М.І. ПАНЧЕНКО 11 страница

-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Однако для того, кто занимается историей частной собственности, этот вопрос критически важен, потому что ответ на него позволяет прояснить истину в старом споре о том, послужила ли собственность причиной образования государства или, наоборот, государство создало собственность.

Из тех данных, которыми располагает антропология, мож­но заключить, что в обществах охотников и собирателей, равно как и у преимущественно пастушеских народов, общественная власть, как отличная от групповой власти родст­венников, либо совсем не существует, либо присутствует в ничтожно малой степени. В этих обществах люди обычно избирают себе предводителей (вождей) из тех, кто выделяется воинским мастерством и качествами сильной личности. Власть у них чисто личная, и объем ее не имеет четких пре­делов; их легко сместить. Обычно предводитель — это “первый среди равных”. Инструменты принуждения отсутствуют, и порядок поддерживается общественным давлением. Этого достаточно охотникам, объединенным в группы, которые на­считывают, как правило, от двадцати пяти до ста человек. Пастушеские общины могут наделять кого-нибудь из своих со­-
племенников значительной властью на время перегона ско­та к летним пастбищам, когда пути движения надо точно разгра­ничить между племенами, но такая власть дается для выпол-
нения только этой задачи и только на ограниченный срок108.

Возникает вопрос, почему и каким образом из подобных неформальных порядков вырастают политические учреждения, наделенные формально закрепляемыми полномочиями прибегать к мерам принуждения*. В одном из самых первых антропологических исследований на эту тему, в работе Роберта Лоуи “Происхождение государства”109, был предложен следующий ответ: переход от “социальной” или “племенной” организации к организации политической происходит тогда, когда власть привязывается к территории, то есть когда она распространяется на всех обитателей данной местности, а не только на тех, кого объединяют узы родства.

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

* Обзор различных теорий происхождения государства содержится в кн.: Elman R. Service, Origins of the State and Civilization (New Jork, 1975). предпочтения какой-либо из них автор не выказывает. [См. также Henry J. M. Claessen and Peter Skalnik, eds., The Early State (The Hague, 1978), особенно рр. 533–96.] * Обзор различных теорий происхождения государства содержится в кн.: Elman R. Service, Origins of the State and Civilization (New Jork, 1975). предпочтения какой-либо из них автор не выказывает. [См. также Henry J. M. Claessen and Peter Skalnik, eds., The Early State (The Hague, 1978), особенно рр. 533–96.]

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Эта теория опи­рается на результаты изысканий сэра Генри Мэйна, который в своей работе “Древнее право” (1861) впервые предложил счи­тать критически важным поворотным пунктом в развитии человечества то время, когда в установлении и поддержании связей между людьми общность крови уступила место общности территории: “История политических идей начинается фактически с предположения, что кровное родство является единственно возможным основанием для общности поли­тических действий; и среди переворотов в мировосприятии, мно­гозначительно именуемых нами революциями, нет другой столь же поразительной и столь же глубокой перемены, как та, что происходит, когда некий иной принцип — такой, на­пример, как общность места проживания — впервые утверж­дается в качестве основы для общих политических действий... Представление, что какие-то люди должны совместно пускать в ход свои политические права просто потому, что им выпало жить в топографических пределах одной местно­с­ти, было для первобытного общества совершенно диким и чу­довищным”110.

Льюис Морган, принявший тезис Мэйна, назвал эту пе­ремену переходом от societas с его личностными связями к civi­tas, где связи стали территориальными111. Как следствие этого сдвига, неформальный, поддерживаемый частным правом порядок поведения групп, объединенных родственными связями, уступил место формально закрепленным нормам пуб­личного права. Право участвовать в обсуждении и принятии решений, ранее предоставлявшееся только свободным лю­дям в составе племени или клана, теперь было распрост­ранено на всех свободных обитателей данной местности; со временем же, когда население этой местности разрасталось настолько, что исчезала возможность лично пользоваться этим правом всем его обладателям, оно стало достоянием их выборных пред­ставителей. В политической истории современного мира различимо неуклонное изменение характера власти, которая из неформальной и распространяющейся на группы людей, связанных родством, все более представала как власть публичная, подчиняющая себе всех жителей данной местности. Одно из первых проявлений этой власти состоит в том, что третья сила — государство, — взяв на себя обязанность ка­рать за преступления, кладет конец частным актам мести. Это произошло в Вавилоне и уже в 1750 году до н. э. было оформ­лено в законах Хаммурапи. то же установление в англосак­сон­ской Англии относится примерно к 900 году н. э.112

