М.І. ПАНЧЕНКО 10 страница

4. Общества охотников и собирателей

Охота и собирательство — это способ, каким человек поддерживал свое существование на протяжении столь долгого времени, что оно вместило в себя, вероятно, не менее 99 про­центов прошлого человечества. Согласно более осторожной оценке, из восьмидесяти миллиардов людей, живших пока что на земле, более 90 процентов существовали за счет охоты и собирательства, то есть обеспечивали себе средства к жизни нисколько не иначе, чем это делают дикие животные. (“В те­чение примерно пятнадцати миллионов лет члены семьи чело­веческой кормились, как животные среди других животных”79.) Считается, что лишь 6 процентов обрабатывали зем­лю, а оставшиеся 4 процента находили себе занятия, связанные с промышленным производством80.

Охотники и собиратели ревниво охраняют свои терри­тории, от которых всецело зависит их жизнь. В обычае этих лю­дей, объединенных, как правило, в большие семьи, ограни­чивать доступ на земли, где они добывают корм, только родственниками. Хотя время от времени туда могут допустить и чужака, но вообще нарушитель границы скорее всего будет схвачен и убит81. Свирепость, с какой первобытные пле­мена защищали свои владения, дала повод для уподобления их другим млекопитающим82. Опубликованные во время пер­вой мировой войны результаты исследования, которое провел Франк Г. Спек среди индейцев, населяющих северные и ­северо-восточные области Соединенных Штатов и Канады, опрокинули утверждения Льюиса Моргана и его последователей, будто охотники-индейцы не закрепляют за собой исключительных прав на свои угодья. Спек обнаружил, что “вся территория, которую племя считает своей, разбита на участ­ки, с незапамятных времен находящиеся во владении одних и тех же семей и передающиеся по наследству из поколения в поколение. Известны и признаются почти точные границы этих участков, и нарушение их, что, правда, случается редко, карается смертью”*. Последующие изыскания обнаружили любопытный факт из жизни индейцев на северо-востоке США, а именно, что предъявлять свои территориальные права их дополнительно побудило появление европейцев, охотившихся на бобров. До того бобры водились в таком изобилии, что практически ни во что не ценились, и никому в голову не приходило объ­являть их своей собственностью. Едва появились белые торговцы, готовые платить за бобровые шкуры, как индейцы обозначили границы своих владений83. В отличие от этого, эскимосы — охотники на оленей карибу никаких территориальных прав не предъявляют, потому что карибу пасутся, передвигаясь по таким обширным пространствам, что исклю­чается самая возможность как-то их разграничить84. Индейцы юго-западных равнин также не настаивали ни на каких своих территориальных правах, отчасти потому, что разводимый ими скот не представлял никакой коммерческой ценности, а от­части потому, что пастбищами служили необъятные, никако­му разграничению не поддающиеся земли85.

Охотники и собиратели, как и скотоводы, часто прояв­ляют интерес не к самой земле, а к тому, что на ней растет, на­пример, к плодовым деревьям или к деревьям, дающим яд для стрел или укрытия для медоносных пчел86.

-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------

* University of Pennsylvania, University Bulletin, 15th Series, No. 4, Pt. ii, University Lectures (Philadelphia, 1915), 183. Такие свиде­тельства позднее не помешали, тем не менее, покойному профессо­ру социальной антропологии в Кембриджском университете Э. Личу настаивать, что “ни одно человеческое общество, древнее или со­временное, первобытное или цивилизованное, никогда не имело обы­чаев, сколько-нибудь соответствующих стереотипу территориального поведения”. [Edmund Leach in New York Review Books of II, No. 6 (October 10, 1968), 26.] Оставляя без внимания сведения о жес­токости и непрекращающихся стычках между первобытными племенами, Лич приписывал агрессивность исключительно “человеку западного индустриального общества, культурой своей пред­определенного к жестоким действиям в условиях беспощадной конкуренции” (ibid., 28). Поправку в подобные несостоятельные суждения вносит недавнее исследование Лоуренса Кили [Lawrence H. Keeley, War Before Civilization (New York, 1996)], показываю­щее крайнюю жестокость, которая отличала военные схватки перво­бытных племен и которую антропологи традиционно предпочитают не замечать. Эти битвы унесли многократно больше жизней, чем со­временные войны (р. ix): “относительный уровень военных потерь в первобытных обществах почти всегда превосходит уровень жертв, понесенных самыми воинственными или наиболее пострадавшими от войн современными государствами” (80–89). Кили раз­вен­­чивает распространенный миф, будто у первобытных народов отсутст­вует территориальный интерес: в действительности военные столкновения между ними часто возникают из-за территориальных споров (108–9).

