М.І. ПАНЧЕНКО 13 страница

Во Франции право участия в выборах революция поставила в зависимость от уплаты налогов. Они не были обременительными: из 24–27 миллионов жителей всех возрастов и обоего пола избирательным правом пользовались 4 миллио­на, и с учетом того, что в тогдашней Франции насчитывалось 6 миллионов взрослых мужчин, это означает наличие избирательного права у двух из каждых трех граждан мужско­го пола. Но все равно это ограничение шло вразрез с духом провозглашенного революционерами равенства. После реставрации, при Людовике XVIII, круг избирателей был значительно сужен, так что правом избирать были наделены лишь около 100 тысяч граждан и в пять раз меньше — правом быть из­бран­ными. При Луи-Филиппе список полноправных избирателей был расширен до четверти миллиона человек172. Маркс не без оснований утверждал, что монархия Луи-Филиппа была “не чем иным, как акционерной компанией для экс­плуа­тации французского национального богатства”, в ко­то­рой ко­роль был директором, а дивиденды распределялись меж­ду минист­рами, депутатами и 240 тысячами избирателей173. Вся­кие огра­ничения избирательных прав посредством иму­ще­ст­вен­ного ценза были отменены не кем иным, как дик­та­тором Наполео­ном III: конституция 1852 года предоставила избира­тельные права всем гражданам мужского пола.

Своеобразная избирательная система существовала с 1871 по 1914 год в Германской империи. Общенациональный пар­ламент, рейхстаг, избирали все граждане мужского пола, ­до­стигшие двадцатипятилетнего возраста. Однако рейхстаг ре­шал в основном вопросы военных расходов, на долю которых приходилось 90 процентов бюджетных ассигнований. В соответствии с правилом, по которому от косвенных налогов все поступления шли центральному правительству, а от прямых — правительствам земель и местным общинам, по­следние получали основную часть доходов страны; именно они выделяли средства на образование, социальную помощь и прочие общественные нужды. Для местных правительств, однако, принцип всеобщего избирательного права мужского населения не существовал, и они, каждое по-своему, ограничивали право участия в выборах, отводя при этом большую роль имущественным цензам. В Пруссии, например, богатейшие граждане имели на выборах по три голоса каждый, представители средних классов — по два, бедняки — по одному174.

Другие европейские страны — Италия, Дания, Швеция, Бельгия — также вводили имущественные цензы, некоторые вплоть до двадцатого столетия.

Об этих ограничениях, сколь бы они ни были чужды духу демократии, судить надлежит с учетом прошлого опыта, ука­зывающего на то, что интересы собственников были одной из первых действенных преград царившему при абсолютизме произволу властей. Как свободы, завоеванные феодальной знатью и средневековыми общинами, первоначально были их же исключительными привилегиями, а со временем превратились во всеобщие права, точно так же и избирательное пра­во, которое сначала предоставлялось только обладателям собст­венности, стало со временем всеобщим. Более того, лишь в тех странах, которые первоначально ограничивали круг лиц, наделенных избирательным правом, получила развитие подлинная демократия: правительства, сразу дававшие изби­рательные права всем гражданам, чаще всего использовали это равноправие избирателей, чтобы самим закрепиться у власти. Одна из недавно вышедших книг по истории все­общего избирательного права в Америке имеет подзаголовок “От собственности к демократии”. В свете исторического опы­та он должен был бы выглядеть иначе: “Через собственность к демократии”.

12. Что в итоге

Обзор происхождения и развития идеи и института собственности был нами предпринят с целью установить следующее:

