О перевоплощении 6 страница

Глава восьмая. В ЛАБИРИНТЕ СУЕВЕРИЙ, СЕКТ И ШКОЛ 1. Законы Ману никогда не были юридически приняты законодательством.Они представляли собой скорее конгломерат религиозно-правовых заповедей("Дхармашастра"), подобных "закону Моисееву". "Дхармашастра" не создаваласьсразу и не являлась результатом работы светских юристов. Ее редактировалижрецы и богословы, которые включали в нее заповеди предшествовавших эпох. Всовременном виде Ману, как полагают, относится ко II в. до н. э."Артхашастра", "Наука политики", редактированная брахманом Каутильей прицаре Чандрогупте (324-330 гг. до н. э.), также включила в себя немалоэлементов буддийской эпохи. Сочинения греков той поры, хорошо знакомых сИндией (Мегасфена, Неарха), до нас не дошли, но много материалов из нихпочерпнуто географом Страбоном (1 в. до н. э.) и историком Аррианом (II в.до н. э.). См.: Б. Луния. История индийской культуры, с. 82; Д. Косамби.Культура и цивилизация древней Индии. М.. 1968, с. 146-147. 2. См.: Н. Синха и А. Банерджи. История Индии, с. 53-54. 3. См.: Мегасфен у Страбона, XV, 1, 53; ср.: Many, VII, 90. 4. Махабхарата, т. IV, с. 99. Пер. Б. Смирнова. 5. Ману, 34, 8, 41. 6. Ману, VII, 5, 8. 7. Ману, X, 4; VIII, 279, 413, 414. 8. Ману, IX, 317; Махабхарата, т. IV, с. 164. 9. Сутта-Нипата, II, 7, 16-25. 10. Ману, II, 27-30; III, 67; V, 75. 11. Махабхарата, т. IV, с. 50. Пер. Б. Смирнова. 12. Ману, XII, 73-80. Пер. С. Эльмановича. 13. Ману, VI, 43. О практике индийских аскетов см.: В. Кожевников.Индусский аскетизм в добуддийский период. Сергиев Посад, 1914, с. 48 сл. 14. Страбон, XV, 1, 70. 15. О происхождении джайнизма и дискуссиях по вопросу о его древностисм.: J. Р. Jain. Jainism, the Oldest Living Religion. Benares, 1951, p.6-14; исследование Н. Гусевой "Джайнизм", т. I, M., 1968), гдепрослеживаются древние истоки джайнизма. Автор связывает его с общимантибрахманским движением эпохи и протестом туземного населения Индии противарьев (с. 26 сл.). 16. Датами рождения и смерти Махавиры в настоящее время считают 599-527гг. до н. э. 557 год связывают с началом его проповеди (см.: Ш. Гусева.Джайнизм, с. 51). 17. См.: М. Мюллер. Шесть систем индийской философии, с. 80 сл. 18. Санхья- Карика 70, пер. Р. Грабе и Н. Герасимова, помещенный втексте "Санкья-Таттва-Каумуди" (Лунный свет Санкья-Истины, М., 1900."Восточная библиотека", т. III). Санхья-Карика упоминает о Капиле как о"великом мудреце", создателе философии Санхьи. В Махабхарате Капилапредставлен отшельником, "муни" (Махабхарата, т. V, с. 397 сл., пер. Б.Смирнова.). Об источниках системы Санхья см.: Н. Comperz. Die TndischeTheosophie, S. 408. 19. А. Шопенгауэр. Собр. соч., т. IV, с. 473. 20. Следует отличать раннюю Санхью (Санхью Капилы и егопредшественников), которая еще сохранила понятие о Божестве, от окончательносложившейся атеистическо-дуалистической Санхьи. В Махабхарате под словом"Санхья" разумеется еще не школа, а просто отвлеченно философский методпознания. В Мокша-Дхарме Капила говорит о Брахмане, а в Санхья-Карике монизмуже сменяется дуализмом. См.: С. Радхакришнан. Индийская философия, т. 2, с.219 сл. 21. Санхья-Карика, 19, 65. 22. Санхья-Таттва-Каумуди. Коммент. к 56 кар. 23. Санхья-Карика, 55. 24. Махабхарата. Мокша-Дхарма, т. V, с. 317. Пер. Б. Смирнова. 25. См. характеристику философских школ в раннебуддийской литературе:Сутта-Нипата, IX, 4, 3; Тевиджа-Сутта, I, 39. 26. О Мадхаве и его свидетельствах о древнеиндийском материализме см.:Дебипросад Чаттопадхьяя, Локаята Даршана, М, 1961. Перевод текстов Мадхави(Н. Аникеева) дан в "Антологии мировой философии", т. I, с. 165-175. Часть III ЖИЗНЬ И ПРОПОВЕДЬ БУДДЫ ГАУТАМЫ Глава девятая ШАКИЙСКИЙ ОТШЕЛЬНИК Северо-восточная Индия около 530 г. до н.