Философские проблемы преступления и наказания

Правонарушения и их наиболее тяжкая часть - преступления, издавна привлекают внимание своей неординарностью в ряду других юридических явлений.

Одним из важных вопросов, решение которых лежит в основе понимания природы правонарушения, является вопрос о соотношении социального и биологического начал в генезисе неправомерного поведения. Многолетние исследования убедительно показали, что правонарушение вменяемого человека в принципе имеет ту же общую социальную и туже биологическую природу, что и любой другой человеческий поступок. Социальное начало в любом сознательном поведении превалирует, глубоко переплетаясь с биологическими элементами функционирования человеческого организма.[299]

Правонарушение - это не только индивидуальное, но и массовое явление, и в этом аспекте его социальная природа видна более чем отчетливо. Известный американский криминолог Э. Шур, отмечал, что «ни один думающий американец не может больше игнорировать тесной зависимости между нищетой, неравными социальными возможностями, чувством обездоленности и несправедливости с одной стороны и преступностью с другой».[300]

Можно рассмотреть такую причинную зависимость: взаимодействие социальных процессов - объективные социальные противоречия - дисфункция социальных институтов - деформация неформальных структур - негативные явления в общественной психологии - рост правонарушений. Подобные идеи высказывал еще Р. Оуэн, который писал: «Преступления являются преступлениями общества, а не отдельного человека».[301]

В СССР эта точка зрения была преобладающей: расходись в причинах конкретных преступлений, и даже отрицая наличие объективных их причин,[302] советские криминологи считали, что причины преступления как такового коренятся в материальных условиях существования.[303] Считалось, что даже временное ухудшение экономической ситуации, дисбаланс в сфере распределения и т.п. порождает негативные явления в общественной психологии и ведет к росту преступлений.[304]

Однако, Ф.М. Достоевский в романе «Преступление и наказание» критикует «теорию среды», которая считала причиной преступлений социально-экономическое устройство общества и получила в нем распространение, став причиной вынесения оправдательных вердиктов суда присяжных. «Известно воззрение: преступление есть протест против ненормальности социального устройства - и только, и ничего больше, и никаких причин больше не допускается – и ничего! - говорит один из героев романа «Преступление и наказание» Разумихин. – Я тебе книжки ихние покажу: все у них почему-то «среда заела» - и ничего больше!».[305]

Над понятием преступления много работали антропологическая и социологическая школы права. Антропологическая школа постаралась выработать общее для всех времен и народов понятие преступления, для того, чтобы исходя из него установить «преступный тип» и его разновидности, ибо в противном случае невозможно было бы установление биологических и антропологических свойств преступника.

Э. Дюркгейм социологически обосновал нормальность преступления как социального факта. Он выступил против того мнения, что преступление есть явление нездоровое, ненормальное и патологическое и доказал, что преступление характерно для всех обществ без исключения.[306] Более того, по мере развития цивилизации, преступность имеет тенденцию не сокращению, а к увеличению. Нет явления «с более несомненными симптомами нормальности, поскольку оно тесно связано с условиями всякой коллективной жизни».[307]

В чем же суть преступления? Чтобы ответить на этот вопрос надо выделить одни и те же черты во всех криминальных разновидностях различных социальных типов.

Дюргейм заметил, что не следует пренебрегать и юридическими концепциями низших обществ: так, существует множество проступков, которые рассматривались как преступления, но не наносили ущерба обществу[308] например, прикосновение к нечистому животному, игнорирование обрядов и т.п.[309] Даже тогда, когда проступок несомненно вреден для общества, степень вреда далеко не всегда соответствует степени наказания. Так, убийство не приносит большого экономического вреда обществу, но традиционно рассматривается как наиболее тяжкое преступление. Иной же поступок может быть гибельным для общества, но вообще не влечь за собой никакой кары. На основе подробных фактов, Дюркгейм приходит к выводу, что действие преступно, когда оно оскорбляет определенные состояния коллективного сознания.[310] В некотором смысле такого мнения придерживалась в свое время и советская юстиция, вслед за И.В. Сталиным определяя преступление как посягательство на надстройку социалистического общества.[311]

То есть преступление - это противоположность между действием и определенными коллективными чувствами.

