Текст 17

Алексея Константиновича Толстого многие современники считали баловнем судьбы. Действительно, когда читаешь свидетельства современников, то возникает ощущение, что этот красавец, могучий силач, изящный собеседник был рождён под счастливой звездой. Любовью и нежной заботой близких он был окружён с самой первой минуты жизни. Еще ребёнком при содействии Жуковского Толстой был выбран в качестве товарища для будущего императора Александра II, и каждое воскресенье он приходил во дворец играть с цесаревичем. Детская дружба со временем не прервалась, и будущий поэт сохранил самые тёплые отношения с государем, который не упускал возможности продемонстрировать бывшему товарищу по играм своё расположение.

И этом месте нашего рассказа приходится сделать короткое отступление, помогающее понять ту драму, которую переживал один из создателей Козьмы Пруткова всю свою жизнь. Задайте себе вопрос: от чего больше всего страдает человек? От зависти недругов? От малодушия трусов? От материальных лишений? От болезней, осаждающих нас в старости? От равнодушия? От всего этого — да, но, пожалуй, более всего люди страдают от самоуверенной тирании тех, кто желает вам блага, кто считает, что своими действиями служит вашим интересам. Таких доброжелателей вы никогда не сможете убедить в том, что не нуждаетесь в их благосклонности, что вам не нужны приносимые ими жертвы. Они не будут вас слушать, поскольку убеждены, что лучше вас знают, что вам следует делать, к чему вам следует стремиться. Им невозможно внушить простую мысль: они своей опекой лишают вас самого дорогого - свободы. Да, они многое делают для вас, не жалея сил ради вашего благополучия, но и цену за это они бе­рут безмерную.

Всё сказанное применительно к Алексею Толстому приобретает особое значение. Его осыпали милостями, он без помех продвигался по служебной лестнице... Но при этом никто не удосужился спросить Толстого: а нужно ли ему это? Он мечтает быть только поэтом, скром­но служить музе, он хочет уберечь спою душу от ядовитой атмосферы канцелярии и департаментов. Его не слышат, считают, что все его же­лания - это чудачество, которому не следует придавать серьёзного значения. Когда Александр II назначил поэта на должность делопро­изводителя «Секретного комитета о раскольниках», он даже не сом­невался, что сделал это для пользы своего товарища.

— Ваше величество, — умоляет Толстой, - я лес человек рассеян­ный, непрактичный. Я ничего не слышу, кроме стихов.Они гремят у меня в ушах, да и проза меня держит, как щупальцами... Ну скажи­те, могу ли я извлечь гармоничные звуки из тогобарабана, который вы мне вручаете?

Император снисходительно улыбнулся и покровительственно по­хлопал его по плечу.

- Послужи, Толстой, послужи, - только и сказал он.И бедному поэту пришлось взваливать на себя груз тяжких обязанностей, заты­кая рот своему поэтическому вдохновению. В одной из поэм он изо­бразил героя, который обращается с мольбой к владыке: «О, отпусти меня, калиф, дозволь дышать и петь на воле». В этих словах мы слы­шим страстную мольбу ко всем, кто отбирает у человека право ды­шать там, где он хочет, и петь то, что желает его душа. (По В.А. Захарову*) *В.А.Захаров (родился в 1956г.) – известный писатель и публицист. ТЕКСТ18 В августе 1941 года Гитлер пригласил фашистского диктатора Муссолини в Брестскую крепость полюбоваться триумфом немецкого оружия. Два вождя гуляли по дымящимся развалинам в сопровожде­нии ликующей свиты.