э. Пусть будет рубище одеждой мне, Пусть буду жить одним я подаяньем, В пещерах или джунглях пребывать... И отреченьем от всего найду Я верный путь к спасению Вселенной. Эдвин Арнольд. "Свет Азии" То было время, когда на небосклоне духовной истории зажглись великиесветила. В Иране уже возникло заратустрийское движение, Пифагор прибыл сосвоими учениками в Италию, а пророк Исайя Второй вернулся из плена вИерусалим. Конфуций замышлял свои реформы, служа надзирателем, а МахавираДжина совершил преобразование джайнисткой религии. В эти самые годы в странеМагадхе, в Урувельском лесу прошел слух о молодом отшельнике из племениШакиев. Урувела с давних времен служила убежищем для людей, покинувших мир иискавших духовного просветления. Ряды стройных пальм, живописные заросли иманящие поляны отражались в спокойных водах реки Неранджаны. Но эта мирнаякартина первобытного Эдема не существовала для обитавших здесь муни. Ониукрылись тут от суеты и ничтожества мира, чтобы жестокими самоистязаниямизаставить свой дух освободиться от плотских оков. Во имя этого освобожденияи обретения радости в лоне богов они беспощадно подавляли в себе всеестественные порывы и потребности. Их было много, и они как бы состязалисьдруг с другом в беспримерных подвигах... Вот под пологом баньяна сидит худощавый старик. Его почерневшее лицо -маска мертвеца. Часами пребывает он неподвижно в каталепсическом оцепенении,воздев руки к небу. Другой рядом с ним испытывает себя, усевшись внеправдоподобно изломанной позе. Третий, покрытый кровоточащими струпьями,ползает по земле. Короткий отдых на ложе из лесных колючек, а потом снова -неслыханные подвиги, сверхчеловеческое напряжение, устрашающая клоунада позпод обжигающими лучами солнца или потоками дождя. Для свежего человека этот лес, где под каждым кустом скрывалисьисхудалые и обросшие анахореты, мог показаться пристанищем умалишенных.Однако жители деревень, расположенных близ Урувельского леса, относились кпустынникам с большим уважением. Когда истощенные голодом муни появлялись вселении, добросердечные женщины старались по мере возможности подкрепить ихупавшие силы подаянием. Хотя некоторые из подвижников раз и навсегдаограничили свое питание лесными кореньями и побегами, большинство из нихвремя от времени наведывалось в деревни для того, чтобы принять отбросы изрук крестьян. Впоследствии и Будда сохранил этот обычай в своем ордене. Народ видел в отшельниках носителей духовной силы и мудрости. И в самомделе, эти странные обитатели лесов далеко не были безумцами. Они искаливысших идеалов, не щадя себя, "жаждали неба" и "полагали, что страдание естькорень достоинства". Они мечтали о великом перерождении человека,превращении его из жалкого пресмыкающегося в могущественное, свободноесущество. Ради этой грандиозной цели индийским аскетам не страшно былоперенести никакие испытания. И именно потому, что они были искателямиистинной жизни, отвергнувшими жизнь ложную, и пришел к ним юноша, которогоони стали называть "Шакия-Муни", или "Шакийский отшельник". Появление этого человека означало поворотный момент в истории всейстраны. На многие столетия Индия будет заворожена обаянием этой великойличности. Изумление, которое вызывал Шакия-Муни у современников, передалосьпотомкам, и они обрушили на него такой поток экзотической фантазии, чтонекоторые историки отказывались видеть в изукрашенном легендами образекакой-либо элемент реальности. Однако постепенно исследователи научилисьотличать декорацию от действительной истории, и благодаря этому из зеленогосумрака джунглей на мир снова глянул величественный лик мудреца,завершившего тысячелетний путь религиозной истории Индии/1/. Пребывание Шакия-Муни в Урувеле как раз является одним из бесспорныхмоментов его биографии; здесь все источники более или менее единодушны.