Имеются ли какие-нибудь деяния, которые можно назвать универсальными преступлениями, то есть которые каждое общество определяет как преступление? Ряд ученых пришли к определению «естественного преступления»: «существует рудиментарное чувство жалости, которым обладает весь род человеческий под отрицательной формой, то есть в виде воздержания от жестоких актов… преступный акт тот, который оскорбляет основные альтруистические чувства - жалость и честность».[312] П. Сорокин называл это определение «чисто искусственным», а определение актов, считавшихся преступными у всех народов «делом безнадежным».

Так существуют ли универсальные преступления? И да и нет. Каждое общество запрещает умышленные убийства, но каждое общество имеет свое определение умышленного убийства (аборты, убийства по мотивам мести, убийство неверной жены в разных обществах квалифицируются по-разному). П. Сорокин, в принципе не отвергая подход Дюркгейма, называет его определение «неясным», а формулу «неточной».[313] Как установить, какое состояние коллективного сознания сильно, где критерий этого? А разве не может быть случаев, когда оскорблены не чувства коллектива, а чувства индивида, то есть тех случаев, когда индивид рассматривает ряд актов общества как преступление? Раскольников не считал свой акт за преступление до его совершения. Поэтому, Сорокин, допуская правильность формулы Дюркгейма, считает, что ее нужно дополнить и сказать: «Преступлением для кого-нибудь будет тот поступок, который оскорбляет сильные и определенные состояния сознания этого «кого-нибудь».

С точки зрения Сорокина, нельзя признаки класса преступных актов искать вне психики (Сорокин полностью разделяет психологическую теорию права Л.И. Петражицкого). Преступным будет и может быть тот или иной акт не сам по себе, а лишь в том случае, когда в психическом переживании кого-нибудь он квалифицируется как преступный. Нет ни одного акта, действительного или воображаемого, который по своей материальной природе был бы преступным или запрещенным.

Впрочем, есть и другая категория преступлений. Они не слишком порицаются общественным мнением (то есть, не являются преступлением в умах и сердцах людей), но караются со всей суровостью. Это покушения на сферу государственных интересов и публичную власть, и такое преступление можно определить как микропротиворечие между преступником и государством.[314] В этом смысле публичная власть становиться символом общего сознания, и поэтому сама может определять некоторые виды преступлений, защищая общую культуру от врагов и обеспечивая общую безопасность.

Эффективность права во всех формах его действия зависит от того, насколько оно способно направлять человеческую активность в нужное русло. Иначе право теряет смысл. Это само по себе является огромной проблемой права, однако в более широком контексте возникает и проблема нравственности: есть ли смысл в предусмотренных правом наказаниях, если все равно право не способно выполнить свою задачу?

Наказание требует обоснования и оправдания именно потому, что оно проблематично в моральном смысле. А проблематично оно в моральном смысле потому, что подразумевает совершение над другими людьми действий, которые, не будучи «наказанием», представляются аморальными. Какое же оправдание можно найти для столь жестокой насильственной практики?

Различного рода моральные теории дают различные истолкования вопроса, почему наказание является аморальным деянием, как и различные оправдания этому деянию. Для классических утилитаристов, для которых счастье (наслаждение) является единственным естественным благом, а несчастье (боль) единственным естественным злом, наказание является аморальным постольку, поскольку оно подразумевает причинение страдания или боли. С точки зрения этих мыслителей, система наказания может быть оправдана, только если мы сможем доказать, что она доставляет существенное удовольствие или предотвращает существенные страдания - и именно это обстоятельство перевешивает то зло, каковым является наказание.

Напротив, моралисты, которые, вслед за Кантом считают независимость и свободу личности базовыми ценностями, усматривают аморальность наказания именно в его принудительном характере, так как оно применяется к правонарушителю вопреки его свободной воле. С этой точки зрения, систему наказания можно оправдать только лишь демонстрируя, что такая принудительность сопровождается должным уважением к правонарушителю как разумному, суверенному и независимому субъекту.

Поскольку государственное наказание является частным случаем реализации государственной власти, теории наказания, как правило, ссылаются или опираются на более широкую политическую теорию государства. Различные политические теории по-разному подходят к оправданию наказания, поскольку они затрагивают различные аспекты легитимизирующей роли и полномочий государства и предусматривают различные типы взаимоотношений между органами государственной власти и отдельными гражданами.