Вдруг Муссолини увидел на избитой осколками бетонной стене выцарапанную штыком надпись и попросил, чтобы ему её перевели. Переводчик прочитал: «Умираем, но не сдаёмся. Прощай, любимая родина!» Дуче, услышав эти слова, был потрясён. Удушливый чад, окровавленные руины, развороченная земля, сгоревшие танки и бронемашины, почерневший камень, в который вплавились стреляные гильзы. Тут царили железо и огонь. Под их воздействием крошился гранит, горел камень, жидким становился металл... В этой космого­нической пляске смерти, в этом водовороте первородного ужаса, в этом безумном вихре стихий, казалось бы, нельзя даже представить себеприсутствие человека! Что такое его воля, решимость, отвага в сравнении с этими вулканическими силами, которые вырвались из мерной бездны разрушения? Но вот смотрите: «Умираем, но не сдаёмся. Прощай, любимая родина!» Слепой власти железа и огня советский солдат противопоставил несгибаемую силу духа. Развороченные остовы каменных зданий, зияющие провалы цитаделей, чёрные пус­тоты окон - всё это казалось материализацией человеческой души, развороченной, сломанной, разбитой, но не исчезнувшей, живущей главной солдатской отрадой: мы за родину пали, но она спасена...

Удивительно, но порою огромную, чуть ли не вселенскую значи­мость обретают какие-то детали, частности, мелочи, факты, размер которых в масштабе всемирной истории меньше атома. Дело тут не в том, что писатель или историк навёл увеличительное стекло на какое-то интересное для него событие и произвольно придал ему особенный смысл. Нет, эти мелкие факты отражают могучие тектонические дви­жения, происходящие в неведомых глубинах исторических процессов, скрывающих в себе первопричину всех событий. Так, например, один из немецких генералов в своих мемуарах вспоминал о том, что всех его офицеров глубоко потряс один случай: в плен был захвачен советский солдат, который тащил за собой пушку с единственным снарядом. Это героическое безумие не поддавалось объяснению! Ка­кой нужно обладать титанической волей, чтобы не бросить тяжелен­ное орудие и с неслыханным упорством пробиваться к своим? Не тог­да ли в головах немецких вояк, опьянённых первыми победами, забрезжил смутный призрак позорного краха?

Надпись на стене... Пленный солдат, не бросивший пушку... Всё это кажется мелким, крошечным, микроскопическим в сравнении с армадами ревущих самолётов, танковыми колоннами, войсковыми корпусами! Но в этом «мелком» проявляется самое главное, самое ве­ликое — нравственная сила, та таинственная сила, которая в пыль разрушает точные расчёты полководцев, перед которой в страхе пя­тятся даже законы природы. Пока эта сила живёт в душе народа, по­ка его сердце хранит драгоценную любовь к отчизне, пока через его память струится живое тепло предков, победа будет за нами. (По В. А. Захарову*) *В.А.Захаров (родился в 1956г.) – известный писатель и публицист. ТЕКСТ 19

— Вижу я, что не всё вы понимаете, - услышал я однажды, как на бе­регу реки старый бакенщик Семён распекал деревенских мальчишек. Улыбнувшись, я подошёл ближе, чтобы понять, о чём толковал старик. — И должен я, старый, вам объяснить. А у меня своих дел хватает: бакены проверять, на столбах метки вешать. У меня тоже дело тон­кое, государственное дело. Потому как я при этой реке как охрани­тель... Вот ты говоришь: «Города, заводы, школы, люди». А разве за это мы родную землю любим?

—А за что же ещё? — спросил веснушчатый мальчик. — А ты слушай. Вот ты шёл сюда из Ласковского леса по битой до­роге на озеро Тишь, а оттуда лугами на Остров и сюда ко мне, к пере­возу. А под ноги себе глядел? — Глядел.

-А видать-то ничего и не видел. А надо бы поглядывать, приме­чать, останавливаться почаще. Остановишься, осмотришься, сор­вёшь какой-нибудь цветок или траву - иди дальше. Природу слу­шать, понимать надо. В каждой травинке и в цветке большая пре­лесть заключается. Вот, например, клевер (кашкой вы его называете) пчелой пахнет. От этого запаха и злой человек улыбнётся. А медуни­ца? Или купена. Да вы её, видно, и не знаете. Лист широкий, твёр­дый, а под ним цветы, как белые колокола. Вот-вот заденешь - и за­звонят. То-то! Это растение приточное. Оно болезнь исцеляет. - Что значит приточное? — спросил мальчик в кепке. — Ну, лечебное, что ли. От купены боль тишает, спишь лучше и ра­бота становится легче. Или аир. Я им полы в сторожке посыпаю. Ты ко мне зайди — воздух у меня крымский. Да! Вот иди, гляди, приме­чай. Вон облак стоит над рекой. Тебе это невдомёк, а я слышу - дож­диком от него тянет. Грибным дождём — спорым, не очень шумли­вым... От него река теплеет, рыба играет, он всё наше богатство рас­тит. Я часто сижу у сторожки, корзины плету, потом оглянусь и про всякие корзины позабуду — ведь это что такое! Облак в небе стоит из жаркого золота, солнце уже нас покинуло, а там, над землёй, ещё пы­шет теплом и светом. А погаснет, и начнут в травах коростели скри­петь, и дергачи дёргать, и перепела свистеть, а то, глядишь, как уда­рят соловьи будто громом — по лозе, по кустам! И звезда взойдёт, оста­новится над рекой и до утра стоит — загляделась в чистую воду. Вот на это всё поглядишь и подумаешь: жизни нам отведено мало, нам надо двести лет жить - и то не хватит. Наша страна - прелесть какая! И эту красоту мы должны уберечь...

