Вениамин Фильштинский. Открытая педагогика. что было там некое недовольство друг другом — режиссера и акте­ров

Театр и педагогика

что было там некое недовольство друг другом — режиссера и акте­ров. И, прежде всего, это были претензии актеров к Эфросу. Прав­да, они вполне скромно бурчали о своих проблемах. Вполне скром­но — никакой дерзости, упаси Бог! В том-то и дело, что это еще не был конфликтный период конца Малой Бронной или Таганки. Нет, это еще был Ленком, был период расцвета творчества Эфроса. И вот где-то, видимо, уже ближе к концу этого почти четырехлет­него периода его работы в Ленкоме я и оказался на репетиции «Мольера». Итак, актеры бурчали. В чем был смысл их «бурча­ния»? Естественно, я сейчас не скажу, кто именно и что говорил, не процитирую точно, но смысл я запомнил очень хорошо: Актеры: «Вы нами мало занимаетесь». Эфрос: «А в чем дело?»

Актеры: «Вот раньше вы с нами делали этюды, вы с нами по­дробнее всем занимались».

Этот актерский тезис я очень хорошо запомнил. И помню, в ка­ком духе был ответ Эфроса. Он сказал примерно так: «Да вы уже сами не маленькие, можете сами обдумывать подробности, а мне более важна сейчас моя режиссерская профессия, мне интересно строить спектакль, находить его музыкальность». То есть, он при­знал, что у него новые интересы. В ответ продолжалось бурчание: «Вы нами не занимаетесь». За всем этим чувствовались неудовлет­ворение и обида. А он опять: «Сами работайте — не маленькие!» Такое вот было противостояние...

Вот теперь мы вольны встать па ту или на другую сторону: па сторону Эфроса или на сторону актеров... А, действительно, сколь­ко можно возиться с актерами, с мастерами, занимаясь подробны­ми этюдными пробами? Это, с одной стороны. С другой же сторо­ны, жизнь показывает, что с актерами, увы, приходится возиться всегда. Нет идеальных актеров. Даже Эфрос не имел труппы, сплошь состоящей из Смоктуновских, юрских или михаил-чеховых. И вот нынче в воспоминаниях Антонины Дмитриевой, которые я продолжу цитировать, нахожу почти полное соответствие моим собственным давнишним воспоминаниям: «В Ленкоме Эфрос по­степенно уходил от этюдного метода. И «Чайку» и «Мольера» он уже ставил по-другому. Мы не понимали, почему, даже упрекали его, помню, я говорила: «Анатолий Васильевич, а как хорошо мы ра­ньше работали...». А ему уже скучно было работать так, как рань­ше, он считал это ученичеством и стремился вперед, уже не очень оглядываясь, поспеваем ли мы за ним. Он приходил к началу работы с уже готовым замыслом, а не придумывал его, работая с нами. И когда я его упрекала, он говорил: «Тоня, да я вас всех обманывал, я

только делал вид, что вы тоже что-то сочиняете, это был обман». А я ему говорила: «Обманите меня еще, Анатолий Васильевич». Но он уже никогда к этюдному методу не возвращался».

Этот короткий диалог поразителен. Вслушаемся. «Это был об­ман» «Обманите меня еще». Какой здесь подтекст у актрисы...

Приведу все же еще одну цитату из Антонины Дмитриевой, акт­рисы, которую Эфрос создал, которая бесконечно его любила, сде­лала с ним замечательные роли: «В связи с резким изменением его метода работы я стала как-то плохо себя ощущать. Исчезла лег­кость, уверенность, может быть, потому и отношения у нас стали портиться. В «Чайке» я играла Машу и помню, как Эфрос выходил на сцену и показывал. А раньше никогда себе этого не позволял. Я должна была повторять его интонации, а если не повторяла, он был недоволен. В какой-то момент он меня даже с роли хотел снимать. Конечно, не только мне, всем показывал и предлагал интонации и Леве Дурову (он играл Медведенко), и другим. То ли торопился, то ли скучно стало заниматься ученичеством, — не знаю. Ему казалось, что он уже все придумал, а мы теперь только должны это выпол­нять».

Вот ведь как...

Воспоминания Дмитриевой — удивительные, это какое-то лири­ческое излияние. Ее заметки закапчиваются моментом смерти Эф­роса. «Случилось самое страшное, совсем непонятно, как жить да­льше».

Так любила Актриса Режиссера. Но к концу их общения эта лю­бовь, получается, оказалась неразделенной.

Перечитывая воспоминания Антонины Дмитриевой, думаешь о творческой и человеческой судьбе, о творческой дружбе. И, как это пи странно, о творческом методе. Рискну обобщить эту ситуацию: кончился этюдный метод — кончилось сотворчество — кончилась и актриса, та, что написала: «Все замыслы, все мечты о творчестве были связаны с ним, и только с ним».

Тут думаешь опять-таки о соотношении режиссуры и педагоги­ки. Это вещи нераздельные. Талантливейший выдающийся Эфрос в какой-то момент, вероятно, уже не хотел быть педагогом, хотел быть только режиссером, и сразу что-то нарушилось в его творче­стве. Мне кажется, что это так, хотя, разумеется, это только пред­положение. (Я думаю также, что великий Станиславский не слу­чайно до последних дней вел поиски истины не в области режиссуры, а именно в педагогической сфере театра.)

Еще строки из воспоминаний Александра Збруева: «Мы все тог­да «заразились» Эфросом. В чем-то мы стали похожи друг на дру-

Дата добавления: 2015-03-31