Сторонников либеральных теорий более всего интересует состояние индивидуальных прав и свобод: они полагают, что главной целью государства должно быть обеспечение частных граждан надежной правовой базой, внутри которой те могли бы самостоятельно строить свою жизнь и делать свой собственный выбор блага. Государство должно наказывать не более сурово, чем это необходимо для обеспечения надлежащих целей наказания, а государственные институты уголовного судопроизводства не должны слишком бесцеремонно вторгаться в личную жизнь и посягать на личную свободу граждан.

Напротив, коммунитарные теории государства не склонны преувеличивать суверенность отдельных индивидов и их независимость друг от друга, как и проводить четкую грань между интересами отдельных граждан и всего государства в целом. Они делают больший акцент на коллективном благе и придают государству более значительную и более позитивную роль в обеспечении коллективного благосостояния и защиты общественных ценностей. Теории наказаний, выработанные в русле этой традиции политической мысли, готовы защищать более интервенционистскую и патерналистскую форму пенитенциарной системы и пропагандировать кодекс коммунитарианских ценностей и целей (таких, как социальная реабилитация, моральное перевоспитание и реинтеграция преступников), которая последовательным либералам покажется абсолютно неправомерной.

Из всего вышесказанного следует, что для оправдания института государственного наказания надо доказать не то, что с помощью наказания можно достичь некой благой общественной цели, но что этой благой цели государство вправе добиваться именно с помощью подобного метода.

Теории наказания обычно классифицируются на «консеквенциалистские» и «нонконсеквенциалистские», либо представляют собой комбинацию обоих типов. Нонконсеквенциалистские теории часто называют «ретрибутивистскими».

Консеквенциалисты, которые считают, что главный смысл наказания - это предотвращение будущих преступлений, могут сказать, что самое главное - это то, что преступление (совершенное или потенциальное) является безусловным вредом, и поэтому мы вправе причинить вред (посредством наказания) ради предотвращения еще большего вреда, которое в противном случае может быть причинено в результате нового совершенного преступления.

Нонконсеквенциалисты, настаивающие, что наказание можно оправдать как естественную адекватную реакцию на преступление, должны представить такое понимание преступления, которое покажет, каким образом и почему оно требует реакции общества именно в виде наказания. Они утверждают, что преступление подразумевает получение неправедного преимущества над законопослушными гражданами - преимущество, которое и устраняется с помощью наказания; или что преступление является злодеянием, требующим общественного порицания - порицания, которое и достигается путем наказания; или что преступление отторгает преступника от блага и из лона общества - и это отторжение может быть преодолено с помощью наказания.

Проблема преступления и наказания является пенологии – науки, находящейся на стыке, юриспруденции, философии, социологии и психологии. Сам этот термин веден американским юристом Ф. Либером в 1838 году. Согласно Ч. Бекария – ученого времен Просвещения, цель наказания заключается только в том, чтобы воспрепятствовать виновному вновь нанести вред обществу и удерживать других от совершения того же. Следовательно, должна быть соразмерность между преступлением и наказанием, которые одновременно производили бы сильное впечатление на души людей и были наименее мучительными для тела преступника.

Дальнейшее развитие пенологии проходило под знаком укрепления законности, основанной на морали и разуме. Ж. Бриссо де Варвиль (1781), Л. Лепетелье де Сан-Фаржо (1791), А. Фейербах (1799) доказывали, что наказание должно предусматривать и назначаться строго за определенные преступления в строгом соответствии с причиненным вредом и служить щитом, прикрывающим гражданина от произвола государства. Такое наказание рассчитано на рационального индивида, у которого предполагается свободна воли. На первый план выдвигается задача удержания неустойчивых лиц от совершения преступления – так называемое общее предупреждение.

Уильям Палей – видный представитель эпохи Просвещения в своем труде «Принципы нравственной политической философии» напечатанном в 1785 году отстаивал принцип утилитаризма в наказании. Рассуждая о гуманном наказании, он утверждал, что «надлежащая цель гуманного наказания – это не удовлетворение правосудия, а превенция преступности».[315] Наказание преступника государством ставится в зависимость не от степени его вины или иных причин, а от степени сложности и необходимоти превенции данного преступления. Наказание является злом, к которому суд прибегает только из необходимости предотвращения еще большего зла.