Правильно я говорю? Всё шумят: «Ро­дина, родина!» А вот она, родина, за стогами! Мальчики молчали, задумались. Медленно пролетела цапля. -- Так-то, ребята, - сказал Семён. — Опять небось будете на деда жаловаться - всё ему мало. Непонятный какой-то дед. Мальчики засмеялись:

- Нет, понятный, совсем понятный. — Спасибо тебе, дед. Мальчишки побежали к песчаной косе — купаться. Семён поглядел им вслед и вздохнул.

- Учить их стараюсь, — сказал он. - Уважению учить к родной земле. Без этого человек - не человек, а труха! (По К.Г. Паустовскому*) * Константин Георгиевич Паустовский (1892-1968) – известный русский писатель, мастер лирической прозы, публицист. ТЕКСТ 20

А что это вообще такое — милосердие? «Толковый словарь живого великорусского языка», составленный ещё в позапрошлом веке Вла­димиром Ивановичем Далем, поясняет: «сердоболие, сочувствие, лю­бовь на деле, готовность делать добро всякому; жалостливость, мягкосердость».

Тут важно, что имеются в виду не просто вздохи и восклицания — «Ой, как мне его жалко!», а «любовь на деле», готовность к помощи страдающим. Недаром в России до Октябрьской революции 1917 года были не медсестры, а сестры милосердия. А раненые солдаты чаще обращались к ним - сестричка.

Ведь без милосердия в душе нечего и браться ухаживать за больными.

Милосердие - умение почувствовать боль другого человека, физическую или душевную, как свою. Вообще-то такое свойство — дар, то есть, - не всякому дано.

То есть на самом-то деле милосердие дано любому, только у некоторых может всю жизнь находиться в спячке, где-то в самом далёком чулане сознания. И человек так и живёт себе, вообще не замечая дру­гих людей, их чувств, горестей. Или думая: «Мне-то какое дело, что ему плохо! Мне от этого ни жарко ни холодно!»

Пока однажды не прохватит такого бесчувственного жаром или холодом до самых костей - и тогда он вдруг поймет, что к чему...

Буквально любой человек может не чувствовать, не чувствовать — и вдруг в один прекрасный момент очень даже почувствовать! Ему вдруг станет кого-то очень жалко и захочется помочь. Ну и слова милость, миловать - того же корня и смысла. Недаром Пушкин, размышляя над тем, чем же он долго будет любезен своему народу, закончил свой небольшой перечень строкой:

...И милость к падшим призывал.

То есть надо уметь миловать порою и тех, кто виновен, — падших...

При этом любовь, милосердие и сострадание, как и в прежние ве­ка, как и всегда в человеческом обществе, выполняют в нашей жизни какую-то совершенно особенную функцию. Какую? Вероятно, функ­цию сохранения человечества как вида. Мы можем уничтожить друг друга, искореняя в других мнимые «несовершенства», но, пока есть милосердие и сострадание, всеобщая гибель нам не грозит. (По М. Чудаковой*) *Мариэтта Омаровна Чудакова – российский литературовед, критик. Писательница, мемуарист, общественный деятель. Автор более 200 научных работ и статей в области истории литературы ХХ века, истории филологической науки и литературной критики.

Дата добавления: 2015-03-31