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Так, дерево или его плоды (например, оливки или бобы какао) считаются у первобытных народов принадлежащими тому, кто его по­са­дил и кто за ним ухаживает, независимо от того, кто обрабатывает землю, на которой оно растет*. В Мексике, на­пример, у жителей Сьерры Пополука деревья по традиции имели своих владельцев, в отличие от земли, на которой они росли. Землевладение появилось лишь вместе с культурой выращива­ния кофе, потребовавшей интенсивной обработки почвы**.

Путешественник, оказавшийся в Средней Азии до того, как в 1930-е годы местному населению был насильственно навязан оседлый образ жизни, мог бы вынести впечатление, что эти кочевники не признавали никакой собственности на пастбища, поскольку в летние месяцы они пасли свой скот где угодно, не считаясь ни с какими границами. При ближайшем рассмотрении, однако, обнаружилось бы, что с переходом на зимние пастбища среднеазиатские кланы строго соблюдали определенные права собственности: ввиду их ограниченно­сти “только места, пригодные для зимовки, и рассматривались как территориальные владения”87. Сходным образом бушмены, африканские охотники-собиратели, в общем не настаивают на своих территориальных правах, предъявляя их лишь на некоторые особо ценные участки, вроде тех, где имеются источники воды88.

Весьма вероятно, что ранних западных путешественников и антропологов, привыкших считать, что все на свете имеет либо правителя, либо собственника, именно этот выборочный подход охотников-собирателей к предъявлению своих исключительных прав сообразно потребности в определенном участке либо с учетом редких его качеств, как и их не­желание продавать землю, подтолкнул к выводу, что земля у первобытных народов считается общей собственностью.

------------------------------------------------------------------------------------------------------------

* Об этом личном наблюдении в Малой Азии как об очень удивительном факте столетие назад сообщил Хайд Кларк в Journal of the Anthropological Institute of Great Briain and Ireland 19,
No. 2 (November 1890), 199–211. [Cf. Melville J. Herskovits, Man and His Works (New York, 1952), 283.]

** René F. Millon in American Anthropologist 57 (1955), 698–712. Что человеческое поведение повсеместно одинаково, поразительным образом подтверждается положением средневекового германского права, которое так же признавало, что “строения, как и луга и рощи, а равно и плодовые деревья, не обязательно должны считаться частью (Bestandteile) земли, на которой они находятся, по­скольку это самостоятельные объекты, могущие иметь собственное юридическое существование”. [Rudolf Hübner, Grundzüge des deut­schen Privatrechts, 2. Auslage (Leipzig, 1913), 384.]

------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Это до сих пор сбивает с толку некоторых современных антропологов, которые, замечая, что первобытные народы часто придают значение только плодам земли, но не ей самой, на этом основании не признают за ними знакомства с настоящей собственностью89. Современная дихотомия собственность/узу­фрукт неуместна в приложении к условиям далекой старины. Равным образом лишено в этом случае смысла и противопоставление коммунизм/частная собственность, потому что первобытные люди какими-то вещами могут владеть со­обща, а в отношении других настаивать на своих правах частной собственности90. Так, в охотничьих племенах принято делить добычу, потому что охота — дело, как правило, коллективное и, кроме того, неизвестно, что делать с излишками; в большинстве первобытных обществ существуют четкие правила, определяющие порядок дележа трофеев*. Что же касается овощей и мелкой дичи, поставляемых обычно женщинами, то они разделу не подлежат, разве что в случаях чрез­вычайной нужды91.