Думается, что нет оснований отрицать и тот факт, что молодой отшельник сразуже произвел огромное впечатление на обитателей колонии аскетов. Предание рисует его стройным, худощавым человеком с голубыми глазами,кротким и ясным выражением лица и необычайно мелодичным голосом. Его обычнойодеждой являлось желтое рубище, ставшее впоследствии формой для членов егоордена/2/.Как и многие правдоискатели того времени, шакиец принадлежал к сословиюкшатриев. Его имя было Сиддхарта, а фамильное прозвище Гаутама. Он родилсяоколо 563 г. близ Гималаев, на границе Непала. В Лумбини неподалеку отгорода Капилавасту и доныне сохранился памятник с надписью: "Здесь родилсяВозвышенный". Это подтверждает древний текст, гласящий: "Вышел изКапилавасту великий кормчий мира, отпрыск царского рода, сын Шакиев, несущийсвет"/3/. Отец Сиддхарты Шуддходана был раджой полузависимого княжества. Егоплемя, обитавшее на самом рубеже арийского мира, давно славилось своейвоинственностью и стремлением к свободе. Их постоянно теснили враги: ссевера - дикие горные племена, а с юга и запада к ним простирали щупальцаиндийские цари, которые стали в то время усиливаться. В правление Шуддходаныобласть Шакиев находилась в вассальной зависимости от государства Кошала,соседа Магадхи. Однако, не имея полной политической самостоятельности, шакиидорожили своей духовной независимостью. Они с пренебрежением относились кбрахманийским жрецам, и их грубость и непочтительность вошли в поговорку. Легенда любит изображать Шуддходану в виде могущественного царя,подобного магараджам позднейшей империи. На самом же деле образ жизни отцаБудды вряд ли сильно отличался от образа жизни других зажиточных шакиев:крестьян и воинов. Мать Сиддхарты умерла через несколько дней после его рождения. Раджа,безумно любивший ее, перенес все свое чувство на сына. Его рано сталтревожить характер ребенка. Будучи еще мальчиком, Сиддхарта любилпредаваться смутным грезам и мечтам; отдыхая в тени деревьев, он погружалсяв глубокие созерцания, переживая моменты необыкновенных просветлении. Этисладостные мгновения врезались в его память на всю жизнь. Боги, гласитпредание, незримо окружали Возвышенного и внушали ему любовь к мистическойжизни/4/. Шуддходана прекрасно понимал, к чему это может привести. Недаромповсюду ходили странствующие аскеты, недаром отшельники скрывались в лесах,подвергая себя тапасу. Среди них было много таких, которые вчера еще былидетьми. Утверждали, что некоторые проницательные люди усилили опасенияраджи, предсказывая, что наследник станет монахом/5/. В конце концов Шуддходана решил любым способом отвлечь сына от егомыслей и настроений. Для этого он не жалел средств. "Для меня, - вспоминалвпоследствии Будда, - во дворце родителя моего были устроены пруды, гдецвели в изобилии водяные лилии, водяные розы и белые лотосы; благовонныеодежды из тонкой ткани носил я; из тонкой ткани был тюрбан мой и верхнее инижнее платье; днем и ночью осеняли меня белым зонтиком из опасения, как быпрохлада, или зной, или пылинка, или капля росы не коснулись меня. И было уменя три дворца: один для зимнего житья, другой - для летнего и третий длядождливой погоды года. И в последнем пребывал я четыре дождливых месяцабезвыходно, окруженный женщинами - певицами и музыкантшами"/6/. И хотя, бытьможет, на старости лет годы юности рисовались Будде несколько вприукрашенном виде, ясно, что Шуддходана сделал все, что было в его силах,чтобы превратить жизнь царевича в сплошной праздник. Он женил его на дочеривладетельного шакийца красавице Яшодхаре, избавил его от всех забот, ненагружая даже обычными среди молодых кшатриев гимнастическими упражнениями. Хотя Сиддхарта, очевидно, и получил элементарное образование, он былдалек от книжной учености брахманов. Философские и религиозные учения сталидоступны ему лишь после того, как он покинул родительский кров. Стремясьоградить сына от всего печального и наводящего на грустные размышления,раджа приказал в его присутствии не говорить ни о