Свидание

В призрачном свете луны, под покровом ночи, мотылек садится на цветок, опыляет – спаривается с цветком – и исчезает. Мы, люди, делаем абсолютно то же самое, за исключением того, что процедура включает в себя еще и обед. Итак, вкратце, свидание – это когда двое или больше людей едят вместе и общаются, чтобы выяснить, в состоянии ли они переносить общество друг друга, чтобы затем один мог опылить другого под покровом ночи.

Эксли повел меня в «Стрип‑Хаус» на Двенадцатой авеню. Хотя это и был один из лучших стейк‑баров в округе, где подавали нью‑йоркские отбивные, нежные и мягкие, словно подтопленное сливочное масло, я сочла это странным выбором. Стены ресторана были темно‑красного цвета. Освещение слабое, цвета горчицы. Романтично, но мрачновато. Будто получила в подарок дюжину черных тюльпанов, прекрасных, но вовсе не тех ярко‑желтых, которых ожидаешь.

Когда я пришла, он был уже в баре. Сидел спиной ко мне, и я немного понаблюдала за ним. Он не напевал и не разговаривал с женщиной, сидящей рядом с ним, хот она выглядела вполне мило и смотрела в его сторону. Он просто сидел и ждал. Я могла бы долго так стоять. Было что‑то волнующее в том, чтобы наблюдать за тем, как Эксли ждет, но я знала, что заставлять его ждать нечестно, и поэтому пробралась к барной стойке.

Сначала я обратила внимание на его руки. Они были намного светлее, чем лицо, потому что желтые рабочие перчатки, которые он все время носил, защищали их от солнца. Я их видела открытыми в первый раз: они были меньше и более ухоженные, чем я представляла себе, словно садовые перчатки делали всю работу сами.

Рукава светло‑голубой рубашки были закатаны и открывали загорелую кожу. Голубизна рубашки была под цвет глаз, и мне показалось, что я на улице и смотрю прямо в небо. Интересно, догадывался ли он об этом. Он не производил впечатления человека, которого заботят такие мелочи, как внешность, поэтому вполне возможно, на самом деле они его заботили.

– Ты хотел стать продавцом растений? – спросила я, когда мы устроились за столом.

Он рассмеялся во весь голос и закатал рукава еще выше, словно приступая к чему‑то серьезному.

– То есть ты хочешь знать, была ли у меня когда‑нибудь настоящая мечта?

– Нет‑нет, я совсем не об этом.

– Лично я считаю, что выращивать и продавать тропические растения в городе Нью‑Йорке очень престижно.

Я не привыкла к людям вроде Эксли, чьи представления о честолюбии не были связаны с деньгами.

– В этом городе у людей просто неутолимая потребность в живой природе, – произнес он, намазывая маслом булочку. – У них прямо слюна течет при взгляде на что‑то живое, как при виде пищи. Продавать растения в таком мегаполисе – хороший бизнес.

– Да уж, этот город не очень богат зеленью.

– Ты когда‑нибудь наблюдала, как люди здесь смотрят на любую живность?

– Нет, на самом деле нет.

– А я видел. Я наблюдаю это целыми днями. Они бродят по рынку, восклицая что‑то вроде: «Уууу, ты видел эти помидоры?» Или: «Аааа, глянь на эти классные тюльпаны».

– Итак, одобряют?

– Это не совсем точное слово. Скорее, будто это последний цветок или последний овощ, который они видят. Крайняя степень удивления. Вроде потрясения оттого, что в мире осталось еще что‑то настоящее. Когда я впервые это услышал, я расстроился. Мне захотелось привезти в город какое‑нибудь дикое растение. Так я и начал.

– Я не скучаю по природе.

– Да нет, скучаешь. Поэтому я тебе и понравился. Ты все еще хочешь верить в миф о нормальном мужчине. И ты увидела его во мне. Я видел парней из твоей тусовки, тех, кто приходят за покупками на овощной рынок. И понимаю, чем привлекателен для женщины твоего типа.