Некоторые современные антропологи, в целом принимая тезис Мэйна, сомневаются, чтобы различие между родовой и территориальной общностью когда-либо проявлялось так резко, как он это представил.Существуют свидетельства, что первобытные общества, даже организованные по принципу родства, признают все же некоторые территориальные связи. В Англии седьмого века, где преобладали родовые связи, ­лю­ди, жившие по соседству, считали друг друга родней, независимо от того, были они действительно родственниками или нет113. Переход, следовательно, мог означать не столько смену од­но­го порядка другим, сколько выдвижение территориального прин­ципа из подчиненного в господствующий.

Похоже, привели к этому два обстоятельства. Во-первых, войны. Первобытные народы склонны уважать территориальные права других: одерживая военную победу, они обычно не изгоняют побежденных, а подчиняют их себе114. Такой образ действийавтоматически создает неродовую, то есть территориальную, основу власти. Во-вторых, рост населения и давление на ограниченные земельные ресурсывели к смешению племен и кланов, так что в итоге территориальные связи ста­ли преобладать над родовыми.

Некоторые антропологи продолжают разделять марксист­скую концепцию, согласно которой политическая власть появ­­ляется как средство регулирования классовых противоречий в племенном обществе вследствие появления частной собст­венности, позволяя классу собственников сохранять его имуще­ство и проистекающую из обладания им власть. Но как и в других марксистских схемах, здесь сооружается прокрус­то­во ложе, в которое невозможно втиснуть известные нам факты115.

Более убедительное экономическое объяснение происхож­дения политической организации было предложено Дугласом Нортом. Он считает, что государство представляет собой организацию, которая в обмен на доходы в виде собираемых ею налогов берет на себя защиту собственности и прав своих граждан. “Государство в обмен на налоговые поступления предоставляет некоторый набор услуг, которые мы будем на­зывать защитой и правосудием”116.

• Экономический рост имеет место в том случае, когда вы­пуск продукции растет быстрее, чем население... Экономический рост будет иметь место, если права собственно­с­ти делают общественно производительную деятельность стóящим занятием. Создание, уточнение и воплощение в жизнь таких прав сопряжены с большими затратами... По мере того как растут возможности добиваться в част­ных сделках превышения выгод над издержками, предпринимаются усилия с целью утвердить такие права собственности. Защиту и осуществление прав собственности правительства берут на себя потому, что они могут это делать с меньшими затратами, чем частные заинтересованные группы117.

Подобные юридические и экономические теории дают наи­лучшие из ныне имеющихся объяснений тому, как возникла государственность*.

8. Частная собственность в древнем мире

Частная собственность в правовом смысле слова появляется одновременно с государственной властью. До этого она суще­ствовала как владение, защищаемое физической силой и/или обычным правом либо узаконенное получением наследства и/или длительным сроком пользования. Первобытные общества признают право занятия и обработки пустошей, как и удержания за собой земли теми, кому она досталась как от­цовское наследство. Эта практика была известна в средне­вековой Европе. В феодальной Франции странно прозвучала бы речь о чьей-либо собственности, будь то на землю или на должность; еще необычнее было бы затеять судебное дело по поводу имущественного спора. Вместо этого участники та­кого спора выступали со ссылками на “право давности” или seizin (seisin), то есть право “владения, подтвержденного ис­текшим временем”. Победа в таких тяжбах доставалась тому, кто мог доказать, что занимает и обрабатывает данную землю дольше любого другого, на нее притязающего, а еще лучше, что ее обрабатывали и его предки118.

---------------------------------------------------------------------------------------------------------

* Маркс, как и Карл Виттфогель столетием позже [Karl Witt­fogel, Oriental Despotism (New Haven, Conn., 1957)], говорил время от времени об “азиатском способе производства”. Виттфогель раз­работал понятие “восточного деспотизма”, обосновав его необходи­мостью регулировать большие потоки воды (Нил, Евфрат и т. д.) для орошения полей и предотвращения наводнений. Верно это объяснение или нет, но смысл оно может иметь лишь в приложении к определенным регионам и определенным периодам истории.

