Специфика стиля в произведениях Аввакума и Ф. М. Достоевского

Леготина Е.В.

к.ф.н., доцент БашГУ, г. Уфа

Достоевский неразрывно связан с глубинными истоками национальной культуры. Многократно это освещалось в научной литературе и критике. Известен целый ряд работ на тему: «Достоевский и фольклор», «Достоевский и древнерусская литература». На сходство представлений обоих писателей впервые указал Р.Г. Назиров в монографии «Творческие принципы Ф.М.Достоевского» (1982): «Во всей русской литературе нет писателей более схожих, чем пламенный мученик раскола и гений вольного слова Аввакум - и почти современный страстотерпец Достоевский» [Назиров, 2014: 36].

Специального рассмотрения заслуживает вопрос о сходстве стиля этих двух писателей. Манера письма Аввакума резко отличается по стилю от сочинений других авторов этой эпохи. Лишь Иван Грозный, писавший за сто лет до Аввакума, предвосхищает его манеру. Как заметил Д.С. Лихачев, «крайний консерватор по убеждениям, Аввакум был, однако, таким же, как и Грозный, мятежником против всяких литературных традиций, извлекая особые эффекты из смешения церковнославянизмов с просторечием» [Лихачев, 1993: 201]. Думается, что при написании своих сочинений Аввакумом руководили не мятеж и желание создать эффекты, а искренность, темперамент и уверенность в своей правоте. Д.С.Лихачев писал о том, что эмоциональность и возбудимость стиля Грозного, резкие переходы от пышной, церковнославянской речи к грубому просторечию идут от его характера и являются частью его поведения. То же самое мы можем сказать об Аввакуме. Переплетение разговорно-бытовых фраз с книжнымицерковнославянскими - характерная особенность творчества Аввакума. Н.К. Гудзий писал о том, что «своеобразие писательской индивидуальности Аввакума как раз в том и заключается, что у него традиционные формы мышления сочетались с непосредственным выражением практического чувства и живого инстинкта жизни, присущего той среде, выразителем которой был <<огнепальный>> протопоп» [Гудзий, 2003: 485].

«Житие» Аввакума может принимать форму автобиографии о скорбном и печальном жизненном пути, превращаться в страстную обвинительную речь против никониан, переплетаться с мягкими и задушевными рассказами о своих сподвижниках, о людях, сочувствующих Аввакуму и даже о курочке, «ништо чудо была, по два яичка на день давала». Живописные рассказы о бешеных, бесовских мучениях и проказах заставляют вспомнить патериковые и житийные жизнеописания. Церковно-книжная речь чередуется с просторечиями, образуя новый синтез, как писал В.В.Виноградов. Эти образы, «живые и подвижные, то являются открыто, то образуют лишь смысловой фон, иногда совсем ускользающий, иногда же выступающий явственно и неожиданно в далекой от него словесной сфере. Возникает иллюзия постоянной семантической двупланности (иногда потенциальной). Образуется «приводная речь» (выражение Аввакума)» [Виноградов, 1958: 371].

Горячая проповедь Аввакума переходит в гневное обвинение. В его богословские рассуждения нередко врывается грубая брань в адрес своих противников. Никон – «носатый и брюхатый борзой кобель», «овчеобразный волк», «шиш антихристов». О никонианах говорится, что они «собаки», «поганцы», «толстобрюхие», «кривоносы», «душегубцы». Аввакум не стесняется в выражениях не только по отношению к своим врагам и недоброжелателям, но и к своим духовным дочерям, в чем-то провинившимся, по мнению Аввакума. Так, в письме боярыне Ф.П.Морозовой, названной «свет моя, государыня» и «дружец мой», встречается «глупая, безумная, безобразная», «сделай шапку, чтоб и рожу ту всю закрыла». О «Яковлевиче, попенке» пишется: «В карету сядет, растопырится, что пузырь на воде, сидя в карете на подушке, расчесав волосы, что девка, да едет, выставя рожу на площаде, чтобы черницы-ворухи униянки любили». Цитируя послание к евреям апостола Павла, Аввакум вольно пересказывает последний стих: «Аще наказание терпите, тогда яко сыном обретается вам Бог. Аще ли без наказания приобщаетеся ему, то вы..., а не сынове есте». Как мы видим, он не мог удержаться от брани, которая сочетается с высоким библейским слогом.

