Билет на Лысую Гору 11 страница

Багров проигнорировал его ворчание, лишь усмехнулся. Домовой кикимор забавлял его. Отпустив Ирку, он отошел к стене. Небольшое окно, выходящее на лес, было затянуто старой рыболовной сетью. И откуда она только здесь взялась?

— Это ты следил за моими окнами? Там, у Бабани? — спросила Ирка.

— Да. Я.

— Почему?

— Тебе действительно нужен ответ? Даже если он будет неприятен?

— В смысле?

— Отец учил меня или не отвечать на скользкие вопросы вообще, или говорить правду. Из уважения к его памяти я следую этому правилу до сих пор. Помнится, это сердило моего учителя Мировуда, Ведь в магии, если разобраться, немало уверток и фокусов. Покрыть старую помойку плащаом фокусника и заявить, что все, что под плащом, далючая вонь, профессиональная тайна и непосвященных просим убрать лапки… Однако от частой лжи эйдос тускнеет, как умирающая искра. Так тебе нужна правда?

— Давай рискнем, — сказала Ирка, не выдержав пытки любопытством.

— Отлично. Если честно, в первый момент меня заинтересовало, что это за бестолковая валькирия, которая ведет себя так неосторожно… Ты не используешь магию скрытности и вообще ведешь себя глупо.

— Почему глупо‑то? — спросила Ирка с обидой. Она поняла, что наступила на грабли. Девушки всегда хотят слышать правду, но под правдой подозревают что‑то свое.

— Мировуд называл валькирий козырными картами света. Они появляются из ниоткуда, внезапно, без предупреждения, и беспощадно жалят мрак своими огненными дротами. Ужалив же, исчезают, как тени. Никто не знает, ни где они, ни кто они, ни откуда появились. И вновь мрак в напряжении, а темные маги в смятении.

— Ты серьезно?

— Я всегда серьезен. Опытные валькирии обладают даром универсальной скрытности. Даже комиссионеры не в состоянии их выследить.

— Что‑то не верится… Выследили же меня и напали, — сказала Ирка, с улыбкой вспоминая, как в нее метнули визжащего десантного гнома.

— Глиняный Пес — это серьезно. Он шел по следу картины. Но все равно старайся быть мудрее, не светись. Если посланный на разведку воин хочет пройти по базарной площади в торговый день, он снимает доспехи и смешивается с толпой, а не ползет под крышам, сжимая в зубах нож, как контуженный ниндзя, — посоветовал Матвей.

— Хм… Прям‑таки и по крышам… — недовольно сказала Ирка. — А что тебе еще известно о валькириях?

Услышав о валькириях во множественном числе, она поняла, что не уникальна. Кроме нее, существуют и другие, опытные девы‑воительницы. Почему‑то эта мысль доставляла ей не столько радость, сколько беспокойство. Почему эти, другие, не пытаются связаться с ней, чтобы чему‑то научить, объяснить? Почему ведут себя так, словно её не существует? Знают ли они вообще о гибели одной из них и о том, что Ирка заступила на ее место?

Голос Багрова звучал ровно и размеренно.

— Всех валькирий двенадцать. Они живут отдельно, но поддерживают связь и нападают на врагов света все вместе, единым отрядом. Кроме того, существует еще одна — тринадцатая валькирия. Валькирия‑одиночка, так ее называют. Ее магия гибче, вкрадчивее, мудрее, чем у остальных. Хотя те двенадцать, возможно, и сильнее, и опытнее в ратном искусстве. Сдается мне, что тринадцатая валькирия теперь ты. Ирка сглотнула.

— Откуда ты знаешь, что я тринадцатая? Что та валькирия, на место которой я заступила, была валькирией‑одиночкой?

— Возле тебя нет других валькирий. Тебе не помогают, хотя ты мало что умеешь.

— Потому что я валькирия‑одиночка?

— Боюсь, что да. Другие валькирии избегают валькирию‑одиночку. Причина этого мне неизвестна.

— Ты много знаешь о валькириях. А я вот ничего, — сказала Ирка печально.

