Что же такое сама религия, религиозная вера, и что ее порождает? Ответына эти вопросы даются самые различные и порой противоречивые. Так, например,Кант связывал религию с чувством нравственного долга, немецкий богословШлейермахер - с чувством зависимости, французский историк Рейнак - с"совокупностью совестливых чувств", английский мыслитель Рассел определял еекак страх перед неведомым, немецкий философ Паульсен - как внутреннеенастроение, заключающееся в "смирении и уповании"\4\. В настоящее время влитературе имеется более 70 различных определений религии и множество теорийее возникновения. Мы, конечно, не будем останавливаться здесь на мнении "просветителей",будто религия есть продукт намеренного обмана. От этого взгляда давноотказались и сами атеисты\5\. Зато гораздо упорнее держались они за другуюконцепцию XVIII века. которая считала религию плодом невежества первобытногочеловека, не знавшего законов природы. Подобные утверждения еще встречаютсядовольно часто в антирелигиозной литературе; но то, что религия не исчезла,когда знания человека о природе стали полнее, то, что ее исповедуют люди,стоящие на самом высоком уровне современной образованности, - полностьюопровергает эту теорию, и поэтому ее постепенно изымают из атеистическогоарсенала\6\. В настоящее время материализм ограничивается обычно тем, чторассматривает религию как неверное, но обусловленное реальными общественнымифакторами отражение в умах людей материальных условий их существования.Иными словами, "базис", то есть социально-экономические, географические,этнические и прочие внешние причины "первичны" в отношении к религии,которая якобы является их продуктом\7\. Разумеется, было бы ошибкой отрицать, что материальные факторыоказывают воздействие на духовную жизнь людей; но не менее сильно и обратноевлияние, что ставит под сомнение самую идею "первичности". Поясним этопримером. По отношению к статуе камень по-своему первичен, но не менеепервичны замысел и мастерство скульптора. Можно сказать больше: в замыслеизваяние уже присутствует, между тем как камень без него остаетсявсего-навсего камнем. Подобная же "обратная связь" существует междутворчеством, мыслью и верой человека, с одной стороны, и материальнымиусловиями его жизни - с другой. Эту связь признает даже марксизм\8\. Так, например, социальные, экономические и политические идеи всегдакоренятся в принципах мировоззрения как целого, и зачастую эти принципы малосчитаются с наличной действительностью, развиваясь вопреки ей. "Всякийидеал, - отмечал русский философ Е. Трубецкой, - не тождественен с темипотребностями и интересами, которые он призван удовлетворить... он заключаетв себе нечто такое, что в них не содержится"\9\. Материалистическое объяснение религии, кроме того, плохо учитываеттворческий потенциал духовного мира человека; оно не желает считаться сролью личностного начала, подменяя его общественными отношениями. Между тем,как справедливо отмечал С. Булгаков, "если есть область, где исключительнаяроль творческой индивидуальности наиболее бесспорна и очевидна, то это та,где действует вдохновение, неведомым, поистине магическим путем озаряющеечеловека; такой областью являются религия и искусство"\10\. Известный социолог Макс Вебер вполне обоснованно указывал на то, чторелигия формируется в среде избранного меньшинства, "харизматическихвождей", чьи идей оказывают огромное воздействие на социальные иэкономические порядки в обществе. Проповедь нового религиозного учениявторгается в исторический процесс как нечто зародившееся в глубинах духа, ихотя успех ее во многом зависит от общественных условий, не сами эти условияее создают. Бессмысленно было бы выводить тайну буддистской нирваны изклассовых отношений в Индии VI века до н. э. или объяснять теософию ЯкобаБеме возникновением капитализма в Германии XVII века. Такое объяснение былобы, говоря словами Булгакова, подобно тому, как если бы "музыкальный критиксообщил нам о Бетховене, что он был мелкий буржуа и в этом весь секрет егоДевятой симфонии"\11\. Если бы концепция базиса и надстройки отражала историческую реальность,то было бы куда очевиднее соответствие между структурой общества и религией.В действительности же такое соответствие можно найти при крайних натяжках. Ато, что религии передаются от народа к народу, от эпохи к эпохе, говорит какраз об обратном. Христианство, появившееся в рабовладельческом мире,продолжает жить при всех последующих формациях. Ислам, возникший в условияхраспада родового строя, стал религией многих стран с различным хозяйственными социальным укладом. В капиталистической же Японии до сих пор господствуетязыческий шинтоизм, а религию Вед народы Индостана исповедуют вот уже четыретысячи лет. Нечто подобное происходит и в искусстве. Например, то, что египетскиепортреты и "Илиада" были созданы в условиях совершенно иного "базиса", немешает нам воспринимать их непреходящую красоту и восхищаться ею. Точно так же проблемы бессмертия, смысла жизни, отношения человека кБогу, волновавшие людей за тысячи лет до нас, остаются всегда жгучими исовременными. Библейская Книга Иова, индийская Бхагавад-Гита или философияПлатона находят живой отклик в XX столетии. Материализм не может не считаться со всеми этими фактами и вынужденподчеркивать сложность соотношения между надстройкой и экономикой. Однакоименно последней он неизменно приписывает примат. "Раз возникнув, -утверждает Энгельс, - религия всегда сохраняет известный запаспредставлений, унаследованных от прежних времен, так как во всех областяхидеологии традиция является великой консервативной силой. Но изменения,происходящие в этом запасе представлений, определяются классовыми,следовательно, экономическими отношениями"\12\. Иными словами, возникаютверования на почве "базиса", сохраняются традицией и меняются тоже подвлиянием "базиса". Но конкретная история религии опрокидывает эту схему.