смерти, ни о страданияхлюдей. В тех редких случаях, когда царевич покидал свои сады и дворцы, поприказанию Шуддходаны на его пути прогонялись все нищие и больные. Людидолжны были одеваться в лучшие одежды и с радостными лицами приветствоватьСиддхарту. Но возможно ли спрятать жизнь от юноши, который с ранних летзадумывается над ее тайнами, можно ли скрыть от него ту печальную истину,что все вокруг полно страдания? Своими усилиями Шуддходана сделал только ещенежнее и уязвимей душу сына. Легенда рассказывает, что однажды царевич,гуляя со своим возницей Чанной, неожиданно увидел дряхлого старика и,пораженный его видом, стал расспрашивать слугу о старости. Он был потрясен,когда узнал, что это общий удел всех людей. Еще более глубокое впечатлениепроизвела на Сиддхарту встреча с больным, изуродованным проказой, и спогребальной процессией. На мгновенье он ощутил жизнь как областьбезысходных страданий, как темницу. С этого дня мучительные раздумья непокидали его/7/. Трудно сказать, насколько этот рассказ соответствует действительности.Возможно, перед нами лишь бродячий сюжет, народная философская сказка.Впоследствии мы встречаем ее и на Кавказе, и в Византии, и на Руси. Тем неменее пусть это и сказка, но она великолепно отражает духовный переворот,совершившийся в душе сына раджи. В древнейших текстах сам Будда ничего не говорит о встрече с больным,стариком и умершим, но рассказывает, что предавался горьким размышлениям онедолговечности юности, о непрочности здоровья, о неизбежности смерти. "Покая рассуждал об этом, - говорит он, - исчезла вконец радость бытия во мне,свойственная живущим"/8/. Его охватило отвращение ко всему, ничто не могло возвратитьбезмятежности детства. Мир, жизнь оказались неприемлемыми. Это быловосстание против самых основ мироздания, мятеж надысторического значения.При этом бросается в глаза, что протест Гаутамы против мира был вызван ненравственными уродствами и греховностью жизни, а тем, что он убедился вбренности земного и ужаснулся безмерности человеческих страданий. В этом ушакийского царевича было много единомышленников среди тех, кто не принялжизни и отвернулся от нее. К чему был им весь мир с его благами, когда оннеизбежно распадается? К чему - смех? Ведь завтра он сменится плачем. Зачемулыбка женщины? Через нее проглядывает смертный оскал черепа... Возлюбиввечное, они отряхнули с себя пыль временного. Казалось, бессмысленно думатьо преображении мира, о конечной цели его, когда вершиной пути они считалипоглощение Пучиной Брахмана. Будда в юности был мало знаком с кругом идей, проповеданных вУпанишадах. Но он постоянно видел кротких и молчаливых отшельников, ничегоне боящихся, от всего свободных, которые обрели покой и мир, оставив земнуюсуету. Вероятно, порой он завидовал этим вольным странникам. "Домашняяжизнь, - размышлял он, - страдание, обитель нечистоты, а скитальчество - этожизнь в чистой воздушной выси"/9/. Он любил рассказывать на склоне летпритчу о великом царе, рисовать его жизнь в самых великолепных красках идобавлять: "Все это прошло, кончилось, исчезло навсегда. Так мимолетно всесоставленное, так оно неверно. И оттого подобает отстраняться от него,избегать, освобождаться от уз созданного"/10/. Теперь жизненный путь молодого кшатрия был определен. "Как найти путьизбавления от страданий?" - вот единственная мысль, которая точила его мозг.