5. Появление земельной собственности

Мы установили, что отношения собственности существовали на протяжении всей истории и во всех обществах, включая первобытные. Но из этого общего правила мы сделали одно большое исключение — землю. До самого недавнего времени земля и ее плоды составляли для человечества важнейший источник средств существования. Даже на Западе, где все воз­растающую экономическую роль стали играть с конца средних веков торговля, а с восемнадцатого века промышленность, земля оставалась основой богатства.

----------------------------------------------------------------------------------------------------------

* Гельмут Шок [Helmut Schoeck, Envy (New York, 1970), 30–1] высказывает интересное предположение, что главная причина, по которой делят туши убитых зверей, это необходимость сбить чрезвычайно развитую у многих первобытных племен зависть. Такое объяснение поддерживается антропологом, обстоятельно изучившим одну мексиканскую деревню и установившим, что зависть в ней очень распространена. У жителей Италии и Индии, как было обнаружено, это вообще “преобладающая черта характера”. [Geor­ge M. Foster, Tzitzuntzan (Boston, 1967), 153.]

------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Но, как отмечено выше, во всех первобытных и в большинстве незападных обществ земля не воспринималась как товар и, стало быть, не была настоящей собственностью, которая, по определению, предполагает право распоряжения ею. Земля повсемест­но считалась ресурсом, который можно держать в исключительном пользовании, но нельзя иметь в собственности и продавать.

Встает вопрос: когда и почему земля стала товаром? На этот вопрос важно ответить, потому что именно в связи с зем­лей появляется современное понятие собственности на средства производства.

Наиболее убедительным представляется ответ, основанный на соображениях экономического порядка. Превращение зем­ли в племенную, семейную и личную собственность происходит, по-видимому, прежде всего и главным образом под давлением, которое создается ростом населения, требующим более рациональных способов использования земли по той при­чине, что неупорядоченная эксплуатация естественных ре­сурсов ведет к их истощению.

• Экономистам давно знакома точка зрения, что ничем не стесненный, бесплатный доступ к составляющему ­общую собственность ресурсу, такому, как земля или охотничье угодье,.. ведет к неэффективному его использованию92.

Предположим, земля находится в общинной собственности. Каждый имеет право на ней охотиться, ее возделы­вать или разрабатывать ее недра. Эта форма собственности не позволяет, чтобы издержки, связанные с деятельностью человека, который использует данное ему общиной право, были отнесены на счет именно этого человека. Желая максимизировать свои общинные права, человек на охоте и в поле склонен будет прилагать чрезмерные усилия, поскольку отрицательные последствия его стараний, как он знает, оплачиваются другими. Запасы дичи и плодородие почвы будут очень быстро подорваны... Если же у земли есть единоличный собственник, он постарается максимизировать ее нынешнюю ценность, прикидывая возможные варианты будущих встречных потоков выгод и затрат и останавливая свой выбор на том, который, по его мнению, в наибольшей степени повысит нынешнюю ценность его прав земельного собственника... В сущности обладатель права частной собственности на землю поступает подобно биржевому маклеру, чье богатство зависит от того, насколько точно он ухватит соотношение сегодняшних и будущих заявок. Но в условиях общинных прав никакого маклера нет, и требованиям сегодняшнего поколения при­дается нерасчетливо завышенное значение в определении интенсивности, с какой обрабатывается земля.... Частная земельная собственность заставляет брать на себя многие внешние издержки, которые при общинной собственно­с­ти перелагаются на других, ибо теперь собственник, обладая правом отодвинуть других в сторону, может обычно рассчитывать на получение вознаграждения за свои усилия, вложенные в пополнение запасов дичи и повышение плодородия почвы. Переключение доходов и издержек на собственника создает побудительные мотивы для более эф­фективного использования ресурсов*.