------------------------------------------------------------------------------------------------------

Права собственности, основанные на коллективной памяти общины, оставили мало следов на бумаге. Вот и получилось, что при наличии несметного множества относящихся к древнейшим временам свидетельств о земледельческих за­нятиях кланов, семей и даже отдельных лиц, как и о том, что обычай признавал за ними земли, которые они обрабатывали, подтверждающая это документация начисто отсутствует, по­тому что тогда в ней просто не было нужды. Это сильно за­трудняет историческое исследование. Тем самым объясняется, почему, говоря словами Дугласа Норта, “существует очень мало исторических исследований развития прав собст­венности”119.

В древних государствах Ближнего Востока (Месопотамии и Египте эпохи фараонов) преобладающей формой правления был “вотчинный” режим, при котором монарх и владел, и управлял землей и ее обитателями и обращался с этими свои­ми владениями, как с гигантским королевским поместьем*. Собственность исключала всякое внешнее вмешательство: по Веберу, вотчинный правитель был regelfrei, то есть свободен от правил или ограничений120. Это слияние верховной власти с собственностью было вполне обычным делом за пределами Европы, особенно на Ближнем Востоке. До недавнего време­ни считалось, что в древних Месопотамии и Египте вся земля принадлежала либо царскому дворцу, либо храму. Эта точка зрения слегка изменилась в свете исследований, проделанных за несколько последних десятилетий и установивших, что обе эти страны древнего мира знали и частную земельную собственность121.И все же участки, находившиеся в частной собственности, составляли лишь малую часть обрабатываемых площадей, которые в основном принадлежали государст­ву и храмам. Более того, собственниками выступали разросшиеся семьи, которые очень редко шли на отчуждение своих земель.

---------------------------------------------------------------------------------------------

* Классическое описание вотчинного владения дал Макс Вебер. [Max Weber, Grundriss der Sozialökonomik: III Abt., Wirtschaft und Gesellschaft, 3. Auslage, II (Tübingen, 1947), 679–723.] Вебер отно­сит к этой категории империю инков и государство иезуитов, существовавшее в семнадцатом веке в Парагвае. Список можно было бы дополнить Московской Русью.

------------------------------------------------------------------------------------------------------

Ведущий российский знаток предмета И. М. Дьяконов, согла­шаясь, что быва­ли исключения, нарушавшие царскую или цер­ковную монополию на землю, заключает, однако, что “част­ная земельная собственность в ее современном понимании была неведома ни в одном древнем обществе ни в Европе, ни в Азии, по край­ней мере до самых поздних хронологических рубежей древности”*. чиновники, жрецы и крепостные были цар­ски­ми подданными. Отсутствие политических и граждан­ских прав, как и малое значение редко встречающейся частной земельнойсобственности, являются отличительными чертами восточных деспотий.

Совсем не так обстояло дело в древних Греции и Риме, где впервые появились права собственности в их современном понимании.

Древняя Греция, по крайней мере с двух точек зрения, занимает совершенно особое место в истории общественных институтов. Это была первая в мире демократия; более того, именно здесь появились сами понятия “политика, политиче­ская жизнь”, для обозначения которых было взято слово, восходящее к греческому “городу” — “ полису ”; это значило “нечто, касающееся каждого” или “общественное”, в отличие от “частного”, “личного” и “подчиненного собственным ин­тересам”122. (В одном из своих первоначальных смыслов гре­­ческое слово “идиот” означало человека, замкнувшегося в частной жизни и не принимающего участия в общественных делах.) Именно в Греции впервые в истории явилось на свет гражданство как сочетание прав и обязанностей. Именно в древней Греции мы обнаруживаем также первые в истории сви­детельства о таком устройстве сельского хозяйства, при ко­тором его ведут самостоятельные крестьяне-землевладельцы, предтечи английских йоменов. Это ни в коей мере не случайное совпадение: как гражданство, так и собственность на землю исключали вмешательство со стороны и крепили узы взаимозависимости граждан-землевладельцев.

-------------------------------------------------------------------------------------------

* И. М. Дьяконов в Acta Antiqua Academiae Scientiarum Hunga­ri­cae, XXII, Fasc. 1–4 (1974), 51. Иное мнение выражают по этому по­воду Robert C. Ellickson and Charles DiA. Thorland в кн. The Chi­ca­go-Kent Law Review 71, No. 1 (1995), 321–411. Эти авторы утверждают, что “четыре тысячелетия назад древним людям земля предоставлялась на правах, сильно напоминающих нашу ничем не ограниченную земельную собственность, и с нею заключались сделки,... правомочность которых могла бы быть признана и сегод­няшним юристом, занимающимся операциями с недвижимостью” (р. 410). Немного найдется тех, кто разделяет эту крайнюю точку зрения.