В нем созрело решение: он уйдет вслед этим бездомным странникам, будетискать истину, хотя бы на краю света. Тщетны слезы родных и уговоры. Тщетныусилия отца, который в наивной надежде поправить непоправимое приглашаетновых танцовщиц, устраивает пиршества и праздники. Не поколебала царевичадаже весть о рождении сына Рахулы. "Появились еще одни цепи", - только исказал Сиддхарта. Однажды вечером, повествует легенда, явилась толпа танцовщиц,приглашенная раджой развлекать царевича. Но он остался совершенно равнодушенк их волнующей музыке, гибким телодвижениям, страстным взорам и улыбкам. Онмолчал, не обращая на них внимания, и очнулся лишь тогда, когда баядерки,подкошенные усталостью и вином, разлеглись тут же на полу. С ужасом иотвращением смотрел Сиддхарта на их открытые рты, растрепанные волосы,безжизненные позы, похожие на позы трупов. Тошнотворное чувство охватилоего, и он, бросившись вон, велел верному слуге седлать лошадь. Последний разпрокрался он в спальню жены, чтобы взглянуть на нее и на сына. Это -прощание с миром, со всем тем, что дорого, через минуту он уже скачет сЧанной через ночной лес. На берегу реки они расстались. И царевич,обменявшись с бедным охотником одеждой, отправился по новой, неведомойдороге... "И вот, - рассказывал Будда, - еще в расцвете сил, ещеблестяще-темноволосым, еще среди наслаждений счастливой юности, еще в первуюпору мужественного возраста, вопреки желанию моих плачущих и стенающихродителей, обривши голову и бороду, покинул я родной дом свой радибесприютности и стал странником, взыскующим блага истинного на несравненномпути высшего мира". В то время ему шел тридцатый год/11/.Первые, к кому обратился Сиддхарта в поисках ответа на вопрос осущности жизни, были, естественно, брахманские мудрецы. Так же, как и он,они ни во что не ставили мирскую суету. Во время своего обучения дома он несталкивался с учением Упанишад и теперь жадно слушал беседы Алары иУддалаки, философов школы Санхьи, которые сразу распознали в молодом кшатриичеловека незаурядного/12/. Он как губка впитывал все их слова и скороовладел основами брахманийской философии, к восприятию которой былподготовлен всем ходом своей внутренней биографии. Однако быстро пришло разочарование. Сиддхарта вступил в школубрахманизма, когда она уже находилась в упадке, когда мистический монизмУпанишад выродился в схоластическую философию, когда секты и школы завязли вбесплодных спорах по поводу метафизических тонкостей. Царевича же, как идвух других кшатриев, искателей истины: Арджуну и Махавиру, интересовалипрежде всего не сложные отвлеченности, а ответ на вопрос: как спастись отбезысходного круговорота жизни, где все объято пламенем страдания. Будду неприятно поражали бесконечные словопрения философов. Было отчего окончательно потеряться: последователи Санхьи, развивая идеи Упанишад,утверждали, что Дух не есть творческая сила в мироздании; материалистывообще отрицали самостоятельное существование духа и в конечном счетеподрывали всякую философию; сторонники йоги стремились продолжитьмистико-практические традиции древности, дабы очищенными войти в Мир Славы;джайнисты отрицали Бога, считая единственным богом человека, освободившегосяот уз плоти. Одни ссылались на авторитет Вед, другие высмеивали их. Скептикии мистики, неверующие и суеверные, претендующие на высшее знание иотрицающие возможность любого знания, - вся эта сумятица и война идейпоказались Сиддхарте бесполезными. "Нелегко победить учения философов, -жаловался он, - то то, то другое из них кажется предпочтительнее, и человексклоняется то к одному из них, то к другому". В конце концов, ему показалось, что лучший выход - "быть свободным отобаяния любого учения". Особенно глупым казалось ему слепое доверие к старымсвященным гимнам и писаниям (Риг-Веде, Яджур-Веде и др.). "Как бы ни углублялись брахманы в познание трех Вед, восседая ввысокомерии, они уселись на грязи, и когда они думают, что приплыли к берегуРадости, они заблудились без выхода у порога отчаяния. Поэтому трехчленнаямудрость, брахман, есть пустыня безводная, непроходимые дебри,погибель"/13/. Если даже сторонники атеистической Санхьи не решались порвать сведической традицией, то Будда решил отбросить ее вместе с вытекающими изнее умозрительными системами. "Я испытал все учения, - таков был вывод Шакия-Муни, - и нет ни одногоиз