Ей подумалось, что все в её жизни происходит в едином ключе. Ее тропа с рождения была проложена в стороне от проезжих дорог и общих перекрестков. Если кто‑то и должен был стать одиночкой, то лучшей кандидатуры не найти. Неудивительно, что смертельно раненная валькирия выбрала именно ее.

— Я знаю много, но далеко не все. Все знает он, — сказал Матвей, показывая Ирке перстень. — Я слышу его шепот. Перстень может слышать только тот, кто его носит. В нем мудрость моего учителя Мировуда.

— Вся?

— Далеко не вся. Но оно и к лучшему. Святогор был так силен, что его не держала земля. Уйти же под землю от избыточной мудрости еще проще, — признал Багров.

Он поднял смуглую, худую, но сильную и жилистую руку, чтобы отбросить со лба волосы. На запястье блеснул серебром старинный браслет. Он заинтересовал Ирку даже больше, чем перстень Мировуда.

— Можно взглянуть?

Матвей протянул ей руку. Ирка коснулась его запястья. Оно было более чем материально. Прохладное, с тонким белым шрамом запястье полуподростка‑полуюноши. Она провела пальцем по рунам браслета.

— А снять можно? — спросила она, подумав, что руны могут быть и на той стороне.

— Нет. Смотри на руке, — отказал Матвей.

— Почему только на руке? Думаешь, я не отдам? — удивилась Ирка. Багров усмехнулся.

— Не в том дело. Отдавать некому будет.

— Почему?

— Как‑то Мировуд послал меня на рынок. И там я случайно купил этот браслет у одной колдуньи — мелкой торговки артефактами. Из тех колдуний, что за бесценок выкупают имущество умерших магов и после распродают его частями. Скорее всего колдунья сама толком не знала, что за браслет попал к ней в руки. Едва она сняла его со своего запястья и надела на мое, как поперхнулась яблоком, которое жевала, и умерла на месте.

— Ты серьезно? Ужасно глупая случайность. Багров хмыкнул.

— Случайность? Ничего подобного. Позднее я разобрался в чем дело. Не подавись она яблоком, она упала бы на ровном месте и свернула бы себе шею. Или на голову ей со строительных лесов свалилось бы ведро с раствором… Или ее укусил бы бешеный пес. В общем, шансов дожить до вечера у нее не было. Дело в том, что ведьма по ошибке продала мне Счастливый Браслет.

— Разве это плохо?

— Счастливый Браслет — вещица с характером. Едва хозяин расстается с ним, как все беды, которых он избегал так долго, обрушиваются на него разом. Это потому, что беды никуда не исчезают. Они караулят в тени и ждут только момента, когда магический круг разомкнется хотя бы на миг.

— И тогда ты падаешь на ровном месте?

— И тогда происходит все что утодно, — сказал Багров.

Думая о чем‑то своем, он прошелся по комнате, тронул рыболовную сеть и присел на корточки рядом с домовым кикимором. Антигон настороженно наблюдал за ним.

— Симпатичный старичок!.. Похож на титулярного советника, который съел заднюю лапку заговоренной лягушки. Я забыл: он разговаривает? — поинтересовался Багров.

Кикимор передернулся от ужасного оскорбления.

— Как ты смеешь, гадина ползучая! Я мерзкий, коварный монстр!.. Бойся теперь спать ночами, дрянь! — завопил он, подскакивая.

Матвей заткнул раковину уха пальцем.

— О! Не только разговаривает, но и плюется! Полное ухо наплевал! — произнес он удовлетворенно и снова стал ходить по комнате.

Ирка заметила, что время от времени он не то тревожно, не то задумчиво посматривает в окно. В деревянной раме, точно на картине, угадывались силуэты деревьев.

— Ты думаешь о Глиняном Псе? Что он нагрянет? — спросила она.

— Холста больше не существует. След потерян. Скоро маги это поймут и пошлют Пса по следу перстня Мировуда. Но вначале для надежности им нужно найти фею, которая выпустила меня из перстня. Перстень и фею, поскольку когда‑то она заговаривала алмазную пыль, связывает теперь общая магия. Логично?