Я поняла, что явно недооценила проницательность Эксли.

– Была замужем?

Я кивнула:

– Четыре года.

– А что за человек был твой муж?

Я улыбнулась:

– Алкоголик.

– Хм. А дети?

– Нет. Он хотел, но я боялась, потому что он слишком много пил.

Я немного помолчала, припоминая разговор с моим бывшим мужем:

«Если ты сейчас уйдешь, у меня никогда не будет ребенка».

«Это не моя вина. Я хотел детей. Ты хотела ждать и ждать. Я не знаю, чего ты ждала».

«Если у меня никогда не будет ребенка, то из‑за тебя. Хочу, чтобы ты это знал. Хочу, чтобы ты с этим жил».

«Если бы у тебя был ребенок, как у нормальной женщины, я бы не ушел сейчас. У меня была бы причина остаться».

«Если бы ты пил, как нормальный мужчина, я бы родила. Но если бы я родила ребенка от тебя, мне пришлось бы заботиться о двух людях, которые не могут обойтись без бутылки».

«Ты хочешь сказать, что я ребенок?»

«Я хочу сказать, что ты пьяница».

– Поэтому он ушел? Потому что ты не хотела детей?

– Почему ты решил, что это он ушел?

– Ты производишь впечатление довольно застенчивой женщины.

– Он сказал, что уходит, потому что влюблен в другую. А через год и от нее ушел.

– Спорю, ты была счастлива.

Я засмеялась:

– Очень.

Я раньше никому не рассказывала о своем бывшем муже то, что рассказала сейчас Эксли, и мне стало неловко. Не потому, что мне не нравилось с ним разговаривать, но истинной причиной того, что мы сидели рядом в ресторане, были деньги.

– Почему мы здесь? Из‑за нас или из‑за черенков?

– Ага. Извечный вопрос «кто мы»?

– Нет, не то.

– Ты думаешь о том, есть ли у нас будущее?

– Остановись. Я просто спросила, почему ты сидишь со мной в этом чудесном ресторане.

– Ладно, я здесь из‑за тебя. Но и из‑за черенков. Может быть, потому, что черенки я получил от тебя.

– Я купила свое первое растение из‑за тебя. Ты это знаешь?

– Первое в твоей жизни?

– Да. Райская птица была моим первым растением.

Он улыбнулся:

– Итак, я у тебя первый.

– Поэтому я здесь.

– Что за человек дал тебе черенки? Человек из прачечной?

– Армандо?

– Он тебе хоть нравится?

– Мне нравится его прачечная, я не знаю, нравится ли он мне.

– Почему нет?

– Он странный. Иногда мне кажется, что он с другой планеты. Но его прачечная самое фантастическое место на свете. Зеленая трава и ярко‑красные маки, лаванда и лимонная вербена, пальмы.

– Звучит прямо как райская музыка.

– У него на полу растет мох. Мне просто не может нравиться человек, у которого мох растет на полу.

– Прямо волшебный сад.

– Ну да, сказочный сад со стиральными машинами.

– Когда я был ребенком, отец рассказывал, что сказочные феи живут в норках, во мху около пней. Целыми семьями. Он говорил, что если я лягу на землю и загляну в норки, то смогу их увидеть, но показываются они только маленьким детям.

– Может, поэтому ты так любишь растения. Потому что в глубине души веришь, что внутри растений живут феи.

– Может, тебе нравится прачечная потому, что там во мху обитают феи?

– Может быть.

– Я уже, кажется, говорил тебе, что для женщины, у которой никогда не было дома цветов, у тебя слишком большая тяга к растениям и людям, которые ими занимаются.

– Расскажи мне о девяти растениях.

– Я их никогда не видел. У тебя больше шансов увидеть их, чем у меня.