Наиболее яркие харизматические явления духовности отнюдь не легко увязать сэкономикой, а в отношении традиции они чаще всего открыто оппозиционны. Этодостаточно ясно видно на примере буддизма, христианства и ислама. УчениеБудды, Евангелие и Коран во многом порвали с общепринятыми верованиями, ноэто вовсе не означает, что их новизна была обусловлена изменениями вхозяйственных отношениях.Будучи связана с определенной исторической, географической и этническойсредой, религия всегда чем-то возвышается над ней. Этим объясняется тапоразительная духовная общность, которая нередко возникает у народов,разделенных психологическими, расовыми и историческими барьерами (примертому - сходство иудейских и кальвинистских общин). И наоборот - два народамогут составлять расовое, экономическое, историческое и географическоеединство, а по своему религиозному сознанию существенно различаться. "Мы видим, - пишет английский философ истории Кристофер Даусон, - целыенароды, переходящие от одной культуры к другой без существенного измененияусловий жизни, а на примере ислама мы видим обновление жизни силами,зародившимися на бесплодной почве Аравии и изменившими всю жизнь исоциальный строй славянских горцев Боснии, малайских пиратов Ост-Индии,высокоцивилизованных народов Персии и Северной Индии и диких негритянскихплемен Африки. Главные барьеры между народами - не расовые, языковые илигеографические, но различие духа: эллины и варвары, иудеи и неиудеи,мусульмане и индусы, христиане и язычники. Во всех этих случаях существуютразные концепции действительности, разная мораль и эстетические нормы,словом, разный внутренний мир. В основе каждой цивилизации лежат двадуховных фактора: исторически сложившаяся общность мысли и действия ивнезапное озарение пророка или мыслителя. Опыт Магомета в пещере горы Гира,когда он увидел, что человеческая жизнь кратка и ничтожна, как трепеткомариного крыла, в сравнении с величием и мощью Божественного Единства,изменил жизнь огромной части человечества. Ибо народ, который трижды в деньслышит голос муэдзина, провозглащающего единственность Бога, не можетсмотреть на мир теми же глазами, что и индуист, который обожествляет жизньприроды в ее бесчисленных формах и смотрит на Вселенную как на проявлениеигры космических сексуальных сил. Но если интеллектуальные и духовныеизменения приносят далеко идущие результаты в материальной жизни народов, точисто внешняя материальная перемена производит ничтожный положительныйэффект, если она не имеет корня в культуре и психологических особенностяхнародов. Хорошо известно, что влияние современной материальной цивилизациина примитивные народы обычно не ведет к культурному прогрессу. Наоборот,если оно не сопровождается постепенным процессом духовной ассимиляции, оноразрушит культуру, которую завоевало"/13/. Отрыв культуры от ее религиозных основ не может остаться без роковыхпоследствий. Подлинный культурный расцвет немыслим без интенсивной духовнойжизни. В самом деле, чем, например, была бы история Израиля без Библии и чембез Библии была бы европейская цивилизация? Чем была бы западная культурабез католичества, индийская - без ее религий, русская - без православия,арабская - без ислама? Кризисные и упадочнические явления в культуре, какправило, бывают связаны с ослаблением религиозного импульса, котороеприводит творчество к деградации и омертвению. Религия, как мы отметили, оказывает воздействие не только на духовнуюжизнь общества, но и на его экономику. Так, Макс Вебер установил, чтоусловия для возникновения капитализма были еще в античности и всредневековье, но только с появлением протестантизма он стал развиватьсябурно и быстро. Исследуя раннюю протестантскую литературу, Вебер заметил,что в самом мировоззрении лютеран находился тот идеологический импульс (идея"профессионального долга"), который способствовал прогрессукапиталистического способа производства/14/. Применяя статистический метод,Вебер показал, что капитализм наиболее процветал именно в странахпротестантизма (в Англии, Германии, Америке), и наоборот - унепротестантских наций он развивался значительно медленнее. Общеизвестно, какое значение имела религия для формирования стабильногосоциального строя в самых различных обществах. Но в то же время и теобщественные силы, которые стремились его разрушить и создать новый порядок,тоже исходили из религиозных