Контрастность стиля, свойственную писательской манере Аввакума, мы вновь обнаруживаем в романах Достоевского. Сходство проявляется в том, что Достоевский преднамеренно сводил воедино в речи своих персонажей бытовые фразы, словечки и цитаты из евангельского текста.

Интерес в этом представляет речь Мармеладова. Наряду с такими словами и сочетаниями слов, как «скот», «свинья», «дармоедка», «вихры дерет», «малявочка», Мармеладов использует цитаты из Евангелия от Матфея, Марка, Луки, Иоанна. Автор называет речь Мармеладова «витиеватой», объясняя это привычкой к частым кабацким разговорам, в которых они (пьющие) «стараются всегда как будто выхлопотать себе оправдание, а если можно, то даже и уважение». Мармеладов «говорил речисто и бойко», а в разговоре с Раскольниковым «с какою-то даже жадностию». «...бедность не порок, это истина. Знаю я, что и пьянство не добродетель, и это тем паче. Но нищета, милостивый государь, нищета - порок-с. В бедности вы еще сохраняете свое благородство врожденных чувств, в нищете же никогда и никто». Заканчивая речь, Мармеладов вдохновенно кричит: «И когда уже кончит над всеми, тогда возглаголит и нам: «Выходите, скажет, и вы! Выходите, пьяненькие, выходите, слабенькие, выходите, соромники!» и мы выйдем все, не стыдясь, и станем. И скажет: «Свиньи вы! образа звериного и печати его; но приидите и вы!» И возлгаголят премудрые, возглаголят разумные: «Господи! почто сих приемлеши?» И скажет: «Потому их приемлю, премудрые, потому приемлю, разумные, что ни единый из сих сам не считал себя достойным сего...» И прострет к нам руце свои, и мы припадем... и заплачем... и все поймем!» По прочтении этого отрывка невольно вспоминается описание рая Аввакумом, когда согрешили Адам и Ева, и Адаму пришлось держать ответ перед Богом. Ассоциации возникают, поскольку оба эпизода несут бытовой оттенок, несмотря на наличие высокого слога.

В черновой редакции к речи Мармеладова следовало добавление: «Да неужели ж и тебя в рай, - крикнул кто-то из гостей. - Ну, не в рай! - проворчал Мармеладов, не подымая головы, - а так, где-нибудь, и нам уголок такой отведут. Так, уголок, уголочек. По чину...». Рай воспринимается как нечто обыденное, в то же время при описании своей несчастной и жалкой жизни Мармеладов проводит параллели между своим существованием и эпизодами из Библии.

Речь Мармеладова здесь строится, на наш взгляд, по аналогии с инвективно-патетической речью Аввакума. Прежде всего, бросается в глаза сходная манера цитации.

Библейский текст входит в речь Мармеладова в «Преступлении и наказании». В романе «Братья Карамазовы» в главе «Старый шут» Федор Павлович Карамазов намеренно смешивает скабрезные анекдоты и библейские цитаты, некоторые их которых опошляют евангельский текст или получают новое значение («Воистину ложь есмь и отец лжи!Впрочем, кажется, не отец лжи... ну хоть сын лжи, и того будет довольно», - т.е. Федор Павлович Карамазов прямо отожествляет себя с дьяволом).

В.В.Виноградов отмечал, что яркое и своеобразная черта стиля Аввакума заключается в устранении резкой семантической границы между торжественно-книжными и просторечно-разговорными словами. К примеру, во фразе: «Я бы и Никона отступника простил, как бы он покаялся о блудни своей по Христу; ино лиха не та птица» смыкаются два далеких словесных ряда - разговорно-бытовой и церковно-книжный. Образ дикой птицы сочетается с евангельским образом блудного сына. Аввакум как бы по-своему трактовал библейские цитаты, привнося в них свое понимание. Поэтому они могли получить несколько иной смысл[Виноградов, 1958: 371-372].