Неэффективность общей собственности усугубляется появлением людей, уклоняющихся от участия в общем труде, но требующих себе доли в егоплодах, что рано или поздно при­водит к краху пораженного этим недугом предприятия. Такое происходило в Северной Америке в семнадцатом веке, когда потерпели неудачу попытки совместной обработки земли и вместо этого за пределами плантаций, применявших рабский труд, повсюду утвердились самостоятельные фермерские хо­зяйства.

Впечатляющей иллюстрацией такого развития событий слу­жит история возведенного Виргинской компанией Джейм­с­тауна, первого постоянного поселения британцев в Северной Америке. Сначала компания приняла установку коммунистического толка, решив, что каждый член общины будет делать посильный вклад в запасы на общем складе и получать из него что ему требуется.

------------------------------------------------------------------------------------------------------------

* Demsetz in American Economic Review 57, No. 2 (May 1967), 354–56. Об этом см. также: Garrett Hardin in Science 162 (December 13, 1968), 243–48. Это объяснение Хардин ставит в заслугу Уильяму Форстеру Ллойду, автору“Двух лекций об ограничении роста народонаселения” [William Forster Lloyd, Two Lectures on the Checks to Population (1833)]. Оно, однако, вызвало возражения, поскольку не учитывает различий между понятиями общий и общинный и соответственно не принимает во внимание наблюдаемые у многих первобытных народов ограничения на индивидуальное пользование ресурсами, находящимися в общей собственности. [Peter J. Usher in Terry L. Anderson, ed., Property Rights and Indian Economies (Lanham, Md., 1992), 50–1.]

-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Когда эта политика привела колонию на грань голодной смерти, Виргинская компания оставила ее и наделила каждого члена общины участком в три акра, что­бы он мог кормить себя и семью. Результатом оказался десятикратный рост производительности. Говоря словами современника, “прежде, когда наши люди получали пропитание с общего склада и совместно работали, унавоживая почву и высеивая кукурузу, счастлив был тот, кому удавалось увернуться от работы, и даже не так: самый среди них честный в общем деле и за неделю не приложил бы столько искренних стараний, сколько теперь прилагает в течение дня, а равно не было у них и заботы поднимать урожай, потому как считали, что вырастет он или нет, общий склад все равно должен поддерживать их, так что труд 30 человек давал нам кукурузы меньше, чем (потом) добывали себе собственным трудом три человека...”*.

Даже и в наше время люди, зарабатывающие себе на жизнь, используя ресурсы, которые не являются объектами собст­венности либо в силу своей природы не могут быть таковыми (как, например, обширные водные пространства), вступают в соглашения друг с другом с целью увеличить свои прибыли за счет установления неформальных прав собственности93. Мы отметили уже, что в Америке семнадцатого века так по­ступали индейцы, занимавшиеся ловлей бобров. В девятнадцатом веке китобои установили правила, определявшие права собственности на китов, сорвавшихся с гарпуна94. В более близ­кое нам время рыбаки, промышлявшие омара у побе­режья штата Мэн, договорившись о недопущении к своим угодьям чужаков, “по существу установили для себя незаконные права собственности, действовавшие в океанских водах, то есть внутри пространства, находящегося в общей собст­венности”95.

По той же схеме действия могут развертываться и на земле, как о том свидетельствует интересный рассказ о притязаниях на права собственности, возникших на американском Западе вслед за открытием там золота96. Когда в Калифорнии впервые (январь 1848 года) было найдено золото, золотоносная

----------------------------------------------------------------------------------------

* Ralph Hamor, A True Discourse of the Present State of Virginia (London, 1615; repr. Richmond, Va., 1957), 17. То же самое выпало пережить тогдашнему Плимуту. [William B. Scott, In Pursuit of Happi­ness (Bloomington, Ind., 1977), 12.]