воззрений. Достаточно вспомнить гуситов,анабаптистов, Кампанеллу, Мора или Руссо, деизм которого исповедовалРобеспьер. Указывая на эту роль религии, Маркс называл ее "вздохом угнетеннойтвари, сердцем бессердечного мира" /15/. И действительно, человек веры -избирает ли он терпение или восстание - сознает, что эта жизнь бесконечнодалека от идеала, который открывается его духу. Он устремлен ввысь, запределы окружающей его действительности. Таким образом, мы видим, что вера, религия - исключительно действенныйсамобытный фактор в существовании человека. Для тех, кто рассматривает еелишь как "надстройку" исчезающую с изменением базиса, современное состояниерелигии, прошедшей через столько кругов ада, - непостижимое явление. Стревогой следят они за ней, пытаясь уяснить себе ее силу, ибо все загадочноепугает. Ведь когда у дерева подпилены корни и со всех сторон его раскачиваютдолгое время, оно должно бы уже упасть и сгнить. Между тем оно не толькостоит, но на нем появляется молодая зеленая листва. И если для собственногоуспокоения прибегают к такому объяснению, как "активизация церковников", то,очевидно, дело с объяснением из pyк вон плохо.Большинство определений религии страдает одним общим недостатком: ониговорят почти исключительно о психологических предпосылках веры, о техсвойствах человеческой души, которые формируют мистические переживания. Еслибы речь шла только о психологии религии, это было бы оправдано; но насинтересует самая сущность веры, и поэтому подобные определения оказываютсянедостаточными для нас. Никакой процесс невозможно понять, если не видеть в нем взаимодействияпо меньшей мере двух компонентов. Можем ли мы, например, датьудовлетворительную характеристику познания, исходя только из субъективныхсвойств познающего человека? Если мы не включим в познавательный процесссамого предмета познания, то наша попытка останется бесплодной. Не только с точки зрения Канта, говорящего о "вещи в себе", но и сточки зрения крайнего субъективизма признается все же некая Первооснова,Реальность, создающая, как говорит Беркли, "обманчивый мир явлений".Поэтому, определяя религию, мы должны включать в понятие о ней и началовнечеловеческое, в контакте с которым она возникает. Известное преимуществомарксистского подхода к религии заключается именно в том, что он признаеттакую реальность. Правда, этим преимущество и исчерпывается. В соответствиисо своей метафизикой материализм ограничивает реальность бездуховным,стихийным, чисто природным. Более осторожное, и поэтому более емкое,определение религии дает Арнольд Тойнби. Он указывает, что в отличие отнауки, изучающей частные аспекты бытия, религия обращена к нему как кцелому/16/. В этом определении мы тоже видим два начала: Бытие и человека,но Бытие - понимаемое шире, нежели в материализме. Да, религия есть преломление Бытия в сознании людей, но весь вопрос втом, как понимать само это Бытие. Материализм сводит его к неразумнойприроде, религия же видит в его основе сокровенную Божественную Сущность иосознает себя как ответ на проявление этой Сущности /17/. Но если природное бытие очевидно для всех, то при помощи каких органовчувств может узнать человек о Бытии божественном? Иными словами: "Мы невидим и не слышим Запредельного, откуда же известно, что оно реально?" Прежде чем рассмотреть этот вопрос, необходимо уяснить, как вообщечеловек познает окружающий его мир.
ПРИМЕЧАНИЯ
Глава первая БЫТИЕ И ВЕРА /1/. То, что христианские идеи дали толчок развитию науки не сразу,объясняется наличием груза языческих пережитков в церковном сознаниисредневековья. "Развитие науки в современной Европе, - говорит В. Хокинг, -является не только естественным следствием европейской религии, но взначительной мере частью этой религии" (W. Hocking. The Coming WorldCivilisation. New York, 1958. P. 62). Ту же мысль проводит и другойамериканский мыслитель, К. Котен (К. Cauten. Science, Secularization andGod. New York, 1969. Р182). См. также: J. Cogley. Religion in a Secular Age.P. 129 ff. /2/. В. И. Вернадский. Очерки и речи. Пг., 1922. Ч. 2. С. 15. /3/. Этот тезис особенно убедительно развивал французский социологДюркгейм. См.: Э. Дюркгейм. Социология и теория познания. - "Новые идеи всоциологии". М., 1914. Э 2. С. 28; Е. Durkheim. The Elementary Forms ofReligious Life. 1961. P. 463. /4/. См.: И. Кант. Религия в пределах только разума. СПб., 1908. С.179; Ф. Шлейермахер. Речи о религии. М., 1911. С. 35; С. Рейнак. Орфей.Всеобщая история религии. Париж, 1910. С. 12; Ф. Паульсен. Введение вфилософию. М., 1914. С. 259. См. также общий обзор в кн.: прот. Т. Буткевич.Религия, ее происхождение и сущность. Харьков, 1902-1904. Т. 1-2; изсовременных: W. Schmidt. Der Ursprung der Gottesidee. 2 Auf. B. 1, Munster,1926; Handbuch theologischer Grundbegriffe. Munchen: 1963. B. II. S. 428. /5/. Последним, кто отстаивал эту точку зрения, был немецкий марксистЭйльдерман. См.: Г. Эйльдерман. Первобытный коммунизм и первобытная религия.М., 1923. С. 141-142. /6/. Говоря о происхождении религии, Плеханов писал: "Это очень просто.Вера в эти силы обязана своим возникновением невежеству" (Г. В. Плеханов. Орелигии и церкви. М., 1957. С. 138). Возражая ему, чл.