— Ну… Для кого‑то логично, — признала Ирка.

Ей сложно было сразу и до конца отказаться от лопухоидных категорий мышления. Все‑таки как ни крути, а мы мыслим кубиками, отлитыми задолго до нас.

— Значит, нам нужно опередить Пса и найти фею первыми. Я перед ней в долгу и должен ее защитить. Они вполне могли лишить ее способности творить чары. Воображаю, сколько было по этому поводу воплей! — заметил Багров.

— Чьих воплей? Феи?

— А то! Феи тот еще народец. Терпения у них мало, а характер, как порох! Хотя свое слово они держат: тут не поспоришь! Эту же беднягу подозревают в том, что она помогла мне похитить Камень Пути… Нет, бросать ее сейчас нельзя! — уверенно сказал Матвей.

— Слушай, зачем темным магам с Лысой Горы Камень Пути? Они же вее равно никогда его не поделят! — заметила Ирка, довольная, что разговор коснулся интересующего ее предмета.

— Разумеется, да только кто ж это признает? Уверен, рано или поздно его перепродадут мраку. Будут долго и занудно торговаться, выторговывать все больше и больше, склочничать, забирать свои обещания назад, но… все равно перепродадут! Так что лучше, пожалуй, если Камень останется там, где он сейчас… — сказал Багров.

— А где он сейчас? — спросила Ирка, не удержавшись.

Матвей напрягся, как в ту минуту, когда она коснулась рун Счастливого Браслета.

— Зачем тебе?

— Ну не знаю… Если с тобой что‑то случится…

— Не беспокойся. Если со мной что‑то случится, то Камень Пути попадет в их руки независимо от твоей воли. Видишь ли, моя история и история этого Камня связаны теперь навеки.

— Так где же он?

Багров внимательно посмотрел на нее.

— А ты не догадываешься? — спросил он, прищурившись.

— Нет.

— И предположений никаких нет?

— Никаких, — ответила Ирка, начиная беспокоиться.

Матвей удовлетворенно кивнул.

— Ну и отлично. Чем больше знаешь про телят, тем сложнее есть котлеты. Существуют вещи, до которых человек должен дойти сам. Если он этого не сделал, значит, время ещё не пришло, — таинственно произнес он.

— Но одно ты можешь сказать? Он у тебя или спрятан где‑то?

— Он там, где должен быть. В этом ты можешь не сомневаться, — заверил валькирию Багров.

Глава 9. Заяц, который чихал на волков

Август еще не закончился, а осень бездомной собакой неотвязно поскуливала у двери. Холодало. Начались дожди. После дождя на крыши машин чешуей налипала желтая листва. В окна подъезда, невесть откуда взявшись, десятками залетали махаоны, считая, вероятно, что это дупло гигантского дерева. Они складывали крылья и замирали, похожие на коричневые пластинки коры.

Эдя Хаврон бегал по комнате и бросал вещи в чемодан. Он собирался сматывать удочки. Пять минут назад ему вновь позвонил Феликс, назвал матросом и потребовал деньги. Хаврон, находившийся в скверном расположении духа, неосторожно брякнул: «Ага! Щас! Бегу уже! Держи карман шире!» — и теперь, спохватившись, действительно пытался бежать. Интуиция подсказывала ему, что Феликс уже мчится сюда.

На столе, болтая ногами, сидела Двухдюймовочка, хлестала коньяк из наперстка, заедала сливочным маслом и командовала:

— Великанчик! Стоять! Руки по швам! Не мельтеши, а то ты у меня двоишься!

— Отстань! Не до тебя! — махнул рукой Хаврон.

Он прыгал на чемодане, пытаясь заместить пятое измерение весомостью собственной пятой точки.

— Как это не до меня? А где нежность? Где буря чувств? Где мужская… ик… верность? — вознегодовала Двухдюймочка.

— Кто бы вякал! — буркнул Эдя, отдышливо прыгая на чемодане. — Обещала… пых!.. сделать меня богатым, а вместо этого я… пых!.. вынужден бежать из собственного дома, спасаясь… пых! пых!.. от костоломов!