----------------------------------------------------------------------------------------

местность как раз должна была по договору с Мексикой пе­рейти под юрисдикцию Соединенных Штатов. В переходный период вся Калифорния была собственностью федерального правительства. Не существовало никаких правил эксплуа­тации минеральных ресурсов на государственных землях. Сотни золотоискателей ринулись в золотоносные районы, а в Калифорнии не было ни правительства, ни судов, ни узаконенных порядков, которые позволяли бы устанавливать права собственности. Тем не менее споров было немного, по­тому что территория была огромна, а численность претендентов невелика. Но в 1849 и 1850 годах, когда счет хлынувшим в Калифорнию золотоискателям пошел на десятки ты-
сяч, положение изменилось:“В 1848 году земли на каждого старателя было достаточно много, чтобы права на поиск золота оставались относительно дешевыми. Если в какой-то местности народу скапливалось чересчур много, золотоискатели просто уходили вверх по течению в поисках другого месторождения. Но когда в 1849 году на Калифорнию накатились новые волны старателей, пробиваться к золотоносным землям стало все труднее и труднее”97.

Среди старателей стало теперь обычным делом собираться на собрания и большинством голосов формально устанавливать право заявителей на разработку участков площадью в столько-то квадратных футов. Это было равносильно выдаче сертификата, который удостоверял право собственности и мог быть предметом купли-продажи. Этот случай может слу­жить классическим примером того, как частная собственность возникает по общему соглашению в условиях, когда нечто же­лаемое отсутствует в количествах, достаточных для удовлетворения предъявляемого спроса.

Такого рода данные заставляют усомниться в правиль­но­с­ти расхожего мнения, что все права собственности проистекают из насильственного присвоения. В действительности обращать общую собственность в частную нередко понуждает разумный хозяйственный интерес: “существует тенденция недооценивать и неверно толковать роль рынка как меха­низма, который вызывает к жизни поведение, тяготеющее к со­трудничеству”98. Разумно поэтому предположить, что и в досторические времена соображения экономической эффек­тивности играли свою роль в разграничениях собственности на земельные и рыбные угодья, которые прежде были одина­ково доступными для всех.

6. Земледельческие общества

Считается, что переход от охоты и собирательства к земледе­­лию как основному способу обеспечить свое существование произошел в Европе, на Ближнем Востоке и в обеих Аме­ри­ках около 10 000–8000 годов до н. э. Иерихон, основанный меж­ду 7000 и 9000 годами до н. э., это самое раннее из извест­ных в мире земледельческих поселений. В Египте, говорят, к 4500 году до н. э. велись уже постоянные сельскохозяйст­венные работы.

Этот сдвиг представлял собой сложный процесс, о котором имеются лишь приблизительные представления. Наверняка он не был “событием” в понимании антропологов-эволюцио­нистов девятнадцатого века, мысливших в понятиях постоянного восхождения с низших ступеней на высшие: как отмечено выше, разные хозяйственные уклады могут сосуществовать и, как правило, действительно сосуществуют. Тем не менее бы­вают обстоятельства, при которых тот или иной вид экономической деятельности становится главенствующим; обычно это происходит в условиях перенаселенности, требующих бо­лее интенсивного использования земли, либо при исчерпании прежних источников средств существования*.