Приобретательство — всеобще распространенное явление, в животном мире, как и у людей, у детей, как и у взрослых, у первобытных народов, как и у культурно развитых. Оно коренится в инстинкте самосохранения, но имеет и важные психологические измерения, поскольку укрепляет чувство уверенности в себе и помогает по достоинству оценивать свои способности. Объектами присвоения являются прежде всего материальные блага, но распространяется оно и на область невещественного — идеи, акты художественного творчества, изобретения и даже на само окружающее нас пространство. Притязания на исключительное пользование с особым нажимом предъявляются в отношении земли, с кото­рой людей связывают мистические узы. Понятие первобытного коммунизма не имеет никаких оснований в действительности: это всего лишь старый — и по-видимому, несокрушимый — миф о золотом веке, пересказанный современным псевдонаучным языком. Антропологии неизвестны никакие общества, не ведающие прав собственности, то есть, повторяя приведенные выше слова Э. Гебеля, “собственность при­сутствует всюду, где есть человек, и образует ткань-основу всякого общества”. И это означает, что она является, если вос­пользоваться терминологией Аристотеля, не только “юридическим” или “договорным”, но и “естественным” институтом. Поэтому, коль скоро ею не злоупотребляют, предметом морализирования она может служить не больше, чем смерт­ность или любая другая грань нашего бытия, на которую мы в лучшем случае можем влиять лишь в ничтожнейшей мере.

На протяжении девяти десятых истории человечества, когда охота и собирательство были основными видами экономической деятельности, требования собственности сводились к притязаниям на власть над территорией, которую ревниво оберегали от вторжений извне; права личной собст­венности сосредоточивались на оружии, орудиях труда и дру­гих вещах личного пользования. Скот всегда считался част­ной собственностью. С постепенным переходом к оседлой жизни, опиравшейся на земледелие, права собственности пере­местились к домашним хозяйствам. Общественно признанная власть — государство — явилась побочным продуктом этих перемен. Хотя происхождение государства неясно и остается предметом множества споров, представляется, что главной причиной его появления был переход от социальной организации, основанной на родственных связях и доаграрной экономике, к сообществу людей, связанных общностью территории и обеспечивающих свое существование в ос­нов­ном земледелием, заняться которым пришлось главным об­ра­зом под давлением роста населения и обострившегося соперничества за обладание естественными ресурсами. В сложившихся политически организованных обществах росло зна­чение частной собственности, потому что обрабатываемой земле нужен усиленный и постоянный уход. Движение к исключительному обладанию землей почти неодолимо как по экономическим, так и по психологическим причинам: оно развернулось даже в феодальной Европе, в то время, когда теоретически земля по большей части была объектом условного держания. Одна из первостепенных задач государства заключается в обеспечении надежности прав собственности. До того, как в это дело вмешивается государство, существует лишь владение, право на которое утверждается ссылками на длительность держания и подкрепляется обычаем и на крайний случай силой; в условиях политически организованной жизни ответственность берет на себя публичная власть. Превращение владения в собственность происходит повсеместно и неодолимо, благодаря главным образом институту наследования, который устраивает и собственника, и владельца, но действует к выгоде последнего, потому что объекты, о которых идет речь, физически постоянно пребывают в его руках.

Следующая фаза становления частной собственности — это плод развития торговли и городов. Землевладение вы­ступает в великом множестве форм, которые устанавливают предельные сроки держания земли или налагают различные другие ограничения. Между тем товары, поступающие в тор­говый оборот, и получаемые за них деньги всегда и всюду являются частной собственностью. По мере того, как в экономике ведущее значение переходит от сельскогохозяйства к торговле и промышленности, все бóльшую экономическую роль приобретают деньги, а вместе с ними и собственность. Возвышение частной собственности до положения священного института в Европе восемнадцатого — девятнадцатого веков было прямым результатом экономического развития, выдвинувшего на первые роли торговлю и промышленность.

Взаимосвязь частной собственности с гражданскими и по­литическими правами составляет основной предмет нашего исследования. Свобода и вытекающие из нее права появились на свет только с возникновением общественно признанной власти, то есть государства. В социальной организации, основанной на родовых связях, человеческие отношения ни­как не опосредованы, и у индивидуума нет возможности вы­ступать с какими-либо личными притязаниями. С появлением государства, власть которого распространяется на определенную территорию и всех ее обитателей, такие притязания ста­новятся возможными. “Право” было удачно определено как “способность одного человека воздействовать на действия другого, используя не свою силу, а мнение и могущество об­щества”175. При таких условиях собственность — там, где ей было позволено возникнуть — находится под защитой государства как “право”, но это же право защищает и самого индивидуума от государства: вместе с законом, ее побочным продуктом, она становится самым действенным средством ограничения государственной власти. Там, где государство считает себя собственником всех производственных ресурсов, как это было в древних восточных монархиях, у отдельных людей или семей нет средств сохранять свою свободу, потому что экономически они полностью зависят от вер­ховной власти. Конечно же, не по случайному совпадению част­ная земельная собственность, как и демократия, впервые явились на свет в древней Элладе, а именно в Афинах, ­городе-государстве, основанном и управляемом самостоятельными земледельцами, на которых держались и экономика, и воору­женные силы. Нет ничего случайного и в том, что мно­гие из важнейших институтов современной демократии своим происхождением напрямую связаны со средневековыми город­скими общинами, в которых торговля и промышленность вырастили могущественный класс денежных людей, видевших в своем богатстве одну из граней своей свободы.