-кор. АН СССР А.Спиркин пишет: "Это "очень просто" не так уж на самом деле просто.Питекантроп был куда более невежественным, чем кроманьонец (не говоря уж осовременном попе), однако он не был фетишистом" (А. Спиркин. Происхождениесознания. М., 1960. С. 266). /7/. "Производство непосредственных материальных средств жизни, вместес этим ступень экономического развития народа или эпохи образуют основу, изкоторой (Разрядка моя.- А. М.) развиваются... религиозные представления" (Ф.Энгельс. Речь на могиле К. Маркса). "Над... объективной системойматериальных отношений (экономическим базисом) надстраиваются определяемыеею вторичные и производные системы человеческих отношений, взглядов ипредставлений, к числу которых принадлежит и религия" (Д. М. Угринович.Введение в теоретическое религиоведение. М., 1973. С. 34). /8/. См. например: К. Маркс и Ф. Энгельс. Избранные письма. М., 1953.С. 427. /9/. Е. Трубецкой. К характеристике учения Маркса и Энгельса о значенииидей в истории. - В кн.: Проблемы идеализма. М., 1903. С. 71. /10/. С. Булгаков. Два Града. Т. 2. С. 25. /11/. Там же. С. 24. /12/. К. Маркс и Ф. Энгельс. Избранные письма. М., 1947. С. 315-316. /13/. Chr. Dawson. Progress and Religion. New York, 1960. P. 60. /14/. М. Вебер. Протестантская этика (русск. перевод в сб.: Макс Вебери методология истории. М.: ИНИОН, 1985. В. 1-2; Изложение и разбор идей М.Вебера см. в кн.: А. И. Неусыхин. Проблемы европейского феодализма. М., 1974С. 422-464. /15/. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. 1. С. 415. /16/. A. Toynbee. - In: J. Cogley. Religion in a Secular Age. P. V-VI. /17/. См.: K. Rahner, H. Vorgrimler. Petit dictionnaire de theologiecatholique. Paris, 1970. P. 408. Глава вторая ПОЗНАНИЕ МИРА Последний шаг разума - это признания того, что есть бесконечность вещей, которая его превосходит. Б. Паскаль В одном из рассказов польского фантаста Станислава Лема описан опытученого, который поместил изолированные мозги в особые ящички и подсоединилих к устройствам, создающим полную иллюзию реальности. Показывая своюустановку гостю, ученый говорит: "Это их судьба, их мир, их бытие - все, чтоони могут достигнуть и познать. Там находятся специальные ленты сзаписанными на них электрическими импульсами; они соответствуют тем ста илидвумстам миллиардам явлений, с какими может столкнуться человек в наиболеебогатой впечатлениями жизни. Если б вы подняли крышку барабана, то увиделибы только блестящие ленты, покрытые белыми зигзагами, словно натекамиплесени на целлулоиде, но это - знойные ночи юга и рокот волн, это телазверей и грохот пальбы, это похороны и пьянки, вкус яблок и груш, снежныеметели, вечера, проведенные в семейном кругу у пылающего камина, и крики напалубе тонущего корабля, и горные вершины, и кладбища, и бредовыегаллюцинации - там весь мир!" В этом рассказе речь идет не просто о безудержном полете фантазии, нодана своего рода модель нашего познания. Вопрос, поставленный в нем Лемом, -центральный в гносеологии. Как мы можем получать достоверное знаниедействительности, лежащей вне нас? Мало того, что органы чувств слишком часто обманывают нас и данные ихполны иллюзорности. (Нам, например, кажется, что Солнце вращается вокругЗемли, что камень или рука - нечто сплошное, что на экране происходит несмена кадров, а настоящее движение фигур и т.д.) Трудно вообще доказать, чтоэто дерево или этот дом существуют независимо от меня именно такими, как яих воспринимаю. Сейчас они мне кажутся такими, а как бы они выглядели, еслиб устройство моих органов чувств было иным? Ведь известно, в частности, чтонасекомые видят мир иначе, чем мы, и, следовательно, он представляется иминым. Строго говоря, звука как такового не существует: есть лишь волны,которые, действуя на мой слуховой аппарат, создают во мне ощущение звука.Точно такое же ощущение легко можно получить механическим раздражениемушного нерва. Не существует как такового и света (или цвета), а есть потокквантов, определенным образом воздействующий на наши зрительные органы. Итак, можно доказать, что все ощущения, из которых складывается нашакартина мира, зависят от наших рецепторов, или воспринимающих аппаратов.Один и тот же ток, пропущенный через язык, дает ощущение кислоты,пропущенный через глаз - ощущение красного или голубого цвета, через кожу -ощущение щекотания, а через слуховой нерв - ощущение звука /1/. Ещеанглийский философ Дэвид Юм, а за ним австрийский физик Эрнст Мах показали,как, признав ощущение за единственный источник познания, мы неизбежноприходим к крайней форме скептицизма. Мах в своей работе об отношениифизического к психическому развивает эту мысль с неумолимойпоследовательностью. Он исходит из того, что каждое воспринимаемое человекомявление внешнего мира есть одновременно и наше ощущение, а следовательно -психическое состояние /2/. Таким образом, если наша мысль будет оперироватьинформацией, сообщаемой только органами чувств, мы едва ли сможем найтиобъективные критерии для познания мира. Мы окажемся в том положении, окотором говорил Артур Шопенгауэр: "Извне в существо