— Фу, великанчик, какой ты неромантичный! Тебе пригрозили — ты и бежишь! Никакого личного мужества! А где дуэли, где звон шпаг и бокалов? Девочка разочарована!

— Не капай мне на мозги! Вон коньяк себе пролила на колени, — сказал Хаврон. Двухдюймовочка надула губы.

— Смотри, великанчик, вот вернется ко мне магия, превращу тебя в… крысу! — сказала она и наморщила лоб. — Нет, в крысу неоригинально… Это уже было. В лягушку, в медведя? Тоже скучно!..

Тогда в коньяк! Ик!!! А это мысль! Пью я коньяк, а кон… ик… смотрит на меня добрыми глазами Эдички Хаврона.

— Садистка ты! — заметил Эдя.

Двухдюймовочка дежурно пригорюнилась.

— Кто садистка? Я? Ничуть. Просто у меня богатая фантазия. Слишком большая для моего роста. Излишки фантазии переходят в бред.

— В бред?

— Умница, правильно услышал! Ты хоть в курсе, что магический бред измеряется в сивых кобылах? Нет? Ну, неважно, — Двухдюймовочка вздохнула с алкоголической томностью и закусила коньяк еще одним куском масла.

— Слушай, может, ты согласишься пойти к Моржуеву на передачу? А он мне деньжат подкинет, а? — с тенью надежды поинтересовался Хаврон.

— Не‑а. Не могу. Это будет перегиб. Стоит мне оказаться в телеящике — на Лысой Горе немедленно забьют тревогу. Нас… ик… сцапают, сестра обозлится и вытурит меня из тела. Ей, заразе, только предлог нужен. Уж я‑то зна‑а‑а‑аю! — Двухдюймовочка потрясла в пространстве пальцем и прищурилась.

Эдя, как человек бывалый, оценил глубокую сестринскую нежность, прозвучавшую в этих словах.

— Кстати, мне тут мыслишка одна пришла! — продолжала фея, наблюдая, как Хаврон волочет чемодан к дверям. — Зачем тебе отправляться в добровольное изгнание, мой великанчик, когда ты можешь… ик!.. размазать этих гадиков по плинтусу или подать к столу мелкой нарезкой? Подумаешь, три мелких вымогателя!

— Дуэль, что ли? Как у Лермонтова с Дантесом? — скептически поинтересовался Эдя, имевший весьма голливудское представление об истории.

— Зачем обязательно дуэль? В эти пошлые времена сойдет и заурядный мордобой. Я сделаю тебя непобедимым, мой великанчик! — воинственно заявила Двухдюймовочка.

Эдя так изумился, что уронил чемодан себе на ногу.

— Меня? Непобедимым?

— Ты видишь здесь каких‑нибудь других великанчиков? А, моя плюшечка?

— Я не плюшечка!

— Конечно, мой выдрик, какая же ты плюшечка? Разве я так сказала? Плюшечки — они мягонькие! А ты слежавшийся нудный кекс!

Хаврон с трудом удержался, чтобы не поставить чемодан фее на голову.

— Как ты можешь сделать меня непобедимым, когда у тебя отняли всю магию? — спросил он недоверчиво.

— Я и без магии кое‑что умею, — ответила фея хладнокровно. — Поди сюда, великанчик! Мы будем выковывать из тебя человека! Заготовка, конечно, неважная, но я справлюсь! Только попробуй стать после этого пажом моей идиотки‑сеструхи! Я изобрету самую лютую казнь! Превращу в крышку от кастрюли! Ты будешь слышать десятки прекрасных запахов, но ни разу не сможешь поесть.

Эдя, сомневаясь, все же отставил чемодан и приблизился.

Двухдюймовочка решительно стащила с ноги туфлю и трижды энергично стукнула каблучком о край стола. Каблук отскочил. Хаврон увидел, что он крепился на секретной пружине. Внутри каблука был тайник. Двухдюймовочка подставила ладонь. Из каблука выкатилась темная маленькая горошина.

— Надо же! Осталась! А то я уже беспокоилась, не скормила ли ее кому‑нибудь моя хамка‑сеструндия!.. Хм… Темная какая стала… Вроде была светлее… — заметила фея, подозрительно разглядывая пилюлю.