На основе этого опыта прошлого образовались современные понятия свободы и прав. В средневековой Европе, и осо­бенно в семнадцатом столетии, когда родились современные идеи свободы, “собственность” (“property”) стали понимать как “(при)надлежащее” (“propriety”), то есть как всю совокуп­ность имущественных, а равно и личных прав, которые даны человеку от природы и которые у него нельзя отнять иначе как с его согласия (а иной раз даже и в этом случае — как, например, при отказе в “праве” продать самого себя в рабство). Понятие “неотъемлемых прав”, которое в политиче­ской мысли и практике Запада имело постоянно возраставшее значение, выросло из основного и простейшего права — собственности. Одну из его граней образует принцип, по ­ко­торому суверен правит, но не является собственником и по­этому не может ни присваивать себе имущество подданных, ни нарушать их личные права, — принцип, поставивший мощный заслон самоуправству власти и способствовавший развитию сначала гражданских, а затем политических прав.

Мозес Финли, специалист по древней истории, замечает, что “невозможно перевести слова “свобода” (греческое eleu­theria, латинское libertas) или “сободный человек” ни на какой из древних ближневосточных языков, включая древнееврейский, и уж коли на то пошло, также и ни на один язык Дальнего Востока”*. Как это могло получиться? Что общего имели между собой древние Греция и Рим и что отсутствовало в империях Ближнего и Дальнего Востока? Один возможный ответ — идея свободы. Но тогда возникает вопрос: какие составляющие в культурах этих двух стран подвели к рождению этой новой для того времени идеи? Ибо идеи не появляются в вакууме; подобно выражающим их словам, они указывают на те достаточно важные грани действительности, которые заслуживают особого имени, чтобы сделать возможным их обсуждение.

Было предложено считать, что понятие свободы явилось из осознания сути рабского положения и того различия, ко­торое существует между человеком свободным и человеком подневольным: не-раб осознает себя свободным человеком, сопоставляя свое положение с положением раба. По словам одного сторонника этой точки зрения, “истоки западной куль­туры и ее наиболее ценимого идеала, свободы, кроются... не в скальных породах человеческих добродетелей, а в рас­тянутой на долгие века гнуснейшей бесчеловечности”176. Но это неубедительное объяснение. Хотя рабство было повсе­местным явлением и широко практиковалось даже “благородными дикарями”, вроде американских индейцев, ни в одном рабовладельческом обществе за пределами Западной Европы понятие личной свободы не возникало. В России, на­пример, где с конца шестнадцатого столетия огромное большинство населения пребывало в крепостной неволе, никто, судя по

----------------------------------------------------------------------------------------------------

* M. I. Finlley, The Ancient Economy (Berkeley and Los Angeles, 1973), 28. Японцы, впервые открывшись западным влияниям в девятнадцатом веке, испытали большие трудности с переводом слова “свобода”; в конце концов они остановились на jiyu, что оз­начает “распущенность”. То же имело место в Китае и Корее [Orlando Patterson, Freedom (New York, 1991), p. x]. с такой же трудностью сталкивались мусульманские авторы: “Первые примеры употребления термина “свобода” в четко выраженном политическом смысле относятся к Оттоманской империи конца девятнадцатого — начала двадцатого столетия и явно представляют собой дань европейскому влиянию, иногда непосредственно как переводы евро­пейских текстов... Ранние упоминания свободы у мусульманских авторов звучат осуждающе и приравнивают ее к вседозволенности, распущенности и анархии”. [Bernard Lewis, Islam in History (New York, 1973), 267, 269.]