вещей проникнутьневозможно: как далеко мы ни заходили бы в своем исследовании, в результатеокажутся только образы и имена. Мы уподобляемся человеку, который, бродявокруг замка, тщетно ищет входа и между тем срисовывает фасад" /3/. Или,прибегая к другому сравнению, мы похожи на героев сказки "ВолшебникИзумрудного города", которым все в городе казалось зеленым из-за надетых наних очков с замком. Но ведь есть вещи, о которых мы знаем, никогда их не видя: это ибезмерно удаленные от нас звезды, и элементарные частицы вещества. Как жечеловек мог судить о них без помощи чувств? По-видимому, кроме чувств ипростейших умозаключений есть иная ступень познания, в которой центральнуюроль играет отвлеченная мысль. К объектам, закрытым для непосредственных ощущений, ведет дорога,проходящая через бесплотный мир математических и логических абстракций. На первых порах отвлеченное мышление, как показал еще в XIII веке ФомаАквинат, неотделимо от чувственных представлений; но, постепенно развиваясьи усложняясь, оно выводит нас из тесного круга эмпирии /4/. Отталкиваясь отчувственного, мысль производит свои операции уже в сфере идеальных,умопостигаемых структур. "Здравый смысл", обычная логика - эти элементарные средства познаниявначале сковывают полет отвлеченной мысли, однако с каждым шагом она вседальше уходит от привычного мира рассудочных понятий. "Рацио", обыденныйрассудок, уступает место широким горизонтам научного и философскогопостижения. "Здравый смысл" оказывается на более высоком уровне столь жененадежным и неподходящим орудием, как и органы чувств. Разумеется, на своемместе, в быту, он верно служит нам вместе со своими спутниками - "шестерицейощущений", но с определенного момента владения обычной логики кончаются. Это можно видеть уже на примере естествознания, когда речь идет озамене одной системы понятий другой, более сложной: в частности, о переходеот Эвклидовой геометрии к геометрии Лобачевского или от классической физикиНьютона к физике релятивистской. То, что прежде представлялось единственновозможным и мирно укладывалось в рамки "здравого смысла", оказывается лишьступенью, этапом в головокружительном устремлении физико-математическоймысли в глубь мировой реальности. В этом отнощении характерен афоризм знаменитого датского физика НильсаБора, который, выступая на обсуждении одной новой теории, сказал: "Всесогласны с тем, что предполагаемая теория безумна. Вопрос в том, достаточноли она безумна, чтобы оказаться еще и верной". Иными словами, противоречиегипотезы со "здравым смыслом" расценивается теперь учеными не как ее дефект,а скорее как достоинство /5/. Не случайно французский философ Анри Бергсон называл нашу привычнуюлогику "логикой твердых тел" /6/. Она тесно связана с чувственнымипредставлениями, и то, что невозможно наглядно себе представить, с ее точкизрения - ложно. А между тем современная физика микромира оперирует именно"непредставимыми", парадоксальными понятиями /7/. Что, например, можетпоказаться абсурднее, чем утверждение, что, перемещаясь, "атомные объекты недвигаются по траектории"? По словам английского физика Поля Дирака, квантовая теория строитсяглавным образом на таких понятиях, которые "не могут быть объяснены спомощью известных понятий и даже не могут быть объяснены адекватно словамивообще" /8/. Это убеждение разделяют и советские ученые. "Квантоваямеханика, - пишет академик М. Омельяновский, - отражает в точных понятияхдвижение атомных объектов, которое в одних условиях похоже на движениечастиц, в других - на распространение волн и которое одновременно кореннымобразом отличается от них обоих. Вместе с тем, и это надо подчеркнуть совсей определенностью, - такое движение непредставимо" /9/. Таким образом,перед нами и логическое противоречие, и полная невозможность представитьобъект в виде наглядной модели, однако речь все же идет о действительности. Нильс Бор подчеркивал, что в исследовании микромира наука ориентируетсяодновременно на "две взаимоисключающие установки" /10/. Это значит, чтоявление уже невозможно втиснуть в прокрустово ложе старого синтеза; егоприходится описывать в противоречивых терминах. На этом строитсяпровозглашенный Бором принцип дополнительности, который, по его мнению,можно приложить и к психологии, и к другим областям знания. Между темзадолго до установления принципа дополнительности в науке аналогичнымспособом строились и вероучительные формулировки христианства, иантиномичная логика буддистов. Антиномии религиозных символов напоминают "дополнительное" описаниереальности у физиков. Именно это имел в виду немецкий богослов Денцер, когдаутверждал, что "теоретико-познавательные следствия из атомно-физическойситуации выходят за рамки физики и далеко вторгаются в современноебогословие" /11/.Столь же неуютно почувствовал себя рационализм и в своей старейшейкрепости - математике, которую с античных времен считали каркасоместествознания. В начале нашего века математику потряс своеобразный "кризисоснов", вызванный обнаружением парадоксов и противоречий, к которым привели,казалось бы, бесспорные методы традиционной логики. Преодолению этогокризиса были посвящены работы Б. Рассела, Д. Гильберта, А. Колмогорова и П.