– На самом деле нет. Сомневаюсь, что Армандо их мне покажет. Он держит их взаперти где‑то в дальней комнате прачечной.

– Соображает. – Эксли провел по волосам, приподнимая пальцами верхние, выцветшие на солнце пряди, из‑под которых показались более темные волосы. – Девять растений очень красивы и опасны. – Он заглянул мне в глаза. – Как хороший любовник. Близко я видел только одно из них и слышал еще о двух.

– Какое ты видел?

– Синнингию красивую, также известную как глоксиния, растение, олицетворяющее любовь с первого взгляда. Легенда гласит, что любой, кто найдет глоксинию, влюбится в первого встречного.

– И кого же ты увидел?

– В то время я был совершенно один в джунглях Перу, охотился за растениями.

– Ты в Перу охотился за растениями? Господи, ты так сильно подсел на них.

– Когда я впервые увидел глоксинию, поблизости не было никого, в кого можно было бы влюбиться. Немного позже я увидел нескольких человек, которые ехали домой, но я не влюбился ни в кого из них. А вернувшись в Штаты, я увидел первым Джимми, парня, который на рынке рядом со мной продает яблочный сидр. Мы с ним тоже не влюбились друг в друга, если тебе вдруг интересно.

– Итак, ты не думаешь, что это – правда? Нууу, что растения влияют на людей?

– Я полагаю, что надо иметь все девять растений. Когда у тебя только одно, не думаю, чтобы оно работало.

– Ага, вот и Армандо сказал то же самое.

Эксли непроизвольно вздрогнул.

– Кто‑нибудь знает, какие именно растения составляют эту девятку? Это где‑нибудь написано, в какой‑нибудь книге или, может, в стихах?

– Нет. Трудно понять, что это за девять растений. Согласно легенде со временем они меняются, и ты сможешь узнать их, только если они покажутся тебе сами. А они показываются только людям, которые готовы к этому.

– Готовы к чему?

– Точно не знаю. Но догадываюсь, что человек должен быть достаточно мудрый или что‑то в этом роде.

– Как, ты думаешь, Армандо их нашел?

– Возможно, они нашли его. Я же сказал, нельзя охотиться за растениями, они должны сами искать тебя. То есть, представь, если бы каждый мог их найти, все люди жили бы в тропических лесах и джунглях Южной Америки и Океании.

– Но ведь ты искал растения в Перу?

– Я был молод и глуп. И верил, что смогу их найти.

– А еще растения, о которых ты слышал?

– Я только знаю, что одно из них суккулент, каких миллионы. А другое относится к растениям, расцветающим по ночам. Женский цветок, который открывается ночью и закрывается днем, как и большинство женщин.

Я улыбнулась и одернула свитер, чтобы он плотнее обтянул меня и подчеркнул фигуру.

– О, не сиди так. – Он развел мои руки, скрещенные на груди.

– Здесь холодно.

Он потер мне плечи:

– Так лучше?

– Не особенно.

Он притянул меня к себе и поцеловал. Это меня удивило. Обычно я ненавидела целоваться в ресторанах. Мне было обидно за других посетителей, у которых, возможно, никого не было потому, что они были либо слишком старыми, чтобы иметь партнера, либо просто одинокими.

Эксли не думал о других людях и поцеловал меня снова. Он был на вкус как медовое масло из булочек, и, когда он остановился, мои губы сами по себе остались приоткрытыми в ожидании новых поцелуев.

Он откинулся на стуле:

– Теплее?

– Намного.

– Раньше говорили, что девять растений даруют вечную жизнь тому, кто ими владеет.

Мне вдруг стало интересно, сколько лет Армандо: ведь у него есть все девять растений.

– Но теперь, – продолжал Эксли, – легенда изменилась, и считается, что девять растений приносят счастье в различных формах: деньги, любовь или даже дети.

Я подумала обо всех этих людях около прачечной. Людях, которые приходили к Армандо. Они приносили ему любовь, деньги и в некотором роде были его детьми.