Традиционно различают два вида устрашения (предупреждения): общее и специальное. Общее устрашение является предупредительным: люди соблюдают закон потому, что знают о такой вещи как наказание. Специальное – это устрашение после события: преступника ловят и сажают в тюрьму. Если он извлечет из этого урок на будущее и начнет вести другой образ жизни, значит, предупреждение преступления достигло своей цели.

Спустя примерно сто лет после выхода в свет первых работ по пенологии, рост рецидивной преступности перемещает в науке акценты: теперь наказание должно соответствовать не преступлению, а преступнику, поведение которого считается детерминированными природными дефектами и неблагоприятными условиями его жизни. Фактически это означает торжество целесообразности над справедливостью. Преступник подобен больному, его надо лечить до выздоровления, то есть исправления.[316] Следовательно, общее предупреждение сменилось предупреждением специальным.

К середине 1970-х идеал реабилитационной практики подвергся серьезной критике. Пессимистическое убеждение, что «с этим ничего нельзя поделать», стало едва ли не столь же популярным, как реформистский оптимизм в предшествующие десятилетия.

Довольно быстро, некарательное воздействие обнаружило свою несостоятельность. Изучение скрытой преступности показало, что между преступниками и неприступниками нет личностных различий. Изучение рецидива показало, что его уровень не снижается под воздействием повышение образования преступника, медицинского или любого другого некарательного воздействия. То есть, специальное предупреждение вновь уступает место предупреждению общему,[317] в науке возобладала точка зрения, что общее устрашение более важно, чем специальное.[318]

Возобладала точка зрения, что дальнейший путь вора менее важен, чем предупреждающий эффект тюрьмы и наказания на миллионы других людей, которые дважды подумают, прежде чем украсть. В конце концов, арест некоторых «олигархов» (злостных неплательщиков налогов) может проводиться в рамках своеобразных «учений»: «Один сидит – другим наука». Видимо, это работает.

На самом же деле, важен не столько факт санкций, сколько то, что люди знают и думают о санкциях. Полностью секретная система наказаний, если бы она была возможной, не смогла бы изменить ничьего поведения. Воздаяние по заслугам рассматривается как единственно обоснованная реакция на преступление с учетом тяжести и смягчающих обстоятельств.

Уильям Палей в свое время считал, что «транспортация» осужденных на Американский континент и в Австралию является очень легким наказанием. Она не имеет большого значения для предотвращения преступности, так как эффект этого наказания не понятен для людей. Виновные могут испытывать страдания от такого наказания, но эти страдания далеки от граждан его страны: невзгоды осужденных не видны для них, условия отбывания наказания не вселяют ужаса в сограждан, для которых оно должно иметь сдерживающий эффект.

Э. Дюркгейм сформулировал законы эволюции наказания: количественный и качественный: интенсивность наказания тем выше, чем менее развито общество и чем ближе к абсолютному характер государственной власти. Исследования, проведенные в 70-е годы XX века не подтвердили существование этих законов. Также и проведенное П. Сорокиным изучение истории уголовного права Франции, Германии, Италии и России привело его к выводу, что тенденции гуманизации наказания не существует - есть лишь флуктуации суровости и в довольно узких пределах.

Тем не менее, следует отметить, что устрашение - это по существу, психологическая концепция. Люди предположительно реагируют каким-то образом на отдельные события, и реакция зависит от их индивидуальности. Наказание позорно, но восприятие позора совершенно различно. Арест может сломать жизнь респектабельного человека, а молодой и удачливый вор рассматривает его как оценку своей работы.

В некотором смысле наказание развивается вместе с экономикой. Наказание рабством невозможно вне экономики, основанной на рабстве, тюремный труд не возможен без существования мануфактуры. Расцвет телесных наказаний во времена феодализма объясняется тем, что уже нет рабства, но еще нельзя штрафовать.

Что же касается суровости наказания, то она определяется не его содержанием, а его восприятием. То есть, наказание приводится в соответствие с господствующими ценностями данного общества, включая ценность охраняемых благ и тех благ, которых лишает осужденного наказание.