них, достойного того, чтобы я принял его. Видя ничтожество всех учений,не предпочитаю ни одного из них, взыскуя истину, я выбрал внутренниймир"/14/. Однако следы обучения в философских школах навсегда остались вмиросозерцании Гаутамы. Как мы увидим далее, и в своей этике, и в своихметафизических намеках он не явился неожиданным одиночкой. Его учение также, как Санхья, стало естественным завершением философии брахманизма. Он, всущности, лишь взрастил те семена, которые упали с раскидистого дереваУпанишад. И даже в чисто внешнем отношении основатель буддизма не сумел избежатьсильного влияния других систем. Стиль его проповеди, его фразеология, егоманера создавать громоздкие классификации, утомительные повторения в егоречах, являющиеся антиподами афоризмов, - все это отразило черты индийскойсхоластики, неторопливой, полной туманных намеков и символов.Изучив философские системы и поняв, что они не могут помочь разрешитьмучившие его проблемы, Гаутама захотел обратиться к йогам-практикам. Найтиих было нетрудно. В земле Магадхе почти у каждого большого города в джунгляхобитали отшельники, взявшие на себя различные трудные подвиги. Скитаясь отселения к селению, питаясь объедками, которые бросали ему крестьяне,Шакия-Муни пришел наконец в Урувелу, где решил остановиться. Ему понравилосьэто живописное место, быть может напоминавшее ему парк у родного дома. Онобратился к отшельникам, прося их научить его приемам созерцания и законамаскезы. Целый год он жил среди них, наблюдая их сверхчеловеческие подвиги, ведяс ними беседы, размышляя об их удивительном пути. Кое-что очень понравилосьему. Одного не мог он понять: почему многие отшельники, изнуряя свою плоть,стремятся не к высшей свободе от страданий, а к лучшему возрождению вбудущем или к временному блаженству среди светлых небожителей. Эти целиказались ему недостойными. С другой стороны, на него производила тягостное впечатление преданностьотшельников старым формам традиционной религии. Пение гимнов, возлияния ижертвы - все это казалось ему бессмысленным. Правда, Гаутама верил всуществование богов и духов: в Браму и Агни, Индру и Мару, но для него ихбытие имело не большее значение, чем существование деревьев и обезьян. Богипредставлялись ему такими же несовершенными существами, как люди, толькоболее могущественными. От веры в них ничего не изменялось. Они не властныотменить закон Кармы, они сами от него зависят и не в силах прерватьужасающую бесконечную цепь перевоплощений. Так зачем же возливать перед нимимасло, бормотать мантры и тем более приносить в жертву живые существа? Будду ужасал обычай кровавого жертвоприношения. Как многие егосовременники, он сразу же стал горячим сторонником ахимсы. "Не может бытьзаслуги в убиении овцы!" -восклицал он. Да и вообще, ради чего служат богам?Ради земного благополучия? Но нужно ли оно тому, кто отрекся от мира, ктопрезрел всякую радость не только в этой жизни, но и в будущих воплощениях ив лучезарном мире Брамы? Он жаждет лишь одного: верного пути к полнойсвободе от страданий! Покинув своих наставников-йогов, Гаутама уединился в джунглях Урувелыдля того, чтобы самому бесстрашно ринуться по пути самоистязания. Для изнеженного аристократического юноши это было подлинным героизмом.Но он решил, что не остановится ни перед какими испытаниями ради того, чтобыдостигнуть просветления и познать истинный путь спасения. Шесть долгих летон бродил в чаще, почти ничего не ел, лицо его стало страшно, оно почернелои невероятно исхудало, кожа сморщилась, волосы выпали, он стал похож наживой скелет. Несколько раз окрестные поселяне, собирая в лесу хворост,наталкивались на эту жуткую изможденную фигуру и в страхе убегали, принявГаутаму за привидение. В это время его наконец нашли люди, посланныеШуддходаной на поиски сына. Они умоляли его вернуться, но он былнепоколебим. Скоро шакийский