– Ну, скажем, эти растения очень и очень ценное и удачное приобретение, поскольку приносят людям то, чего они больше всего хотят.

– Почему они не нашли тебя?

– Я все время задаю себе этот вопрос. Я сделал все, что мог, чтобы приготовиться к встрече с растениями, но они не пришли. Люди проводят годы, иногда всю жизнь, оттачивая ум, пытаясь довести до совершенства свое сознание, которое привлечет к ним растения. Они едут в Индию и живут с гуру или проводят годы на Амазонке с шаманами, лекарями и знахарями всех сортов. Но, даже проделав все это, чертовски трудно приобрести все девять растений. Поверь мне, многие так и умерли, не добившись ровным счетом ничего,

– Ради легенды?

– Люди и ради меньшего шли на плаху.

Выйдя из ресторана, Эксли потянул меня на Двенадцатую улицу, между Пятой авеню и Юниверсити‑плейс. Мы начали страстно целоваться, обсуждая в перерывах растения и мифы о бессмертии, любовь вообще и воспроизведение потомства в частности. Мы целовались благодаря индейским шаманам, знахарям и черенкам из прачечной в Нижнем Ист‑Сайде.

Когда он прижимал меня к себе, от его пиджака пахло свежей землей. Я расстегнула три верхние пуговицы на рубашке Эксли и прижалась лицом к его груди, к мягким, как весенняя трава, волосам.

Он был первым мужчиной, с которым я целовалась после развода, и у меня было ощущение, что вся моя боль и отчаяние стоили этих поцелуев и были выстраданы именно ради них. Так, словно, если бы я никогда не встретила своего мужа, а потом с ним не развелась, я бы не стояла сейчас на углу с продавцом цветов, который целовался лучше, чем кто‑либо в моей жизни.

Я схватила его за руку.

– Хочу тебе кое‑что показать. Пошли.

– Куда мы идем?

Пройдя четыре улицы и сто раз поцеловавшись, мы добрались до места.

– Вот мы и пришли. Это – прачечная самообслуживания. – Я произнесла это с некоторой долей благоговения.

Эксли слегка отступил, чтобы все лучше разглядеть. Должно быть, мы выглядели как двое ненормальных: с открытыми ртами заглядывающими в грязное, треснувшее окно старой прачечной. Он вынул из кармана зажигалку и прильнул к окну. Пламя зажигалки вдруг выхватило папоротник из темноты, словно рок‑звезду в финале шоу.

– Это он. Это огненный папоротник.

Я чувствовала себя так, точно сделала ему величайший в мире подарок.

– Красавец. Восхитительный. – Он повернулся ко мне. – Спасибо за то, что показала его мне. Благодарю тебя за то, что показала мне нечто столь изысканное.

Когда мы уходили оттуда, я взяла его за руку и не отпускала всю дорогу до моей квартиры.

Когда мы вошли, райская птица лежала на боку. Ее длинные листья были неловко подвернуты под каким‑то странным углом. Вокруг валялась земля из горшка.

– Ее надо пересадить. Не возражаешь, если я сделаю это?

Эксли прямо‑таки уронил мою руку, кинулся к растению и начал собирать землю в горшок

– Она никогда раньше не падала. Однажды опрокинулся кротон, но райская птица никогда.

Я взяла его за руку и тянула, пока он не поднялся. Обняла его за шею и прошептала:

– У меня есть земля и садовые ножницы. Я знаю, что такое земляной ком на корнях. И я обещаю тебе, что сделаю это утром.

– Прости. Это у меня в крови. Она – мой ребенок.

– Я не собираюсь оставлять ее без присмотра и не позволю, чтобы с ней что‑нибудь случилось.

– Знаю.