------------------------------------------------------------------------------------------------------

всему, не задумывался о личной свободе в противовес крепостному состоянию и не считал это состоя­ние противоестественным, пока настроения в пользу отмены крепостничества не были завезены с Запада в царствование Екатерины Великой, немки по рождению.

Чувство экономической самостоятельности и рождаемое им чувство личного достоинства — вот что вызывает к жизни идею свободы. На то, что древние греки понимали это, указывает отрывок в “Истории” Геродота, где мужество, проявленное афинянами в войне против персов, приписывается их положению, позволявшему им сражаться не как “рабы, рабо­тающие на своего господина”177. Геродот особенно обращал внимание на то, что они освободили себя от произвола тиранов. Но понятие свободы не ограничено его политическим содержанием, оно включает также работу на себя, экономическую самостоятельность. Эта тема вновь прозвучала в речи Перикла у гробницы павших воинов, когда он заявил, что каждый афинянин “сам по себе может с легкостью и изяществом проявить свою личность в самых различных жизненных условиях”178.

Подобное “сам по себе” возможно только в обществах, где признают частную собственность. Более вероятно поэтому, что идея свободы выросла из противопоставления собственника и несобственника (при том, что земельной собствен­ности в древних Афинах были лишены все неграждане), а не свободного и раба, поскольку в этой паре стороны разделены между собой таким непреодолимым психологическим барье­ром, что об их сопоставлении трудно было и помыслить. Первоначально источником экономической самообеспеченности была обработка частных земельных наделов, и наи­бо­лее ранние свидетельства о ней относятся к древним Израилю, Греции и Риму. Финли, пусть и не говоря этого прямо, четко указывает, что здесь и находится ответ на вопрос о западных корнях свободы: “В экономике [древних] обществ Ближнего Востока господствовали дворцовые и храмовые хозяйства, [которые] владели большей частью пригодной для обработки земли, по существу монополизировали все, что можно подвести под понятие “промышленного производства”, равно как и внешнюю торговлю.., и направляли всю экономиче­скую, военную, политическую и религиозную жизнь общества посредством и в рамках одной сложной бюрократической, бухгалтерской системы, для обозначения которой “рационирование”, понимаемое в очень широком смысле, есть лучшая из сжатых до одного слова характеристик, какие приходят мне на ум. Ничего подобного не было в греко-римском мире до завоеваний Александра Великого, а затем и римлян, [когда] они включили в свои владения обширные ближне­восточные территории...

Не хочу чрезмерно упрощать. Частные земельные владения на Ближнем Востоке были, и обработка их в частном порядке велась; в городах были “независимые” ремесленники и торговцы. Имеющиеся свидетельства не дают возможности опереться на количественные показатели, но я не думаю, что этому типу хозяйствовавших субъектов можно приписать преобладающее значение в тамошней экономике, тогда как греко-римский мир был именно и в основном миром частной собственности, будь то мелкой, в пределах нескольких акров, или огромной в виде владений римских сенаторов и императоров, как и миром частной торговли и частной промышленности”179.

Контраст между древним греко-римским миром и ближневосточными монархиями был в новое время по-своему вос­произведен в Европе, в разошедшихся путях развития как собственности, так и свободы, соответственно на крайнем западе и на крайнем востоке континента. олицетворением этих разных путей стали Англия и Россия. Первая учредила частную собственность в ранний период своей истории и создала модель политической демократии, послужившую об­разцом для остального мира, тогда как вторая, начавшая зна­комиться с собственностью исторически поздно и даже при этом урывками, не смогла создать институтов, способных защитить ее народ от деспотической власти “Левиафана”.

* * *

Глава 2: ИНСТИТУТ СОБСТВЕННОСТИ

1 Emile de Laveleye, De la propriйtй et ses formes primitives (Paris, 1874). Хороший библиографический обзор этой литературы содержится в кн.: Wilhelm Schmidt, Das Eigentum auf den дltesten Stufen der Menshheit, I (Mьnster in Westfalen, 1937), 4–17.