отшельник стал известен во всей округе. Пять юношей,которые вместе с ним слушали уроки мудреца Уддалаки, пришли в Урувелу и,увидев Гаутаму, решили стать его учениками, когда на него сойдетпросветление. Они поселились в лесу и терпеливо стали ждать результатовсамоумерщвления своего бывшего товарища. Просветление не приходило, но Гаутама не сдавался. Он с поразительнойнастойчивостью тренировался в испытанных методах: задерживая дыхание,колоссальным напряжением сосредоточивал мысль, но все было тщетно. Он довелсвой обед до нескольких зерен, продолжая непрестанные духовные упражнения. Атоварищи, с изумлением наблюдавшие эту героическую борьбу человека с самимсобой, время от времени спрашивали: не обрел ли он наконец истину? И вот водин прекрасный день, когда после многочасовой неподвижности он пыталсяподняться, ноги, к ужасу наблюдавших эту сцену друзей, отказались егодержать, и Гаутама замертво свалился на землю. Все решили, что это конец, ноподвижник был просто в глубоком обмороке от истощения. После этого случая он стал задумываться: "Этими болезненными усилиями,этим тяжелым самоумерщвлением я не поднимусь в область довлеющегоблагородного знания и прозрения, превосходящего всякое человеческое учение!"Нет ли еще иного пути к просветлению? Отныне он решил отказаться от бесплодного самоистязания. Счастливый случай помог ему осуществить свое решение. Дочь одногопастуха, сжалившись над аскетом, принесла ему рисовой похлебки. Гаутамапринял ее подаяние и впервые за долгое время утолил свой голод. С этогомомента он навсегда отказался от крайностей аскетизма и признавал полезнымилишь умеренные его формы. Друзья его, которые с благоговением смотрели на его подвиги, видя новоенастроение Гаутамы и убедившись, что он оставил свой прежний образ жизни,сурово осудили подвижника. Они объявили, что он постыдно "прекратил борьбу иповернул в сторону излишеств", и ушли из Урувелы в город Бенарес, покинувсвоего недавнего учителя. Шакия-Муни остался один. Но он не был смущен уходом молодых монахов. Мир, радостный иблагодетельный, снизошел в его душу. Весь день он отдыхал в тени цветущих деревьев на берегу реки, а когдасолнце склонилось к западу, устроил себе ложе среди корней огромного баньянаи остался там на ночь. И в это время, когда он в одиночестве предавался размышлениям средитаинственной тишины леса, к нему пришли сильнейшие искушения и колебания.Казалось, в ожившем организме воскресли все страсти и теперь бушевали сутроенной силой. Он был уверен, что не кто иной, как сам демон Мара, царьзла и смерти, хочет помешать ему на избранном пути. Воображение сказителей сильно приукрасило эту главу истории Будды,превратив ее в какой-то бредовый карнавал рож и масок. Будду изображали, какна средневековых картинах "Искушения св. Антония", в окружении страшилищ сужасными пастями, с огромными, как у слона, ушами, огненноликих,извивающихся, вовсе лишенных лиц. Они размахивают дубинами, нечеловеческизавывают, лают, вопят и кружатся в бешеной пляске вокруг неподвижно сидящегоГаутамы... Но в конце концов все демонские козни разбились о несокрушимую волюшакийского отшельника. Мара со своим воинством отступил во мрак. И тут произошло самое значительное событие в жизни Гаутамы. Годыраздумий и мук, искания и самоотречения, весь его внутренний опыт,чрезвычайно изощривший и утончивший душу, - все это как бы собралось воединои дало плод. Явилось долгожданное просветление. Внезапно Гаутама снеобыкновенной ясностью увидел всю свою жизнь и почувствовал всеобщую связьмежду людьми, между человечеством и незримым миром. Вся Вселенная как быпредстала перед его взором. И всюду он видел быстротечность, текучесть,нигде не было покоя, все уносилось в неведомую даль, все в мире былосцеплено, одно происходило от другого. Таинственный сверхчеловеческий порывуничтожал и вновь возрождал существа. Вот он, мучитель мира! Вот он,"строитель дома"! Это Тришна - жажда жизни, жажда бытия. Это она возмущаетмировой покой. Сиддхарте казалось, что он как бы присутствует при том, какТришна вновь и вновь ведет к бытию ушедшее от него. Теперь он знает, с кемнужно бороться, чтобы обрести избавление от этого страшного мира, полногоплача, боли, скорби. Отныне он стал Буддой - Просветленным. Безудержная радость открытия охватила его. Он парил на крыльях экстаза."