Новикова. Результатом кризиса явилось разделение математики на нескольковетвей, несколько "математик", в зависимости от употребляемых средствдоказательства. Так, теорема, бесспорно доказанная в рамках классическойматематики, оказывается неверной в рамках математики интуиционистской. А в30-х годах нашего века венский логик Курт Гедель в своей знаменитой теоремео неполноте показал, что даже среди простейших суждений об арифметике целыхчисел имеются утверждения, которые в принципе нельзя ни доказать, ниопровергнуть. Иными словами, оставаясь в рамках математической, строгоформальной логики, невозможно построить единую непротиворечивую системуутверждений даже о простейших свойствах чисел. Приведем еще один пример. В 1922 году петроградский математик А.Фридман на основании решения уравнений Эйнштейна пришел к выводу, чтоВселенная должна иметь замкнутую форму и что при этом она, по-видимому,непрерывно расширяется /12/. Даже сам Эйнштейн, теория которого былаположена в основу работ Фридмана, сначала не мог согласиться с подобным, напервый взгляд фантастическим, выводом. Лишь в мае 1923 года он опубликовалзаявление, в котором признавал правильность парадоксальных заключенийФридмана (См. приложение 4). В такое же противоречие с повседневным мышлением вступило иэйнштейновское понятие о времени. Нам кажется вполне естественным, что, еслибы материя полностью исчезла, время и пространство продолжали бысуществовать. Осталась бы, так сказать, "теоретическая пустота", а часы иминуты шли бы своим чередом; ведь разве можно "остановить" время! На самомже деле, как доказал Эйнштейн, с исчезновением материи исчезли бы ипространство, и время. Эта мысль выглядит совершенно абсурдной: для "здравого смысла" бытиевне пространства и времени кажется непредставимым и, следовательно,невероятным. Но здесь у "рацио" отнято право на окончательное суждение. То,что оно отбрасывает, оказывается приемлемым для науки. И, как в случае с принципом дополнительности, выясняется, чторелигиозная мысль уже давно предвосхитила эйнштейновское понимание природывремени. Еще Августин, один из Отцов Церкви, отрицал существование временидо возникновения материи /13/. Тогда это вызывало у многих философовнасмешки, и только теперь стало ясно, насколько он был близок к идеямрелятивистской физики. "Время возникло вместе с миром, - пишет, подтверждаямысль Августина, Вернер Гейзенберг, - оно, стало быть, принадлежит миру, ипоэтому в то время, когда не существовало Вселенной, не было никакоговремени" /14/. Все эти открытия первое время приводили ученых в отчаяние. "Когда я, -признавался Гейзенберг, - после обсуждения предпринимал прогулку в соседнийпарк, передо мной снова и снова возникал вопрос: действительно ли природаможет быть такой абсурдной, какой она предстает перед нами в атомныхэкспериментах?" Словом, сама наука приводит человека к факту парадоксальнойсверхрассудочной структуры мира. То, что для "здравого смысла" несет в себенеустранимое противоречие, подтверждается в высшем типефизико-математического и философского мышления.Казалось бы, второй путь познания дал так много, что им можно было быограничить наши поиски. Но торжествовать еще рано. Ворота замка открылись,однако войти в него мы едва ли можем. Отвлеченное мышление - будь то наукаили спекулятивная философия - в силу самой своей абстрактности не может датьокончательного и подлинного познания реальности. "Отвлеченное мышление, -говорит Вл. Соловьев, - есть переходное состояние ума, когда он достаточносилен, чтобы освободиться от исключительной власти чувственного восприятия иотрицательно отнестись к нему, но еще не в состоянии овладеть идеей во всейполноте и цельности ее действительного предметного бытия, внутренне исущественно с ней соединиться, а может только (говоря метафорически)касаться ее поверхности, скользить по ее внешним формам" /15/. Вспомним в связи с этим, как видел соотношение между отвлеченнымиконструкциями и живым мироощущением толстовский Левин. Едва только онулавливал, в чем состоит смысл жизни, как теории теряли над ним власть."Мысли философов, - пишет Лев Толстой, - казались ему плодотворными, когдаон или читал, или сам придумывал опровержения против других учений... Ностоило только забыть искусственный ход мысли и вернуться к тому, что егоудовлетворяло... и вдруг вся эта искусственная постройка заваливалась, каккарточный домик, и было ясно, что постройка сделана из тех же переставленныхслов, независимо от чего-то более важного, чем разум". Эта особенность человеческого познания подтверждает мысльэкзистенциалистов, которые считают, что наше мировоззрение зависит от теорийкуда меньше, чем мы полагаем. Жизненная полнота познания уходит корнями вэто глубинное, загадочное "нечто". Следовательно, возникает необходимостьискать какой-то третий аспект в гносеологии, кроме эмпирического иабстрактного. Он не только должен дополнить их, но и позволить реальнопроникать в самую сущность познаваемого, как бы слиться с ним в одно целое ивидеть его "изнутри". Так, например, если мы даже и построим теорию о сознании и мышлении,она никогда не сможет заменить непосредственного живого акта личногосамосознания. Тем более идея Верховной Реальности, выведенная путем одногоотвлеченного мышления, останется безжизненной теорией и никогда не сможетбыть фундаментом для религиозного постижения.