Охота и собирательство, при том, что они не предполага­ют больших усилий, для земли оказываются чересчур рас­точи­тельными. По некоторым оценкам — существенно, впрочем, между собой расходящимся, — типичной группе охотников-собирателей в составе двадцати пяти человек требуется для под­держания жизни от тысячи до трех тысяч квадратных кило­метров99. На Тасмании еще в 1770 году от двух до четы­рех ты­сяч человек охотились на площади в 25 тысяч квадратных миль100. Оседлое земледелие способно поддерживать жизнь го­раздо более многочисленного населения, чем хозяйство, опирающееся исключительно или преимущественно на охоту исобирательство. В доземледельческие времена требо­валось десять, а то и больше квадратных километров на че­ловека; с переходом к обработке земли эта потребность сократилась

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

* “Исторически главной причиной, заставившей заняться земле­делием, был рост населения”. [Mark N. Cohen in Steven Polgar, ed., Population, Ecology, and Social Evolution (The Hague and Paris, 1975), 86.] Коэн подкрепляет это утверждение результатами архео­логи­ческих раскопок на побережье Перу. [на эту тему cм. также: Ester Boserup, The Conditions of Agricultural Growth (Chicago, 1965).]

----------------------------------------------------------------------------------------------------

до одного — пяти квадратных километров, а с появлением до­маш­них животных до половины квадратного километра и менее101.

Одна из теорий, объясняющих отказ от охоты и собирательства в пользу оседлого земледелия, приписывает его тому, что человек каменного века перестарался с охотой102. Освое­ние человеком все новых земель вело к исчезновению крупных травоядных животных, становившихся легкой добычей охотников. Таким образом, около 10 000 года до н. э., то есть приблизительно в конце эпохи палеолита и на заре оседлого земледелия, кочевники, которые примерно двумя тысячеле­тия­ми раньше перебрались в Америку из Азии, сумели уже истребить мамонтов и некоторые виды бизонов. Когда с этой частью дикого животного мира было покончено, охотники стали добывать менее крупного зверя, а потом все больше стали заниматься земледелием (выращиванием кукурузы, бо­бов, тыквы), дополняя его охотой на мелкую дичь. Недавние изыскания показали, что представления об изобилии дичи в доколумбовой Северной Америке — это миф. Здешние индей­цы добывали лосей, оленей и прочую крупную дичь в таких ко­личествах, что к началу девятнадцатого века белым путеше­ственникам на западе редко случалось увидеть какое-нибудь из этих животных. Говорят, сегодня в Йеллоустонском нацио­нальном парке бизонов больше, чем их было в 1500 году103. То же относится и к другим частям мира. Первобытные люди склонны безрассудно истреблять животных и изводить леса и делают это в полную меру своих физических сил, нисколько не задумываясь о последствиях для будущего104.

Занятие земледелием развивает чувство собственности.

Не приходится долго искать причины, по которым земледельческие народы держатся за свои земли более упорно, чем охотники и собиратели. Одна в том, что обработка земли — дело, требующее времени: злакам и овощам для созревания нуж­ны месяцы, тогда как у олив и виноградной лозы — ос­нов­ных культур Средиземноморья, где, как считается, земледе­лие и возникло впервые в качестве постоянного занятия, — на это уходят годы. Они поэтому требуют постоянного внима­ния: труд, вложенный в обработку земли, превращает выра­щен­ный урожай в личное имущество земледельца со всеми сопутствующими этому психологическими следствиями. Вто­рая причина в том, что люди, занятые этим видом труда, по­се­ляются на обрабатываемой ими земле, чтобы быть в со­стоянии ухаживать за ней так, как она того требует*. Так, у земледельческих народов принято обозначать границы своих владений, привязывая их к естественным рубежам и объектам — рекам, деревьям, скалам, что не так часто делается в отношении охотничьихугодий или пастбищ, границы которых обычно всем известны и уж во всяком случае никогдане бывают строго определенными105.Всегдашним спутником сель­ского хозяйства — как, впрочем, иземельной собственно­сти — являются землемерные работы.Есть сведения, указываю­щие, что такие работы проводились еще в древнем Египте, как и вШумере, Греции и Риме.Не приходится, стало быть, удивляться, когда исследователи хозяйственнойдеятельно­сти первобытных народов обнаруживают, что у тех из них, ко­торыесуществуют преимущественно обработкой земли, появляется и выраженное чувство частной собст­вен­ности106. Как сообщает Джомо Кениатта, обычное право ки­куйю при­знавало земельную собственность за каждой семь­ей: “Если границы своей территории коллективно защищало все племя, то внутри нее каждый дюйм имел особого собст­венника”**.