-------------------------------------------------------------------------------------------------

Прежде всего о земельной собственности.

Древнегреческое общество было в решающей степени сель­скохозяйственным, так что не менее 90 процентов населения жили за счет земли. Поскольку Аттика плохо обеспечена водой, земледельцы жили не разрозненными хуторами, а теснились в селениях, расположенных в непосредственной близости от водных источников. Жили там мелкие крестья­не, которые, по оценкам ученых, владели в среднем четырьмя гектарами земли каждый; крупные владения были исключением. Эти крестьяне выращивали виноград, оливки, фиги и злаковые (овес и пшеницу). Обрабатываемая земля (kleros), глав­ный источник богатства страны, товаром не признавалась. Ее передавали по завещанию, но редко когда продавали (хотя такое, возможно, и случалось), потому что обладание ею увя­зывалось с личной свободой и правами гражданства: грек (как и римлянин), лишившийся своей земли, превращался в пролетария123. Со времен Солона эти независимые крестьяне (eleutheroi) всегда считались свободными людьми, избавленными от обязанностей платить подати или прислуживать аристократам. Они работали на себя. И эта экономическая не­зависимость стала признаком свободы. Именно из них составлялись фаланги, колонны тяжело вооруженных пехотинцев, шагавших в бой, чтобы защитить свои города и поля.

В девятнадцатом веке историки, преданные теории первобытного коммунизма, не изучив имевшихся данных либо истолковав их так, чтобы они соответствовали их предвзятым суждениям, уверовали, что в древней Греции существовала только общинная собственность на землю124. Против этой теории возразил в своем “Древнем городе” Фюстель де Куланж. Современные ученые разделяют мнение де Куланжа, что уже в восьмом и седьмом столетиях до н. э., во времена Гомера и Гесиода, земля в Греции находилась в частной собственности, то есть в собственности отдельных лиц и се­мей. По словам Жюля Тутэна, “если следовать Гомеру и Ге­сиоду, обнаруживается, что, поскольку дело касается земли, годной для обработки, вся она находилась в частной собст­венности... Нет ни единого упоминания о том, что обрабатываемой землей владели коллективно”125. С этим согласен англо-американский историк античности сэр Мозес Финли:

“В поэмах Гомера режим собственности, в частности, предстает уже полностью утвердившимся... Режим, который мы видим в поэмах, это прежде всего частная собственность...

Существовало ничем не ограниченное право свободно распоряжаться всем движимым имуществом... После смерти че­ловека передача по наследству его имущества, движимого и недвижимого одинаково, считалась делом обязательным и естественным”126.

Согласно Финли, мир Гомера не знал “ни феодальных, ни сходных с ними условных держаний”127. В древней Греции “государство признавало и защищало частную собственность как основу общества”, причем государство редко препятствовало “свободной игре экономических сил и проявлениям экономической инициативы”128. Именно по той причине, что частная собственность занимала в классической Греции господствующее положение, Платон и Аристотель уделяли ей так много внимания.

О полисе или городе-государстве было сказано, что он представлял собой “систему правления, наделявшую граж-
дан правами и возлагавшую на них обязанности под общей властью закона, систему, до того истории не известную”129. К концу шестого века до н. э. она была распространена в значительной части Греции. Проведенные тогда реформы Клис­фена разделили афинское население сообразно месту жи­тельства (взамен прежнего деления по родственным связям) и установили представительство каждой территориальной еди­ницы в афинском совете. Реформы были проведены с целью сломить мощь кланов; они заложили основу афинской демократии. Полис имел обычную государственную струк­ту­ру, представленную органами власти в составе должностных лиц, которых избирали на годичный срок обычно из членов аристократических семей; совета пятисот, готовившего повестку дня для народного собрания; самого собрания всех граждан (ecclesia), обладавшего высшей законодательной и судебной властью. Построенный вокруг храма, занимая опре­деленную территорию, огороженную стеной, полис управ­лял своими делами сам, принимал собственные законы и вершил свой суд; он был суверенным, ни от какой внешней власти не зависевшим образованием.