Что же представляет собой этот "третий путь познания"? В поисках ответа на поставленный вопрос лучше всего взять за исходнуюточку самопознание. Действительно, что может быть дано нам болеенепосредственно, чем наше собственное "Я"? А между тем мы узнаем о нем вовсене через органы чувств и не через логические операции. Совершенно очевидно,что наше "Я" заявляет нам о себе без помощи звука, запаха, цвета или другихсвойств, которые говорят о существовании внешнего мира; однако реальностьего настолько бесспорна для нас, что мы можем счесть фикцией все что угодно,кроме нашего "Я". Не случайно поэтому Декарт начинал свое размышление обытии формулой Cogito, ergo sum - "Я мыслю, следовательно, существую". "Это,- по словам Сартра, - абсолютная истина сознания, познающего самого себя"/16/. Отвлеченное мышление здесь так же бессильно, как и органы чувств. Оноразбивает личность на тысячи аспектов и состояний, будучи не способнымобъединить их в живое целое, в то время как внутреннее единство "Я"безнадежно ускользает от анализа. Более того, по верному замечанию одногофилософа, "такое сознание, собственно, нельзя сказать, нельзя определитьлогически. Природа сознания, его свойства не могут быть описаны; чтобыпонять его, как и все психическое, необходимо непосредственно пережить его"/17/. Легче слепому объяснить свойства красного цвета, чем в рациональныхтерминах передать суть самосознания, которое открывается нам внепосредственном акте интуиции. Это наиболее глубинное и полное восприятие реальности превышает, хотяотнюдь не исключает, первые две стороны познания. Человек обладает не толькоощущениями и разумом, но и как бы особым "органом" внутреннего постижения,которое раскрывает перед ним сущность бытия. Одних рецепторов и логическогоанализа недостаточно для того, чтобы понять величие фуги Баха илиВладимирской Богоматери. Даже в области "точных" наук" интуитивныепредпосылки предваряют собой цепь строгой аргументации. "Результаттворческой работы математика - доказательное рассуждение, доказательство, -подчеркивает Д. Пойя, - но доказательство открывается с помощьюправдоподобного рассуждения, с помощью догадки" /18/. Вспомним, что многиенаучные открытия явились их творцам как мгновенные интуитивные прозрения,которые лишь впоследствии обосновывались фактами и логикой. В свете этогопредание о Ньютоновом яблоке не так уж бессмысленно. Д. Менделеев, например,увидел свою будущую таблицу во сне. "Интуиция, вдохновение, - утверждал В. И. Вернадский, один из самыхфилософских умов среди русских ученых нашего века, - основа величайшихнаучных открытий, в дальнейшем опирающихся на факты и идущих строгологическим путем, - не вызываются ни научной, ни логической мыслью и несвязаны со словом и понятием в своем генезисе" /19/. Выдающийся французский физик Луи Де Бройль выcкaзывaeт ту же мысль. Онпишет, что "человеческая наука, по существу рациональная в своих основах ипо своим методам, может осуществлять свои наиболее замечательные завоеваниялишь путем опасных внезапных скачков ума, когда проявляются способности,освобожденные от оков строгого рассуждения, которые называют воображением,интуицией" /20/. Другой современный физик, Вольфганг Паули, признавая, чтони эмпиризм, ни "чистая логика" не способны установить единство междупознающим и реальностью, также апеллирует к интуиции. При этом он связываетинтуицию со сферой бессознательного, как понимал ее психиатр-философ К. Г.Юнг. Объективная гносеологическая ценность такого предрационального познаниявытекает, по мнению Паули, из некоего "порядка во Вселенной", не зависящегоот нашего произвола и отличающегося от мира явлений" /21/. Главнаяособенность интуитивного познания заключается в том, что оно дает познающемусопричастие пульсу мирового бытия. Естественно, что этот путь познания немог быть обойден философами на протяжении веков истории мысли. Понятие об интуиции существовало и в индийском, и в греческомумозрении; о ней говорили средневековые теологи Фома Аквинат и Якоб Беме.Указывая на последние пределы рационального знания, Декарт писал: "Надлежит,отбросив все узы силлогизмов, вполне довериться интуиции как единственномуостающемуся у нас пути" /22/. Лейбниц называл ее "самым совершеннымзнанием"; Гете говорил, что "бытие, расчлененное разумом, всегда даетостаток", и из этого выводил необходимость интуиции. Фихте видел в нейпрямой путь к познанию "Я", а, согласно Шеллингу, в интуиции "объект даетсясовсем не так, как в математике наглядность" /23/. Этим он хотелподчеркнуть, что в интуитивном созерцании преодолевается пропасть, которая вопосредованном значении отделяет объект от познающего субъекта. Вслед за Шеллингом учение об интуитивном пути знания развивал Вл.