У Достоевского нередко встречается использование евангельских цитат, когда персонажи переосмысляют тем или иным образом библейские строки. Например, Аркадий Долгорукий говорит о своем отце: «Ибо сей человек <<был мертв и ожил, пропадал и нашелся!>> В Евангелии от Луки (гл.15,ст.24) эти слова говорит отец о возвратившемся к нему сыне. Аркадий переосмысляет евангельскую притчу. В том же «Подростке» Макар вольно пересказывает эпизод из Библии о сотворении Богом человека: «...Недаром Бог вдунул в него дыхание жизни: «Живи и познай», понимая под этим способность человека к познанию как божью благодать. Кроме того, Макар высказывает несогласие с библейской трактовкой переживаний Иова. По его мнению, Иов не мог забыть прежнее и не был утешен: «И Иов многострадальный, глядя на новых своих детушек, утешался, а забыл ли прежних, и мог ли забыть их - невозможно сие!»

Вспомним известную сцену чтения Библии Соней Раскольникову. Автор вынужден был переработать этот эпизод, чтобы «придать чтению Евангелия другой колорит» (Из письма Достоевского Любимову от 8 июля 1866 г.). М.Н. Каткова и Н.А. Любимова смущали реплики Раскольникова и то, что учение Христа проповедует проститутка, наставляя героя на путь возрождения. Также в некотором роде «кощунствует» и Аввакум, давая свое объяснение и понимание евангельским текстам, используя при этом крепкие словечки и нецензурные выражения. Однако то, что с ортодоксальной точки зрения является кощунством, Аввакуму служит для выражения его горячей искренности, субъективной убежденности, т.е. имеет самый серьезный религиозный смысл.

Таким образом, можно говорить о сходстве стиля этих двух гениальных писателей. Характерной чертой творчества Аввакума является переплетение разговорно-бытовых фраз с книжными церковно-славянскими. В его “Житии” страстные, гневные обвинения против никониан сочетаются с мягкими и задушевными рассказами о своих сподвижниках, живописные рассказы о бесовских проказах напоминают патериковые и житийные жизнеописания, а в богословские рассуждения нередко врывается грубая брань в адрес своих противников, которая при этом сочетается с высоким библейским слогом. Протопоп Аввакум нередко давал свое объяснение и понимание евангельским текстам, используя при этом крепкие словечки и нецензурные выражения, однако это не являлось издевкой, а имело самый серьезный религиозный смысл.

У Достоевского нередко встречается использование евангельских цитат, когда персонажи переосмысляют тем или иным образом библейские строки (высказывания Аркадия, Макара Долгорукого в «Подростке»). Недостаточно просто констатировать, что Достоевский связан с древнерусской литературой. Он использовал агиографию, апокрифы, демонологию, «Житие протопопа Аввакума». Но мы не должны забывать, что это писатель ХIХ века, а по иным мнениям - уже и ХХ в. Его отношение к древнерусской литературе - не только наследование, но и овладение с неизбежной трансформацией и введением реалистических деталей. Менее всех русских людей Достоевский может быть назван фанатически ограниченным хранителем традиций. После долговременной демифологизации литературы Достоевский возвращается к мифу и легенде на новом уровне, трактуя этот драгоценный материал столь же творчески, смело и свободно, как он трактовал античную классику или европейский романтизм. Особенно интересны примеры, когда Достоевский, обманывая ожидания потенциального читателя, неожиданно меняет концовку легенды, как бы дезавуируя смысл традиционного сюжета.

П Р И М Е Ч А Н И Я

1. Виноградов В.В. К изучению стиля протопопа Аввакума, принципов его словоупотребления // ТОДРЛ. М.,Л.: Наука, 1958, т. XIV. С. 371-372.

2. Гудзий Н.К. История русской литературы: Учебник / Н.К. Гудзий. Вступ. Ст. и коммент. А.М. Ранчина. - М.: Аспект Пресс, 2003. С. 485.

3. Назиров Р.Г. Творчество Ф.М. Достоевского. Проблематика и поэтика: учебное пособие. – Уфа: РИЦ БашГУ, 2014. С.36.

4. Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским / Отв.ред. Д.С.Лихачев - М.: Наука, 1993. С.201.

© Е.В. Леготина, 2014

А. Магданова, студентка 2 курса

отделения журналистики, ФБФиЖ, БашГУ

Научный руководитель: Л.А.Пермякова

Кандидат филол. наук, доцент БашГУ, г. Уфа

Дата добавления: 2014-12-25