Один историк античности усматривает прямую связь между суверенным городом-государством и суверенным собст­венником и возделывателем земли. По его мнению, именно появление в древней Греции частной земельной собствен­но­с­ти, не обремененной никакими внешними обязательствами, дало жизнь первой в мире демократии: “Подъем в конце темного периода греческой истории (около 750 года до н. э.) клас­­са независимых крестьян, имевших в собственности и без помех обрабатывавших свои небольшие наделы, был ис­то­рически совершенно новым явлением... Их старания создать ­бо­лее широкое сообщество равноправных земледельцев при­вели, на мой взгляд, к образованию системы самостоятель­ных, но взаимосвязанных греческих городов-государств (poleis), что стало отличительной чертой западной культуры”130.

В древних Афинах взаимосвязь между земледелием и граж­данством была нерасторжимой в том смысле, что только граждане могли быть собственниками земли и только землевладельцы могли быть гражданами; неграждане могли заниматься финансовыми делами и торговлей, могли брать землю и копи в аренду, но получить землю в собственность они не могли. Со времен Солона существовал имущественный ценз для занятия высоких должностей. Так был по сути дела уста­новлен имущественный ценз для участия в политической жизни, не лишенный сходства с тем, что в восемнадцатом и девятнадцатом столетиях широко применялся в Англии, Со­еди­ненных Штатах и ряде европейских стран.

Если ко всем этим сведениям добавить и то, что афинские граждане были свободны от налогообложения, ибо обязанность платить налоги воспринималась как признак приниженного социального положения*, то взаимосвязь между землевладением, гражданством и участием в демократически ­устроенной политической жизни поистине бьет в глаза.

Очевидно, что широкое распространение земельной собст­венности и хозяйственной свободы играло критически важ­ную роль в развитии афинской демократии. Более того, ремесленники, которые на Ближнем Востоке работали на ­царей, в гре­ческом городе-государстве были независимыми предпринимателями. В целом большинство людей, особенно в Афинах, будь то земледельцы или горожане, работали на себя131.

Напротив, в Спарте, где частная земельная собственность была редкостью, личная свобода отсутствовала

------------------------------------------------------------------------------------------------

* Есть указания на то, что греческое слово, обозначавшее свободных людей, eleutheroi, первоначально имело фискальный смысл и служило как определение тех, кто не обязан платить подати. [Ellen M. Wood, Peasant-Citizen and State (London and New York, 1988), 130.]

------------------------------------------------------------------------------------------------

Взрослые муж­чины, поголовно обращенные в солдаты, получали от ­ государства совершенно одинаковые участки земли, которые обрабатывались рабами (илотами). Права собственности были у спартанцев зыбкими, ибо они оставались условными держа­телями земли: за неэффективную обработку государство ее отбирало и передавало более рачительному хозяину. Солдатам и офицерам, составлявшим основную часть мужского населения, запрещалось заниматься торговлей или ремеслами132. Их хозяйственное обеспечение целиком было заботой государства.

Против господствующего взгляда на положение дел в Спар­те, основанного главным образом на сведениях древних историков, выступила одна из ревизионистских школ, которая утверждает, что земельная система Спарты “была преимущественно системой частных владений, образовавшихся в результате деления участков на доли, передававшиеся наследникам, и дальнейшего их дробления у новых хозяев, а также становившихся объектами отчуждения на основе пожизненного дарения, завещаний и назначения приданым за невестами”133. Но эту точку зрения разделяет, кажется, лишь меньшинство ученых, занимающихся древним миром, большинство же придерживается традиционного взгляда. И даже ревизионисты не берутся утверждать, что землю в Спарте можно было продавать, то есть что там существовало право, которое, наряду с дарением, Аристотель считал критерием собственности*.

Выдающейся отличительной чертой древней Греции была тесная корреляция между собственностью и политической, равно как и гражданской, свободой. Широкое распространение собственности, особенно земельной, составлявшей главный производственный ресурс общества, сделало возможным появление в Афинах первого в истории демократического режима. В других частях древнего мира собственником хозяйственных ресурсов было государство, и, как следствие, население находилось у него на службе, причем государство взваливало на людей всевозможные повинности, но не предо­ставляло им никаких прав.

---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

* “Признаком... владения или невладения служит возможность отчуждать предметы владения; под отчуждением я разумею дачу и продажу”. Aristotle, Rhetoric, 1361а– 21–23. [Аристотель. “Риторика”в кн.: Этика*Политика*Риторика*Поэтика*Категории / Перев. Н. Платоновой — Минск, 1998. С. 773.]