Эксли поднял меня и отнес на кровать. Его руки, испачканные землей, выглядели теперь намного лучше. Не такие бледные. Этими руками можно делать все, что угодно: строить дома, рисовать картины, сажать деревья и выразить все, что нужно и хочется. Он нежно гладил меня, как я обычно гладила листья райской птицы. Он разговаривал со мной руками, и я понимала, как сильно соскучилась по такому общению.

Он взял щетку с туалетного столика. Она была очень мягкая, для маленьких детей. Сел на кровать за моей спиной, поднял волосы с плеч и провел по ним щеткой. Не передать, до чего приятно.

– Похоже на низ грибной шляпки. Она как бы сдвигает верхний слой эпидермиса, и кожа в большей степени обнажена для прикосновений. Становишься более чувствительным и более чувственным.

Он провел щеткой по плечам, груди, а затем медленно по волосам.

– Я заново выращиваю тебя и обновляю: убираю все старое. Делаю тебе новую кожу, новые волосы, клетки, новую тебя.

– Я не растение.

– Да нет, именно растение. Твои волосы растут из корней, как растения. При хорошем уходе они вырастают длинными и блестящими. Я забочусь о тебе на клеточном уровне. Все лишнее убираю и отскребаю. – Он пробежал пальцами по моей спине. – Это просто сумка для тела, упаковка, чтобы сохранять форму, чтобы ты выглядела собой. Мне бы хотелось не просто прикоснуться к твоей коже, а сделать это изнутри.

Он занялся со мной любовью, проник внутрь. Было что‑то совершенно особенное в такой тесной связи с мужчиной, а может, вовсе и не с мужчиной, а с растением, которое приняло образ человека. Как‑то настолько естественно, что напоминало слияние с природой. Нечто заходившее за пределы и обыденность современной жизни, настолько за ее рамками, что для этого еще не придумано точного определения.

На следующий день Эксли не позвонил. И еще через день. И через два. Я скучала по нему. На следующий день, и через час, и даже через минуту, скучала по‑настоящему.

Он был первым мужчиной, с которым после развода я занималась любовью. А из‑за того, как он любил меня, я чувствовала себя так, словно он вообще был у меня первым. Даже в глазах Карлоса, нашего портье, вместо обычной жалости наконец появилась некоторая надежда. Мне надо было найти Эксли. Я не могла опять видеть жалость в глазах Карлоса.

Через три дня я решила, что ждала достаточно, чтобы соблюсти принятые в Нью‑Йорке приличия, и пошла на овощной рынок.

Была суббота, самый оживленный день недели, и на рынке было людно. Я огляделась в поисках Эксли, но на привычном месте его прилавка не было. Я поискала знакомые соседние ларьки, чтобы убедиться, что я в нужном месте. Осмотревшись, я увидела «Барнс энд Ноубл» прямо справа от меня, а немного сбоку индийский магазин с подарками для кошек. Продавец апельсинов из Калифорнии был на своем обычном месте, но Эксли нигде не было видно.

Перемещаться с одного конца рынка на другой в поисках, как они говорили, «удачного места» для продавцов не было чем‑то необычным, и маловероятно, что он пропустит субботу, самый прибыльный день недели, поэтому я знала наверняка, что он где‑то здесь, в толпе.

Я прошла рынок из конца в конец, вглядываясь в каждого продавца. Я заглядывала за каждый прилавок, даже в задних рядах. Больше половины были уставлены растениями и оставляли лишь узкие тесные проходы, что чрезвычайно затрудняло движение, но даже после того, как я обошла все дважды, я все еще не нашла Эксли.

Я вернулась обратно к Джимми, чей прилавок с яблоками сорта «Гренни Смит» теперь стоял на месте Эксли.

– Вы не знаете, где Дэвид Эксли?

– Парень с тропическими растениями?

– Да, блондин с тропическими растениями, который обычно стоял на этом месте.

– Не‑е. Я знаю только, что он разрешил мне поставить прилавок на его место. Обычно я торговал с кузова грузовика, а это как заноза в заднице. Его нет уже пару дней, так я и установил здесь прилавок.