------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

* Исключение составляет обработка земли у кочевников, известная как подсечно-огневая система (см. ниже, стр. 212). В этом случае права предъявлялись не на землю, а только на урожай с нее. Впрочем, эта неэффективная форма земледелия сохранялась лишь на ранних стадиях существования сельского хозяйства и исчезла, когда вследствие роста населения возникла нехватка земли.

** Jomo Kenyatta, Facing Mount Kenya (London, 1953), 21, 25. В гл. 2 автор показывает, какие сложные формы может принимать землевладение в подобном обществе. То же отмечалось и у народа маори в Новой Зеландии. [Raymond Firth, Primitive Economics of the New Zealand Maori (New York, 1920), 360–75.] Одно из обстоя­тельств, осложняющих поиск ответа на вопрос о том, когда же появилась частная собственность в сельском хозяйстве, связано с тем фактом, что в условиях примитивного земледелия обрабатывае­мая земля надолго забрасывается и остается пустошью: “При подсечно-огневой системе все члены господствующего на данной территории племени имеют общее право на обработку участков внутри этой территории... Это общее право никогда не может быть утрачено ни одним членом земледельческой семьи... При всех системах, допускающих пребывание земельных участков в состоянии пустошей, семья может удерживать за собой исключительное право на обработку участка, который она сама расчистила и обрабатывала вплоть до уборки урожая, но срок, в течение которого она может настаивать на этом своем исключительном праве после уборки, оказывается, судя по всему, разным, в зависимости от порядка землепользования, принятого в данной местности. Обычно семья может удерживать право на обработку данного участка в течение всего времени пребывания земли под паром, если только он не продолжается так долго, что теряются все следы прежней обработки этой земли. Но если по прошествии нормального срока пребывания участка под паром семья не возобновляет его обработку, она может потерять свое право именно на этот участок, сохраняя, ко­нечно, общее право на расчистку для себя земли в пределах тер­ри­тории племени”. [Ester Roserup, The Conditions of Agricultural Growth, 79–80.] Эта книга написана по материалам обширных ис­следований современных африканских и азиатских обществ.

-------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Собственностью на обрабатываемую землю у первобытных народов, как правило, обладают группы, объединяющие родственников: “В землевладении нет никакого коммунизма, поскольку дело касается территории в целом, но в строго ограниченных пределах по-настоящему близкой родни он присутствует”. Нет никаких свидетельств об общем владении землей, а совместное владение никогда не выходит за “определенные границы кровного родства”107.

7. Появление политической организации

Хотя переход от первобытной организации общества к его уст­ройству на началах государственности был сдвигом чрезвы­­чай­ного значения, осознано оно пока крайне недостаточно. Исторические источники слишком скудны сведениями, кото­рые позволяли бы однозначно судить о смысле произошедше­го. Антропологи же долгое время считали, что для них это предмет с профессиональной точки зрения малоинтересный и пред­почитали заниматься дополитической стадией развития*.

---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

* По крайней мере до недавнего времени. С рождением в 1950-е годы новой дисциплины — “политической антропологии” сде­ланы попытки восполнить пробел. [См., напр.: Morton H. Fried, The Evolution of Political Society (New York, 1967) и Georgges Balan­dier, Political Anthropology (London, 1970).] К сожалению, авторы подобных произведений, как и многих работ по “общест­вен­ным нау­кам”, появившихся за последние полвека, впадают в многословие, отдают дань схоластике в своей методологии и упраж­няются в остроумии, перетолковывая смысл общеупотребительных слов, а также без конца цитируют друг друга, не приходя ни к каким опре­деленным выводам.

Дата добавления: 2015-05-10