----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Македонцы, завоевав бóльшую часть Ближнего Востока, усвоили для себя скорее восточную, чем афинскую модель. Эллинистические государства, пришедшие на смену империи Александра Великого, сохранили вотчинные режимы, делавшие землю собственностью правителя. Хозяйственная жизнь была строго регламентирована. В Египте, наиболее известном среди эллинистических государств, Птолемеи построили несколько городов по греческому образцу и наделили их землей. Они также щедро раздавали землю храмам. То там, то здесь земля оказывалась в частной собственности. Но в конечном счете вся страна оставалась вотчиной царя-бога: “вся земля Египта принадлежала Птолемею, как некогда она принадлежала фараону”134. Верховный правитель “был собственником имущества своих подданных так же, как и их самих... теоретически весь Египет представлял собой цар­ское поместье, населенное работавшими на царя крепост­ными...”135. Часть своего поместья царь эксплуатировал сам, другую сдавал в аренду, но оно целиком было его собственностью. В частности, ему принадлежали и обширные владения, переданные храмовникам, потому как он представлял богов на земле, а храмы служили богам. Жрецы просто поль­зовались этими землями в той мере, в какой им было разрешено царской властью136. В Египте Птолемеев ремесленники работали не на себя, а на царский двор: они были опутаны широко раскинутой сетью царских монополий как на производство, так и на сбыт изделий137.

Развитие понятия и института собственности в древнем Риме остается предметом нескончаемых научных споров138. Видный знаток экономической истории Рима утверждает, что “законы о частной собственности сложились задолго до пятого века (до н. э.), когда появились двенадцать таблиц... Предки римлян были организованными земледельцами за ты­сячу с лишним лет до составления этого свода законов. (Поэто­му) весьма вероятно, что латиняне уважали права собст­вен­ности и до того, как поселились в долинах вокруг Рима”139.

С высокой степенью уверенности можно считать, что в Риме собственность, сосредоточенная в руках главы семьи (pater familias), появилась прежде государства. Глава семьи обладал неограниченной властью и над людьми (женой и детьми, а также рабами), и над всем домашним имуществом. Постепеннно положение изменилось таким образом, что для свободных членов семейства pater familias перестал быть полновластным господином, тогда как рабы, скот и прочие вещественные составляющие домашнего хозяйства остались в его безусловной собственности. Эта часть его владения образовала dominium 140и в качестве такового могла быть объектом отчуждения.

Рим был первым в истории государством, где в полной мере получили развитие юридические нормы и процедуры, регулирующие жизнь как граждан, так и государства, нормы и процедуры, которые были общеизвестны и соблюдение которых было делом профессиональных юристов. В этом отношении Рим пошел гораздо дальше Афин. В его правовых установлениях законы, регулирующие собственность, получили самое полное развитие. Этим историческим фактом подкрепляется изречение Иеремии Бентама: “Собственность и право рождаются и должны умирать вместе. До появления законов не было никакой собственности: уберите законы — исчезнет всякая собственность”*. Причина такой взаимосвязи в том, что собственность представляет собой имущество, на которое его владелец предъявляет исключительное право, а такое право не может поддерживаться физической силой или общественным обычаем; для его осуществления требуется закон. Поэтому “почти невозможно представить себе общество, которое признает и допускает частную собственность, но законом ее не защищает”141.

В древнем Риме лишь земля в пределах Итальянского полу­острова — то, что называлось ager Romanus, — могла находиться в абсолютной частной собственности (известной как квиритская собственность) и только в руках римских граждан. Земли, завоеванные Римом, становились ager publicus и в качестве таковых подлежали налогообложению (с них как бы собирали дань); эти земли сдавались в аренду либо заселялись, но, будучи владениями государства, ни в чью пол­ную собственность попасть не могли. За пределами Италии даже римские граждане не могли иметь полных прав на землю

-------------------------------------------------------------------------------------------

* Jeremy Bentham, Principles of the Civil Code, in Works, I (Edinburgh, 1843), 309. Бентам выдвигал это соображение в поддержку своего тезиса о том, что права собственности имеют источником государственную власть, а не естественное право, но провоз­глашенный им принцип справедлив, независимо от тех или иных представлений о происхождении собственности. [Heinrich Altrichter, Wandlungen des Eigentumsbegriffs und neuere Ausgestaltung des Eigentumsrechts (Marburg-Lahn, 1930), 16.]

Дата добавления: 2015-05-10