Важной проблемой является и вопрос о допустимости смертной казни. «Учреждение смертной казни есть последняя важная позиция, которую варварское уголовное право (прямая трансформация дикого обычая) еще отстаивает в современной жизни. Все более и более редеет еще недавно густая толпа защитников, которую собрал вокруг себя полуистлевший идол, еле держащийся на двух подбитых глиняных ногах: на теории возмездия и теории устрашения».[319]

Разумеется, это утверждение В. Соловьева необходимо воспринимать критично. Н.А. Бердяев писал, что русскому народу присуще совмещение человечности и жесткости. Человечность «…относится к русской идее на вершинах ее проявления. Лучшие русские в верхнем культурном слое и народе не выносят смертной казни и жестоких наказаний, жалеют преступника…».[320]

Здесь следует выделить два момента. Первый – устрашение. Исторически смертная казнь присутствовала главным образом как одно из наиболее эффективных средств устрашения и, следовательно, предупреждения преступности. Так, аргументы Уильяма Палея по этому вопросу сводились к следующему. Карательный эффект смертной казни, сохраняется до тех пор, пока условно взятая остальная часть преступников будет испытывать воздействие этого эффекта и их противоправную деятельность будет сдерживать страх перед указанным наказанием. До тех пор, пока страх и ужас от смертной казни несут в себе угрозу для людей, эту меру наказания следует применять. В этом заключается рационализм смертной казни и достижение принципа: наказание, применяемое к немногим, вселяет страх во всех.

У. Палеем отстаивалась позиция о недопустимости присутствия связи между смертной казнью и фактом предыдущего осуждения лица за какое-либо преступление. Кроме того, случаи применения смертной казни должны принципиально зависеть от точного и всестороннего установления всех обстоятельств преступления. У. Палей выделял два метода отправления уголовного правосудия при назначении смертной казни. Первый – регулярное применение смертной казни, но за незначительное число строго определенных видов преступлений. При втором методе необходимо предусмотреть смертную казнь за широкий круг преступлений, но исполнять в небольшом демонстративном количестве в отношении каждого из деяний.

Проблема, разумеется, не может быть однозначно решена. Никто не предлагает отпускать на волю убийц. Вопрос состоит в том, добавляет ли смертная казнь что-то сверхустрашающее по сравнению с пожизненным заключением. И если что-то добавляет, достаточно ли этого для того, чтобы смертная казнь имела смысл. С одной стороны, для обыденного сознания страх смертной казни в отдаленной перспективе лишен какой-либо побудительной силы. Социально приспособленный человек хорошо защищен от сознания своей смертности. Психологическая защита личности не пропускает негативную информацию, нейтрализует страх, даже при достаточно высокой реализации угрожающего стимула.

С другой стороны, экономисты, рассматривающие преступление как вариант особо рискованного бизнеса, и считающие что преступник действует рационально, отмечают, что вероятность потерять жизнь оказывает определенный сдерживающий эффект.

Тем не менее, смертная казнь как устрашение в настоящее время в цивилизованных странах не применяется. Она применяется для удовлетворения чувства общественной справедливости. «Без принуждения уголовное правосудие было бы бессильным, без воспитания бесчеловечным. Однако, без справедливости правосудие вообще перестало бы существовать».[321]

Наказание же, в целом, осталось для нас тем же, что и для наших предков. Это по прежнему акт мести и одновременно акт искупления, оскорбление, нанесенное нравственному чувству общества – вот за что общество мстит, и это оскорбление должно быть искуплено наказанием. Даже самое несовершенное сознание способно понять принципы талиона: «око за око, зуб за зуб». И хотя принципы талиона практикуются редко, но они лежат в основе всякого уголовного права.

В случае со смертной казнью следует, однако, учесть один аспект: в целом общество не проявляет интереса к личности преступника после вынесения приговора, если его вина в ходе судебного разбирательства была доказана. Но если наказан невиновный, особенно в случае высшей меры наказания, то этот факт оскорбляет общественное сознание в большей степени, чем само преступление, так как следствием ошибки может стать каждый.

Раздел 8. Философия права и современность.

Дата добавления: 2014-12-27