– Как долго?

– Что «как долго»?

– Он сказал вам, как долго вы можете использовать его место?

– Всегда. Он сказал, что уезжает и не вернется обратно.

– Когда он это сказал?

– Ну, не знаю. Четыре, может, пять дней, может, неделю назад. Думаю, в прошлую субботу.

– В прошлую субботу он сказал, что больше не вернется?

Я не стала ждать ответа и помчалась прямо в прачечную. Я уже давно не бегала и, пробежав всего один квартал, ужасно запыхалась, но продолжала бежать, задыхаясь, как девяностолетняя старуха.

Я свернула за угол между Двенадцатой и Первой авеню. И с облегчением увидела, что на улице начинается традиционная субботняя уличная ярмарка. Десятки людей толпились на площади, выбирая самые хорошие места для своих лотков и киосков с майками для взрослых и ползунков с надписью «Я люблю Нью‑Йорк». Через час повсюду от жаровен поднимется запах итальянских сосисок, зеленых перцев и лука, а детские рожицы будут покрыты сахарной пудрой с вафельных трубочек. Все выглядело нормально, и я присела, положив руки на колени, чтобы немного перевести дыхание и утереть пот, заливающий глаза.

Я уже подходила к прачечной, когда внезапно наступила на что‑то острое. Прыгая на одной ноге, я выдрала из подошвы кроссовки крупный осколок стекла. Я утерла стекающий по лицу пот и посмотрела на прачечную. Вся улица сверкала бриллиантовым блеском. Повсюду валялись осколки. Я поняла, что опоздала.

Из‑за спин толпящихся людей мне было видно, что огромное центральное окно прачечной разбито и дыра заклеена желтой лентой. Я протиснулась сквозь толпу, чтобы увидеть все поближе. Меня охватила паника при мысли, что Армандо пострадал. Люди из соседних домов заполонили всю улицу, и, распихивая их локтями, я тщетно пыталась заглянуть внутрь помещения.

Наконец я добралась до дыры. Острые осколки стекла торчали из металлической рамы. Я посмотрела на потолок, медленно задирая голову вверх, страшась увидеть то, что случилось с нежными тропическими растениями, выставленными на весенний ветер и холод.

Все было хуже, чем я предполагала. Флуоресцентные лампы треснули или были полностью разбиты. Разорванная леска свисала с потолка. Повсюду была земля. Должно быть, она высыпалась из горшков, когда они падали с лески.

Растения, свалившиеся с потолка и со стиральных машин, валялись на полу, растерзанные, затоптанные ногами, покрывая вывернутый мох

Вьющиеся и штамбовые розы лежали под сушками, похожие на пятна крови. Армандо говорил мне, что их надо всегда держать около сушек, потому что тепло способствует их благоуханию. Распотрошенные стебли душистого табака валялись на столе для упаковки. Он говорил, что мускусный запах табака единственное, что может перебить запах отбеливателей.

Яркая фуксия, которую для Армандо опыляли домашние пчелы, беспомощно лежала на полу. Над ней жужжали пчелы в тщетных поисках цветков для опыления.

И лишь фикус стоял нетронутый в центре комнаты как одинокий свидетель кровавой бойни.

Теперь, когда растения были уничтожены, я беспрепятственно могла видеть секретную заднюю комнату. Дверь была сорвана с петель. В центре зияло идеально ровное круглое отверстие, которое можно сделать только циркулярной пилой. В отличие от основного зала задняя комната была безупречно чистая и абсолютно пустая. Ни на полу, ни в углах ничего не валялось. На полу ни пятнышка.

Девять растений исчезли.

Фикус и все мертвые растения, лежавшие на полу, не представляли никакой ценности. Только знающий человек мог так безошибочно знать, что выбросить, а что оставить без внимания.