2 Исключением является написанный с большим замахом недавно опубликованный трактат Джона Пуэлсона. [John P. Powelson, The Story of Land: A World History of Land Tenure and Agrarian Reform (Cam­bridge, Mass., 198).]

3 L. T. Hobhouse, Property: Its Duties and Rights (London, 1913), 3–4.

4 Это понятие ввел Роберт Ардри (Robert Ardrey) в кн.: The Territorial Imperative: A Personal Inquiry into the Animal Origins of Property and Nations (New York, 1966).

5 P. Leyhausen in K. Lorenz and P. Leyhausen, eds., Motivation of Human and Animal Behavior (New York, 1973), 99.

6 Edward T. Hall, The Hidden Dimension (Garden City, N. Y., 1966), 10–14.

7 H. Eliot Howard, Territory in Bird Life (London, 1920), 15, 180–6.

8 Ibid., 74.

9 V. C. Wynne-Edwards, Animal Dispersion in Relation to Social Beha­viour (New York, 1962).

10 Ernest Beaglehole, Property: A Study in Social Psychology (Lon­don, 1931), 31–63.

11 Richard S. Miller in Advances in Ecological Research 4 (1967), 1–74, cited by E. O. Wilson in J. F. Eisenberg and W. S. Dillon, eds., Man and Beast: Comparative Social Behaviour (Washington, D. C., 1971), 194.

12 N. Tinbergen, Social Behavior in Animals (London, 1953), 8–14.

13 Ardrey, Territorial Imperative, 3.

14 C. B. Moffat, in Irish Naturalist 12, No. 6 (1903), 152–57.

15 Heini P. Hediger in Sherwood L. Washburn, Social Life of Early Man (Chicago, 1961), 36–38.

16 Monika Meyer-Holzapfel, Die Bedeutung des Besitzes bei Tier und Mensh (Biel, 1952), 3.

17 Ibid., 18n. Cf. The American Heritage Dictionary of the English Language (New York, 1970), s. v. “nest”.

18 Meyer-Holzapfel, Die Bedeutung, 3.

19 Edward W. Soja, The Political Organization of Space, Com­mission on College Geography, Resource Paper 8 (Washington, D. C., 1971), 23.

20 Edward O. Wilson, Sociobiology: The New Synthesis (Camb­ridge, Mass., 1975), 565. Сведения о пространствах, потребных не­ко­торым животным, свел в таблицу Nicolas Peterson в: American Anthro­pologist 77 (1975), 54.

21 N. Tinbergen, The Study of Instinct (Oxford, 1951), 176.

22 Hall, Hidden Dimension, 16–19.

23 Wilson, Sociobiology, 256–57.

24 Beaglehole, Property, 56.

25 Об этом см.: Konrad Lorenz, On Aggression (New York, 1966); см. также: Tinbergen in Science 160, No. 3,835 (1968), 1411–18, и его Stu­­dy of Instinct.

26 Ashley Montagu, Man and Aggression (New York, 1968), 9. (Курсив мой.)

27 Academic Questions 8, No. 3 (Summer 1995), 76–81.

28 Stephen Jay Gould, The Mismeasure of Man (New York, 1981), 28.

29 Carl N. Degler, In Search of Human Nature (New York, 1991), 318–19, 321.

30 Leonard Berkowitz in American Scientist 57, No. 3 (Autumn 1969), 383.

31 Herbert Croly, The Promise of American Life (Cambridge, Mass., 1965), 400. Впервые вышла в свет в 1909 году.

32 Soja, Political Organization of Space, 3.

33 Цит. в: Jeremy Waldron, The Right to Private Property (Oxford, 1988), 377–78.

34 Jean Baechler in Nomos, No. 22 (1980), 273.

35 Richard Pipes, Russia Under the Bolshevik Regime (New York, 1994), 290–1.

36 Richard H. Tawney, The Acquisitive Society (New York, 1920), 73–74.

37 The Inernational Journal of Psycho-Analysis 34, part 2 (1953), 89–97; N. Laura Kemptner in Journal of Social Behavior and Per­sonality 6, No. 6 (1991), 210.