— Это еще что такое? — спросил Эдя.

— Боевая пилюля берсерка. Удесятеряет силы. Увеличивает мужество. Зрение у тебя станет как у рыси, а боли ты не будешь чувствовать вообще. Тысячу лет назад такие пилюли оптом и в розницу поставлялись берсеркам. Комиссионеры хитростью выманивали их у фей и продавали викингам в обмен на эйдосы. Вот жуки навозные, а?

Хаврон хмыкнул. Искушение размазать Феликса и его мальчиков по стене охватило Эдю нешуточное, особенно если учесть, что от природы он был существом умеренно мстительным и довольно злопамятным. Бить его, конечно, было можно, но только крайне осторожно, чего не учел Феликс.

— Ты ничего не путаешь? — поинтересовался он.

— Обижаешь! Впрочем как хочешь… — нахмурилась фея, делая вид, что собирается спрятать пилюлю обратно в каблук.

Протестующе замычав, Хаврон схватил пилюлю берсерка у нее с ладони. Темная сморщенная горошина ему совсем не нравилась.

— Водой надо запивать или как? — деловито поинтересовался он, понюхав пилюлю.

— Ну если хочешь стать утопленником… Шучу, шучу! Запивай, если так проглотить не можешь! Для магии это фиолетово, — заверила его Двухдюймовочка. — Погоди, не глотай! Тут есть одна закавыка! Для великанчика твоего размера нужно две пилюли, у меня же только одна.

— Хочешь сказать: не подействует? — разочаровался Хаврон.

— Почему не подействует? Подействует как миленькая! Но только на десять минут вместо обычного часа. Потом ты вновь станешь прежним. Так что не сдуйся раньше времени.

Сжимая пилюлю в ладони, Хаврон нервно уселся на чемодан. Его точили сомнения. Железные кулаки Феликса представлялись ему еще более ужасными, чем когда‑либо. А вдруг фея ошибается? Вдруг горошина сработает не сразу, или он слишком тяжелый, или еще что‑то, неучтенное, веское, перечеркнет его планы?

Не усидев на месте, он вскочил и принялся шагами мерить комнату. Двухдюймовочка пару раз для моциона облетела вокруг люстры, а после перебралась в холодильник и принялась проедать дыры в сливочном масле. Вскоре она так объелась, что потеряла способность летать и потребовала у Хаврона пересадить ее на стол.

— У меня остался всего час до превращения! Должна же я подложить своей сеструхе свинью? Пусть у нее печень болит и голова трещит с похмелья! Мы же будем радоваться жизни! А, великанчик? — сказала она, похлопывая себя по животу. Эдя промолчал, хотя, как брат с большим стажем, к идее внутрисемейного вредительства отнесся глубоко положительно.

Примерно через четверть часа Эдя подошел к окну, и увидел, как из черного «БМВ», резко остановившегося у подъезда, вьлезают три маленькие фигурки. Отсюда они казались не крупнее муравьев.

— Жаль, у меня на балконе нет мешка с цементом. Я бы его нечаянно уронил! — проворчал Хаврон.

Ему уже ясно было, что бежать поздно. Момент упущен. Отсиживаться в квартире тоже бесполезно. Надо или принимать бой, или огребать неприятности. Сунув пилюлю берсерка за щеку, но пока не глотая ее, он побрел к двери. Находившаяся во рту горошина в первый миг показалась ему безвкусной, а после начала чувствительно печь щеку, точно он положил в рот горячую гайку.

Боясь, как бы она совсем не раскалилась, Эдя попытался проглотить ее. Бесполезно. Пилюля разогрелась еще больше, обжигая язык и нёбо. Кроме того, она выросла вдвое и продолжала раздуваться. Желудок сразу скрутило. Эдя едва не завопил. Ему чудилось, что в рот ему попала невыносимо горькая красная перчина.

— Глотай скорее, дурак! Магия уже действует! Задай им жару! — завопила Двухдюймовочка.