Соловьев. Он пояснял его специфику, рассматривая процесс художественноготворчества. "Те идеальные образы, - писал он, - которые воплощаются художником вего произведениях, не суть, во-первых, ни простое воспроизведениенаблюдаемых явлений в их частной, случайной действительности, ни, во-вторых,отвлеченные от этой действительности общие понятия. Как наблюдение, так иотвлечение или обобщение необходимы для разработки художественных идей, ноне для их создания, - иначе всякий наблюдательный и размышляющий человек,всякий ученый или мыслитель мог бы быть истинным художником. Всесколько-нибудь знакомые с процессом художественного творчества хорошо знают,что художественные идеи и образы не суть сложные продукты наблюдения ирефлексии, а являются умственному взору разом в своей внутренней целостности(художник видит их, как это прямо утверждали про себя Гете и Гофман), идальнейшая художественная работа сводится только к их развитию и воплощениюв материальных подробностях... Если таким образом предметом художества неможет быть ни частное явление, воспринимаемое во внешнем опыте, ни общеепонятие, производимое рассудочной рефлексией, то этим может быть толькосущая идея, открывающаяся умственному созерцанию /24/. Но подлинное торжество интуитивизму принесло развитие мысли в конце XIXи начале XX века. Основоположником современных форм интуитивизма можетсчитаться Анри Бергсон (1859-1941) - один из наиболее оригинальных философовпервой трети нашего столетия /25/. Бергсон показал, как наша рассудочная логика, наш "интеллект"развивались в процессе эволюции, являясь инструментом приспособлениячеловека к окружающей среде*. Если в борьбе за существование животнымируководил инстинкт, то "интеллект" снабдил человека орудиями. Он служилпрежде всего для внешнего воздействия на материю, и поэтому наша житейскаялогика оказалась пронизана механическими принципами. В глубину вещей"интеллект" не в состоянии проникнуть. Интуиция же шире житейской логики,она, по словам Бергсона, "переходит за интеллект" /26/. ------------------------------------------------------ * "Интеллект" в терминологии Бергсона - это форма чисто рационального,рассудочного познания. Бергсон исходит из той мысли, что мировая реальность, включаячеловеческое мышление, есть непрерывный поток, единый процесс. Рационализм,разлагая этот процесс на "составные части", не может постичь его сущность,внутренний импульс. "Анализ, - говорит философ, - всегда оперируетнеподвижным, тогда как интуиция помещает себя в подвижность". По определениюБергсона, интуиция - это "род интеллектуальной симпатии*, путем которойпереносятся внутрь предмета, чтобы слиться с тем, что есть в немединственного и, следовательно, невыразимого" /27/. ------------------------------------------------------ * "Симпатия" (греч.) - "со-переживание", "со-чувствие". К понятию интуиции близко примыкает понятие веры, которая представляетсобой такое внутреннее состояние человека, при котором он убежден вдостоверности чего-либо без посредства органов чувств или логического ходамысли: путем необъяснимой уверенности. Так, в существование материинезависимо от нашего сознания мы верим помимо всяких доказательств. С.Булгаков даже прямо отождествлял веру с интуицией /28/. Быть может, самым уязвимым пунктом учения Бергсона было егокатегорическое отрицание роли отвлеченного мышления в деле осмысленияинтуиции. Хотя он справедливо указывал на утилитарный характер "интеллекта",он все же недооценил значение и силу разума. Совершенно очевидно, чтоотказаться от него, как и от системы понятий, человек не может. Его познаниеносит целостный характер, в котором тесно взаимосвязаны все три уровняпостижения. Поэтому учение интуитивизма не остановилось на Бергсоне, а продолжалосовершенствоваться и развиваться /29/. Однако во всех его аспектах - будь то"интенция" Гуссерля или "озарение" экзистенциалистов - сохраняется приматглубинного созерцания, которое раскрывает человеку внутреннюю суть вещей.Именно во "вживании", в развитии интуитивных способностей лежит выход из тойгносеологической темницы, куда пытались заточить человека Юм, Кант,позитивисты. То, что Кант поставил вопрос о границах и возможностях человеческогопознания в центр всякой философии, является его великой заслугой. Нокоренной порок кантианства заключался в том, что оно в своем "анатомическомтеатре" разума рассматривало не живое динамическое познание, а, по меткомувыражению Вл. Эрна, "схематический труп мысли". Именно в силу этого Кантостановился на полпути, признав невозможным для человека познать "вещь всебе". Он не увидел в глубинах духа тех неисчерпаемых сил, которые способныпрорвать завесу эмпирического /30/. Только в органическом сочетании непосредственного опыта, отвлеченногомышления и интуиции рождается высший интегральный тип познания, в которомгосподствует, по определению Бердяева, "Большой Разум". Он не ограничиваетсебя узкими рамками рассудка и способен подняться в сферу парадоксального,антиномичного. Он включает в себя все силы малого разума, как целое - части.Именно это позволяет ему простирать свой взгляд от видимых явлений природыдо предельных граней бытия.
studopedia.su - Студопедия (2013 - 2024) год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав!Последнее добавление