Я спрятала лицо в ладонях. Из прачечной украли только девять растений. Даже старая медная касса стояла в углу нетронутой.

Я видела, как Армандо вышел из полицейской машины. Приподнял желтую с черными точками ленту, окружавшую прачечную, словно рой пчел, и вошел внутрь. Я с облегчением перевела дух. По‑видимому, я подсознательно все время подавляла в себе страх при мысли, что Эксли как‑то навредил Армандо.

– Мне надо с ним поговорить! – прокричала я полицейскому.

– Подойдите! – крикнул он в ответ.

Армандо обернулся, перегнулся через ленту и, схватив меня за руку, сильно дернул к себе.

– Человек, который купил черенок огненного папоротника, – сказал он, прежде чем я открыла рот.

Я кивнула.

Он притянул меня еще ближе:

– Ты говорила ему про девять растений?

– Нет.

– Как он узнал?

Я не смогла заставить себя рассказать ему, что показала Эксли прачечную.

– Ты ничего ему не рассказывала о растениях?

– Я сказала, что они у вас есть. Но я не говорила ему, где они. – Я врала. – Он ими не заинтересовался. – Я опять врала. – Он сказал, что это шутка. Бабушкины сказки для садовников. Просто легенда.

– За эти бабушкины сказки я отдал полжизни.

У меня слезы навернулись на глаза, хотя я уже целую вечность не плакала. Никогда за всю мою жизнь мои поступки не приводили к подобной катастрофе.

Я представила себе Эксли, задохнувшегося от восторга при виде огненного папоротника, стоявшего у окна, прижав руку ко рту. Я представила себе, как на белом грязном грузовичке он подъезжает к прачечной и разбивает кирпичом окно. Я слышала звон оконного стекла. Я была уверена, что он долго будет звучать у меня в ушах.

Узнав подробности, я поняла, что ошибалась насчет окна. На самом деле Эксли высверлил маленькое аккуратное отверстие, достаточное для руки, и открыл старую задвижку на двери. Окно разбилось позднее; стекло вокруг дырки растрескалось.

Я нащупала деньги в кармане и поняла, что Армандо прав. Огненный папоротник сделал меня жадной. Он загипнотизировал сначала меня, а потом Эксли.

– Я вам все компенсирую. Заплачу за окно и растения.

– Я в тебе ошибся, переоценил. Я думал, ты умнее. Здесь нечего стыдиться. Мы – то, что мы есть, пока не случается неприятность. В следующий раз не будешь такой дурой, да и я тоже.

Я вытащила деньги из кармана.

– Это за огненный папоротник – Я протянула их ему.

Он покачал головой и взял. Не говоря ни слова, приподнял желтую ленту и подошел к людям из соседних домов, собравшимся на улице.

Я слышала, как он успокаивал тех, кто стоял ближе, но я знала, что в действительности утрата любимых растений разбила ему сердце. Они были его учителями, его друзьями, его связью с окружающим миром. И я знала: их невозможно заменить.

Я бросила последний взгляд на помещение прачечной. Теперь она была как все остальные прачечные в Ист‑Виллидж. Обшарпанные плитки, огромные серые машины, записки, написанные от руки и небрежно приколотые к пробковой доске, старые треснутые пластиковые столы для упаковки.

Теперь, когда больше не было растений, я поняла, возможно, в первый раз, сколько любви и труда потребовалось, чтобы превратить обычное помещение в то чудо, каким была прачечная Армандо.

Я повернулась и пошла домой, зная, что разрушила маленький островок красоты в мире. Есть такие вещи, которые невозможно исправить, и я понимала, что никогда не смогу компенсировать Армандо его потерю.

Однажды он рассказал мне, казалось, это было сто лет тому назад, что, если я расскажу кому‑нибудь о девяти растениях, мне их никогда не увидеть. Он был прав. Но теперь и ему самому их никогда не увидеть.

Дата добавления: 2015-05-06