Хаврон принялся старательно глотать, давясь, кашляя и помогая себе рукой. Пилюля прыгала у него во рту как безумная, охватывая рот точно огнем. Теперь она бьша размером со сливу.

В дверь требовательно позвонили. Эдя с натужным рыком дернул ее на себя, и тотчас кулак Феликса врезался ему в скулу. Уже в полете Хаврон ощутил, как пилюля проскочила‑таки ему в горло, и задохнулся от невыносимого жара.

Феликс и оба его спутника протиснулись в квартиру. В маленьком коридорчике им было тесно. Бывший матрос склонился над лежащим Хавроном и проницательно посмотрел на него.

— Деньги есть? Денег явно нету! И что мы будем с тобой делать? Немножко убивать?! — сам у себя спросил Феликс.

Его брюхо по‑прежнему сползало на ремень, даже белая водолазка была, похоже, все та же. Запах пота забивался запахом дезодоранта. Руки бывшего матроса были пусты, однако Эдя заметил, что стоявший у него за спиной громила держит руке небольшую бейсбольную биту из тех, что скромные офисные сидельцы возят в багажниках иномарок. Эдя молчал, ощущая, как внутри у него бушует пламя. Желудок сжимался, пытаясь исторгнуть его.

Вот, собственно, и все. Никакой запредельной воинственности Хаврон не ощущал. Более того, он внезапно ослабел и теперь мечтал только об одном: открыть кран и, туша внутренний жар, заглатывать холодную воду.

«Вот блин! Неужели это и есть состояние берсерка?» — подумал он, бросая косой взгляд на стол кухне. Он был пуст. Фея исчезла. Столбик Эдькиной отваги сполз ниже нулевой отметки и окончательно затерялся в зоне низких температур.

«Поняла, что подставила меня с пилюлей и смылась! Очень трогательно с ее стороны! Ну попадись ты мне когда‑нибудь!» — подумал Хаврон обреченно.

Тем временем один из спутников Феликса, тот, рыжевато‑медный, прошел в комнату. Его кривоватая прочная нога споткнулась о чемодан.

— Опа, Феликс! Ты видел? Мышка пыталась удрать! — крикнул он. Толстяк нахмурился.

— Это правда? Кажется, я предупреждал, чтобы ты не рыпался! — сказал он сурово. — А, что молчишь?

Эдя боялся открыть рот. Что‑то странное происходило у него внутри. Непонятный упругий жар распирал живот. Казалось, там раскочегарился новенький, бурлящий свежей лавой вулкан. Щеки сами собой надувались. В горле стоял тугой горячий ком. Отдаленно это походило на то, как если бы он набрал полный рот кипятка, и вдруг у него начался кашель.

«Паразитка фея! Что она со мной сделала?» — сотрясаясь, думал Хаврон.

Феликс с усилием оторвал Эдю от пола, поставил его на ноги и с утрированной медлительностью стал поднимать правую руку. Эдя уже знал, что толстяк умеет двигаться гораздо быстрее, и догадался, что удар прилетит скорее всего с другой руки. Смутно надеясь на чудо, на то, что фея все‑таки не наврала, Хаврон наудачу выбросил вперед кулак. Феликс слегка отодвинулся. Кулак Эди ткнулся белую водолазку. Удар бесследно затерялся в грузном, плотно сбитом туловище. Два следующих удара разделили его судьбу.

«В десять раз сильнее! Эх ты, моль бесхвостая! Да я стал в три раза слабее!» — безотрадно подумал Эдя, страдая от жжения в желудке.

Громила с битой шагнул вперед. Феликс удовлетворенно улыбнулся и остановил его.

— Не лезь! Я сам! Ну что, матрос‑альбатрос, теперь полетаем? По корпусу, стало быть, хочешь поработать? — спросил он.

Его левый кулак резко взлетел и с ослепляюдей силой врезался Эде снизу под ложечку. От боли Хаврон выдохнул прямо в лицо Феликсу, не в силах больше удерживать в себе жар, и сложился, закатывая глаза. Он плавал в пульсирующем бульоне и ждал добивающих ударов ногами. Именно такую кенгуриную манеру боя любят глубокомысленные типы вроде бывшего матроса неопознанного флота.