38 Arnold Gesell and Frances I. Ilg, Child Development (New York, 1949), 417–21.

39 Helen C. Dawe in Child Development 5, No. 2 (June 1934), 139–57, особенно 150.

40 Melford E. Spiro, Children of the Kibbutz (Cambridge, Mass., 1958), 373–76.

41 Lita Furby in Political Psychology 2, No. 1 (Spring 1980), 30–42.

42 Ibid., 31, 35.

43 Ibid., 32–33.

44 Spiro, Children of the Kibbutz, 397–98.

45 Torsten Malmberg, Human Territoriality (The Hague, 1980), 59, 308.

46 Carol J. Guardo in Child Development 40, No. 1 (March 1969), 143–51.

47 Melville J. Herskovitz, Economic Anthropology (New York, 1952), 327.

48 E. Adamson Hoebel, Man in the Primitive World, 2nd ed. (New York etc., 1958), 431.

49 C. Daryl Forde, Habitat, Economy and Society (London and New York, 1934), 461.

50 Max Weber, General Economic History (New Brunswick, N. J., 1981), 38.

51 Robert Lowie in Yale Law Journal 37, No. 5 (March 1928), 551.

52 Обобщение, сделанное в кн.: Malmberg, Human Territoriality, 86, на основании данных, приводимых в кн.: P. A. Sorokin, C. C. Zim­merman, and C. J. Galpin, eds., A Systematic Source Book in Rural Sociology, I (Minneapolis, 1930), 574–75. В этой последней работе представлено содержательное обсуждение различных теорий о пер­во­начальных фор­мах землевладения [pр. 568–76].

53 Beaglehole, Property, 145–47.

54 L. T. Hobhouse, G. C. Wheeler, and M. Ginsberg, The Material Cul­ture and Social Institutions of the Simpler Peoples (London, 1915), 243.

55 Beaglehole, Property, 134.

56 Bronislaw Malinowski, Crime and Custom in Savage Society (New York, 1951), 60.

57 Beaglehole, Property, 158–66.

58 Ibid., 215–16.

59 Ibid., 140–2.

60 Robert H. Lowie, Primitive Society (New York, 1920), 235–36. Cf. W[alter] Nippold, Die Anfдnge des Eigentums bei den Natur­vцlkern und die Entstehung des Privateigentums (The Hague, 1954), 82; Beagle­hole, Property, 140–2.

61 Herskovitz, Man and His Works, 283.

62 Colin Clark and Margaret Haswell, The Economics of Sub­sis­tence Agri­culture, 3rd. ed. (New York, 1967), 28–29.

63 Robert McC. Netting in Steadman Upham, ed., The Evolution of Political System’s (Cambridge, 1990), 59.

64 Terry L. Anderson and P. J. Hill in Journal of Law and Eco­nomics 18, No. 1 (1975), 175–76.

65 Edwin N. Wilmsen in Journal of Anthropological Research 29, No. 1 (Spring 1973), 4.

66 Lowie, Primitive Society. 213; Raymond Firth, Primitive Eco­no­mics of the New Zealand Maori (New York, 1929), 361.

67 Paul Guiraud, La propriйtй fonciиre en Grйce (Paris, 1893). 32. См. также: J. B. Bury, A History of Greece, 3rd ed. (London, 1956), 54.

68 Leyhausen in Lorenz and Leyhausen, Motivation, 104.

69 Jomo Kenyatta, Facing Mount Kenya (London, 1953), 21. Об этом см. также: Daniel Biebuyck, ed., African Agrarian Systems (Lon­don, 1963).

70 Peter J. Usher in Terry L. Anderson, ed., Property Rights and Indian Economics (Lanham, Md., 1992), 47.

71 Frank K. Pitelka in Condor 61, No. 4 (1959), 253.

72 Явление “тоски по родному дому” разбирается (при том, что не­объяснимым образом остаются без внимания приведенные выше примеры) в кн.: Ina-Maria Greverus, Der territoriale Mensch (Frank­furt am Main, 1972).

73 Jules Isaac, The Teaching of Contempt (New York, 1964), 45. Цитата взята у Августина (О граде Божием, книга 18, глава 46).

74 Isaac, Teaching of Contempt, 39–73.

75 Повесть временных лет, перевод Д. С. Лихачева. Памятники ли­­тературы древней Руси. XI — начало XII века, (Москва, 1978), стр. 99.

