да и вообще, мир создан из смеха бога, как утверждает египетский (III в н.э.) алхимический папирус. Из этого смеха возникли свет и вода Когда бог рассмеялся в седьмой раз, появилась человеческая душа.
Сейчас можно было бы перейти к рассмотрению материала о ритуальном и бытовом женском смехе, сопровождающем возникновение жизни. Но этого не стоит делать, потому что наша задача — рассмотреть смех не культурологически и не в качестве социальной функции. Мы должны отрефлексироватъ эти аспекты ради построения системы соотношения общего и частного.
Смех взрослых людей не может не быть социальным. Обратимся к хорошо известному архаическому смеху глумлению, большое внимание которому уделила в своих исследованиях Ольга фреиденберг. Часто это был смех мужчины В калмыцком эпосе «Джангар» обрисован торжествующий смех победителя. Мужской смех-глумление иногда сопровождается биением себя в грудь

или указательным жестом большого пальца в грудь. У абхазов он означает высокомерное «я — мужчина!».
Подобный смех и подобные жесты можно соотнести с угрожающими ударами в грудь самца обезьяньего стада. Разница обезьяньего жеста и мужского выпячивания груди не существенна в обоих случаях демонстрируется объемность тела в целях запугивания. Здесь тело опредмечено и овеществлено и представляет собой знак угрожающего орудия. Ситуация, конечно, любопытная, но бесперспективная для темы. Поэтому сходство человеческого смеха глумления с обезьяньей угрозой или со швырянием обезьянами своего кала в чужака, например, в экспериментатора, — явления, которые выделены по внешней аналогии при еще совсем неясной общности. Иначе говоря, оба факта пока для нас не входят ни в один герменевтический круг, т.е. обнаружение показанного сходства еще не выявило традиции, конечно, в ее герменевтическом смысле. Для человеческого смеха, пусть даже для недоброжелательного, важна социальность. Действия обезьян биологичны стук в грудь связан с демонстрацией свободных от локомоции лап, готовых к драке. Бросание обезьянами кала происходит от хорошо известного у них отторжения фекального запаха. Однако мы не должны исключать того, что у обезьяньего биения в грудь и человеческого хохота, представляющего собой сотрясение диафрагмы, может быть общая физиологическая основа.
Чтобы уйти от трудностей, связанных с социальной рефлексией, следует обратиться к детскому смеху. По крайней мере у грудных младенцев мы вправе предположить отсутствие категории комичного и рефлексии по этому поводу.

Дата добавления: 2014-12-29