Однако большее Эдю почему‑то не били. Мало‑помалу Эдя вынырнул из бульона. Когда слух и дыхание вернулись к нему, он услышал тонкий поросячий визг.

«Не понял. Кто это визжит? Я, что ли?» — в глубоком недоумении подумал Эдя и осторожно открыл глаза.

Визжал, как оказалось, Феликс. Лицо его и брови были объяты пламенем. Взвизгивая и пытаясь сбить огонь натянутой на лицо водолазкой, толстяк кинулся в ванную, сунул голову под кран и тем самым выбыл из дальнейшей борьбы за наследство испанской короны.

У Эди снова стало горячо в горле и захотелось выдохнуть, как это было только что.

«Фюю‑ю‑ю!» — ради эксперимента он выпустил воздух сквозь сложенные трубочкой губы. Из его рта вырвалась тонкая струйка пламени — алая в центре и ехидно‑синяя ближе к краям.

"А, так вот почему говорят: «Гори ты синим пламенем!» — подумал Хаврон, струйкой пламени вычерчивая в воздухе лихое сердечко.

Он быстро осваивался, ощущая себя как минимум счастливым обладателем огнемета.

Огненное сердце, таинственным образом не угасая, потекло к рыжеволосому братку. Тот трусливо попятился и, ткнувшись лопатками в вешалку, опустился на тумбочку с телефоном. Второй громила, надвигаясь бочком, стал заносить биту. Заметив это подлое коварство, Эдя подпалил ее прямой яростной струей. Он был так возмущен, что от биты остался только короткий огрызок, который браток держал в руке.

Похоже, со стороны это выглядело впечатляюще, потому что оба гостя как‑то сразу заскучали и стали сбиваться в кучу. Хаврон для острастки пустил пару струй у них над головами, а после вволю заставил попрыгать, пуская короткие плевки пылающей лавы им под ноги. Бедолаги в ужасе подбрасывали колени, исполняя самый бездарный в мире канкан.

Живот уже не пучило. Жжение в желудке окончательно прекратилось. Теперь вулкан работал в нормальном пламяпроизводящем режиме. При каждом слове и выдохе изо рта у Эди вырывался сноп огня.

Из ванной, где лихорадочно гудели краны, выбежал Феликс. С его лица слизнуло брови и ресницы. Ревя как бык, он яростно ринулся на Эдю, но был остановлен двумя перекрестными огненными струями. Феликс резво отпрыгнул, неосторожно врезался плечом в дверь туалета и осел на пол.

— Слушай, матрос! — велел ему Эдя, при каждом слове выдыхая белый дым.

Феликс замер. В глазках у него бился суеверный ужас. Удивленный Эдя искоса бросил взгляд в зеркало и все понял. Пламя, бушующее у него внутри, отблескивало и в зрачках. Взгляд его стал колючим, как точки от лазерной указки. Голова, как водолазным шлемом, была окружена алым сиянием.

— Ты все понял, матрос? Больше ты сюда не сунешься! — продолжал Эдя, обдавая Феликса серным дымом и с легким беспокойством отмечая, что вулкан у него в животе извергается уже не так яростно. Феликс издал звук «ы‑ы», с которого, как известно, не начинается ни одно русское слово.

— Хотя я буду только рад, если ты сюда сунешься! — продолжал Эдя. — Я оторвусь по полной программе, и то, что от тебя останется, поместится в самую маленькую урну. Спроси у своего друга, что стало с его битой… А это тебе лично, чтобы ты запомнил, матрос!

И Эдя лихо, точно всю жизнь этим только и занимался, выдохнул тройку и три нуля. Огненные цифры закачались в воздухе. Хаврон погнал их к Феликсу, точно кольца дыма. Тройка и три нуля нежно коснулись белой водолазки Феликса в районе брюха. Один длинный вопль и три коротких подтвердили, что все четыре клейма встали туда, куда нужно.

— А теперь вон! Я вас более не задерживаю, господа кавалергарды! — брезгливо сказал Эдя, открывая дверь.