Я прошел через сансару многих рождений, ища строителя дома, но не находяего. Рождение вновь и вновь горестно. О, строитель дома, ты видишь! Ты уже не построишь снова дома. Все твоистропила разрушены, конек на крыше уничтожен. Разум на пути кразвеществлению достиг уничтожения желаний!"/15/ Ворота освобождения распахнуты. Нужно лишь вонзить меч в "строителя"нового существования. Нужно заставить умолкнуть в себе голос Тришны, инаступит великая тишина, кончится марево, обман, кончится страдание. Истинноосвобожденный войдет в Нирвану, в сладость вечного Молчания... Несколько недель провел Будда в лесу, "наслаждаясь блаженствомискупления". Он бродил от дерева к дереву как бы в опьянении, еще и еще развосстанавливая в уме головокружительную картину общей связи и причинности,еще раз обдумывая пути к избавлению от страдания. Ему так не хотелосьнарушить свое уединение! А злой Мара шептал: "Войди в Нирвану, Возвышенный,войди в Нирвану, Совершенный!" Но Будда преодолел это искушение, решиввозвестить погруженному во тьму миру свое учение. Говорили, что сам бог Брама сошел с небес и уговаривал отшельникавступить на путь проповедничества. Когда же решение было принято, то "шумликования достиг мира Брамы, и все десять тысяч миров содрогнулись ипотряслись".Кто же первый должен стать соучастником в радости прозрения? Будда несомневался, что первыми, с кем он поделится, будут его учители - мудрецыАлара и Уддалака. Но оказалось, что стариков уже нет в живых; прошло ведьсемь лет с их последней встречи! Тогда он решил отправиться в Бенарес к темпяти монахам, которые прежде оставили его. От Урувелы до Бенареса он прошел пешком, и лицо его выражало такойвосторг и так сияло, что прохожие невольно обращали на него внимание. Одинобнаженный отшельник спросил его о причине его радости. - Я победил всех врагов, - ответил Гаутама, - я всемудр, свободен откаких-либо загрязнений. Я все покинул и обрел освобождение через разрушениежеланий. Самостоятельно овладевший знанием, кого бы я мог назвать учителемсвоим? Нет у меня учителя. Нет равного мне ни в мире людей, ни в областяхбогов. Я - святой в этом мире, я - единственный просветленный! Я овладелНирваной, и вот теперь иду я в Бенарес заложить основы царства правды. - Так ты утверждаешь, что ты святой Джина? - спросил аскет. - Да! - был ответ. - Может быть и так, друг! - с тенью насмешки ответил голый скептик ипошел своей дорогой. Оказавшись в большом людном городе, Будда стал ходить из дома в дом, вмолчании опустив глаза и протягивая чашу для подаяния. Так забрел он в паркИсипатана. Здесь - то и нашел он пятерых монахов, которых искал. Монахи увидели его еще издали. Он был в своем желтом рубище, в руках унего была деревянная чаша. Друзья решили, что прогонять его не стоит, но чтоони ни в коем случае не будут оказывать ему знаков уважения. Они презиралиего за трусость и слабость. Им, которые прежде считали его чуть неполубогом, он казался теперь отступником. "Но чем ближе Возвышенный подходил к этим монахам, тем менее они моглиудержаться в своем решении", - повествует древнее предание. Когда же онприблизился, они не выдержали. Они поспешили Гаутаме навстречу, один взял унего из рук чашу, другой верхнюю одежду, третий приготовил место и поставилводу для омовения. Они заботливо окружили отшельника, называя его другом, иждали, что он им скажет.

ПРИМЕЧАНИЯ

Дата добавления: 2014-12-25