76 Nippold, Die Anfдnge, 84.

77 Audrey, Territorial Imperative, 102.

78 Richard Pipes, The Russian Revolution (New York, 1990), 113.

79 John E. Pfeiffer, The Emergence of Society (New York, 1977), 28.

80 Richard B. Lee and Irven DeVore, eds., Man the Hunter (Chi­cago, 1968), 3.

81 Lowie, Primitive Society, 211 – 213.

82 Wilmsen in Journal of Anthropological Research, No. 29/1 (1973), 1–31.

83 Eleanor Leacock in American Anthropologist 56, No. 5, Part 2, Memoir 78 (1954), 1–59.

84 Schmidt, Das Eigentum, I, 290–1.

85 Harold Demsetz in American Economic Review 57, No. 2 (May 1967), 352–53.

86 Schmidt, Das Eigentum, I, 294–95. Автор перечисляет ряд та­ких объектов собственности.

87 Forde, Habitat, Economy and Society, 332–34, and W. Schmidt, Das Eigentum, II (Mьnster in Westfalen, 1940), 192–96, цит. в: Malm­berg, Human Territoriality, 77.

88 Irven DeVore in Eisenberg and Dillon, eds., Man and Beast (Washington, D. C., 1971), 309.

89 Напр., Leacock, in American Anthropologist, 2–3.

90 Lowie, Primitive Society, 210.

91 Max Ebert, ed., Reallexikon der Vorgeschichte, II (Berlin, 1925), 391; Beaglehole, Property, 158–66; Hoebel, Man in the Primi­tive World, 435, 443–43; Carleton Coon, Hunting Peoples (London, 1972), 176–80.

92 Vernon L. Smith in Jounal of Political Economy 83, No. 4 (1975), 741. См. также: Douglass C. North in Structure and Change in Economic History (New York and London, 1981), 80.

93 Edella Schlager and Elinor Ostrom in Terry L. Anderson and Randy T. Simmons, eds., The Political Economy of Customs and Culture (Lan­ham, Md., 1993), 13–41.

94 Robert C. Ellickson, Order Without Law (Cambridge, Mass., 1991), 191–206. Cр. главу LXXXIX романа Германа Мелвиля Моби Дик (“Рыба на лине и ничья рыба”), где приводятся эти простые правила. За эту ссылку я признателен профессору Чарльзу Фриду из Гарвардской школы права.

95 James A. Wilson in Garett Hardin and John Baden, eds., Managing the Commons (San Francisco, 1977), 96–111.

96 John Umbeck in Explorations in Economic History 14, No. 3 (July 1977), 197–226.

97 Ibid., 214–15.

98 John Baden in Hardin and Baden, eds., Managing the Commons, 137.

99 Wilson, Sociobiology, 564.

100 Hugh Thomas, A History of the World (New York, 1979), 12–13.

101 Clark and Haswell, Subsistence Agriculture, 26–27.

102 Vernon L. Smith in Jounal of Political Economy 83, No. 4 (1975), 727–55. Иной взгляд выражен в кн.: Robert J. Wenke, Pat­terns in Pre­history (New York and Oxford, 1984), 152, 154.

103 Charles E. Kay in Human Nature 5, No. 4 (1994), 359–98 and in Western Journal of Applied Forestry, October 1995, 121–26.

104 Matt Ridley, The Origins of Virtue (New York, 1996), 213–25.

105 Beaglehole, Property, 211; Schmidt, Eigentum, I, 292.

106 Hobhouse, Wheeler, and Ginsberg, Material Culture, Appendix I, 255–81.

107 Lowie, Primitive Society, 231–33.

108 Philip C. Salzman in Proceedings of the American Philo­sophical Society III, No. 2 (April, 1967), 115–31.

109 Robert H. Lowie, The Origin of the State (New York, 1927).

110 Sir Henry Maine, Ancient Law (New York, 1964), 124, 126,

111 Lewis Henry Morgan, Ancient Society (Tucson, Ariz., 1985), 6–7.

112 j. E. A. Jolliffe, The Constitutional History of Medieval Eng­land, 4th ed. (London, 1961), 59–60.

Дата добавления: 2015-05-10