Когда квартира опустела, Эдя тщательно закрыл дверь, прислонился к ней спиной и выдохнул последний клуб дыма. Вулкан в желудке уже закрыл свое огненное жерло. Эдя отправился на кухню и долго пил холодную воду, чувствуя, как в животе у него что‑то шипит и постреливает, точно камни в русской бане.

За спиной у Эди кто‑то хихикнул. Он оглянулся. Двухдюймовочка, невесть откуда взявшаяся, сидела на краю сахарницы.

— Я повеселилась на cлаву. Ты чудовищно быcтро освоился. Обычно люди давятся дымом и пребывают в полном ступоре. У тебя в роду случайно не было магов, э‑э?.. Нет? А никаких странных событий в раннем детстве с тобой не происходило? — поинтересовалась фея.

— Не приставай! Лучше пошепчи на глаз. Он, кажется, заплывает! — отмахнулся Эдя.

— Еще успеем. Ну как, великанчик? Ты доволен? Я жду дифирамбов! — потребовала фея.

— А оркестра, который играет туш, тебе не надо? Странноватые у тебя пилюли берсерка! Я ожидал другого! — сказал Хаврон, на всякий случай притворяясь недовольным.

Двухдюймовочка энергично поскребла ногтями двойной подбородок.

— Вообще‑то ты прав, великанчик! Боевые горошины работают иначе… Сейчас посмотрим, в чем тут дело!

Она решительно разулась и, колотя по чему попало своими туфлями, мигом избавила их от каблуков.

— Погоди! В правом каблуке драконьи пилюли, в левом — боевые горошины берсерков. Где право, где лево, я уж как‑нибудь не спутаю!.. О нет! Эта косоглазая Трехдюймовочка опять напялила туфли не на ту ногу! Скажет, небось, что снова я виновата! Она‑де так растолстела, что не видит своих ступней! А чего на них смотреть? Пальцы шевелятся и ладно!

— Погоди, так выходит, что ты скормила мне драконью пилюлю? — поинтересовался Хаврон.

Двухдюймовочка кивнула.

— Похоже, что так. Ну как тебе огнеметная магия? Впечатляет?

— Очень даже ничего. По бедности сойдет, — признал Эдя. — Послушай… э‑э… раз мы использовали только драконью пилюлю, выходит, пилюля берсерка у тебя осталась?

— Глубокая мысль! Разумеется, осталась и не одна! Полный каблук! Что, великанчик, глазки блестят? Губки раскатал? А? — дразня Хаврона, фея потрясла у него перед носом второй туфлей.

Эдя следил за ней, как голодная собака за куриной ножкой. Авантюрные замыслы роились у него в голове, как встревоженные пчелы. Вот бы выцыганить у Двухдюймовочки поболыпе пилюль и принять участие в боях без правил с приличным призовым фондом. А?

«Эх вы, люли‑пилюли мои! В саду ягоды‑пилюли мои!» — заевшей пластинкой вертелась в голове перелицованная песенка.

Однако прежде, чем Хаврон успел собраться с мыслями и начать уговаривать фею, Двухдюймовочка грузно села в сахарницу. Ее лицо стало бессмысленным и точно ничейным, и лишь несколько секунд спустя на нем проступило иное выражение. Резкие черты и порывистость исчезли, а возникло нечто мягкое и манерное. — Князь, я смущена! Дайте мне огоньку и заслоните спиной окно! Из него дует! — сказала она, вставляя в мундштук тонкую сигаретку.

— Трехдюймовочка? — осведомился Хаврон.

— Разумеется, я! И не надоело спрашивать банальные вещи, дружок? Посмотри на часы, и ты поймешь, чье сейчас время!

Эдя без особенного вдохновения воззрился на будильник, и ему захотелось запустить им в то самое окно, из которого, по утверждению феи, дуло. Трехдюймовочка брезгливо заглянула в сахарницу и принялась отряхивать платье.

— Что‑то совсем ты охавронился, князек! Всюду‑крошки, грязь, фантики, из коридора копотью несет… — сказала она с неудовольствием.

Дата добавления: 2015-05-08