Билет на Лысую Гору 10 страница

— Я?

— Да. Ты и ВСЛУХ, — отрезала ведьма.

— Вслух? — взвился Чимоданов. — Подчеркиваю: мы так не договаривались! Ты не говорила, что вслух!

— Я предвидела осложнения. Червь — простейший биовампир. Ему нужен не сам рассказ, а ваши негативные эмоции. А эмоции куда как сильнее, когда знаешь, что тебя слышат… — ледяным голосом сказала ведьма.

Чимоданов медлил. Червь лежал в тоннеле неподвижно. Внутри у него становилось все жарче. Наконец Петруччо сдался.

— НО!.. Года три назад один тип потерял у нас на даче сотовый телефон… — неохотно начал он. — Я его нашел случайно и, хотя догадывался, чей он, оставил у себя… Думал, что упало, то ничье. Сам не знаю, зачем это сделал. Чувствовал, что‑то не то, нельзя так, но рука уже вцепилась и отдать нет никакой возможности. Хозяин его часа два искал, у всех спрашивал, но я сказал, что знать ничего не знаю… Стали по телефону звонить, думали, может, в траве зазвонит, но я еще раньше от него батарею отсоединил. Так дядька и уехал ни с чем. А через неделю мама случайно нашла телефон в комнате под ковром. Пылесосила и щеткой наткнулась.

Голос Петруччо дрогнул. Он подходил к самой неприятной части воспоминания. Все притихли.

— Мать даже орать не стала, а как‑то так совсем скверно прищурилась и назвала меня вором. Ничего слушать не хотела. Я почему‑то был уверен, что меня посадят в тюрьму. Кричал, предлагал положить телефон в траву, где он лежал, или выбросить его, или еще как‑нибудь, чтобы никто не узнал, но она заставила меня пойти к этому дядьке и все ему объяснять. А если нет, то домой не приходи, у меня нет больше сына и все такое. Помню, как я стоял в лифте и все никак не мог нажать кнопку. Двери закрылись, а я все стоял… Затем все‑таки поднялся и позвонил в квартиру… Мне открыла какая‑то женщина, а потом вдруг вышел этот дядька…

Чимоданов дернулся. Его ботинок вновь попытался задеть Мефодия по носу.

— Он молча взял телефон, все понял без слов и как‑то ужасно противно, презрительно изогнул брови. Подчеркиваю: я ожидал чего угодно, а он полез в бумажник и сунул мне пятьдесят рублей, точно милостыню. Все молча, молча! Ни слова не было сказано! И… и я их взял.

Видимо, эта часть воспоминания, про то, что он взял деньги, была для Чимоданова самой невыносимой. Высшим градусом унижения. Голос его вдруг возвысился и оборвался. Чимоданов замолчал. Несколько томительных секунд прошли в молчании. Слышно было, как Депресняк с наждачным звуком вылизывает лапу.

Внезапно транспортный червь изогнулся. Спина его дернулась в сладкой конвульсии, и он быстро пополз вперед.

— Плата засчитана! Он получил, что хотел… — негромко сказала Улита.

И вновь они ползли по бесконечным тоннелям. Когда же через час червь опять остановился, стало ясно, что биовампир требует очередной порции воспоминаний.

Остальные молчали. Видя, что желающих нет, Мефодий подумал, что продолжить придется ему.

— Позапрошлой зимой мы с одним парнем, Колькой — он на год младше меня, — пошли в соседний двор. Там на третьем этаже жила наша знакомая девчонка. Я стал кидать снежки ей в стекло — просто, чтоб выглянула. А Колька стоял рядом и ныл, мол, перестань, пошли отсюда. Вдруг я вижу, по снегу мужик бежит в тапках и майке. Я удрал, а приятель тормознул. Он же не кидал, думает… В общем, оказалось, что окна той девчонки на другую сторону дома выходили. А это были окна мужика в тапках. Мужик моего приятеля зацапал. Орет про евроокна, мол, разбить могли и все такое. Мой приятель кричит, что он тут ни при чем, а мужик его не слушает. Пару затрещин дал. Колька испугался, у него кровь из носа пошла…

Мефодий произносил слова в темноту, и от этого было чуть легче. Он говорил, а запомнившаяся ему сцена раздувшимся утопленником всплывала в памяти. Он ощущал, как червь напитывается его унижением. Как незримые белые лапки биовампира тянутся к нему, оплетая голову, точно корни.

— Мужик слегка остыл, сообразил, видно, что нас двое было, и говорит: «Тогда пусть твой приятель подойдет! Где этот трус, который за свои поступки не отвечает?» Но я так и не подошел. Знаю, что он в тапках меня по сугробам не догонит. Мужик кричит мне: «Эх ты, друг называется! Трус драный!» Отшвырнул моего приятеля в сугроб и ушел… Хотел потом Эдьке пожаловаться, чтобы разобрался, но так ничего и не сказал почему‑то. Ну а магия у меня не пробудилась тогда…

Последнюю фразу Мефодий уронил совсем в пустоту. Старый стыд жег его. Он вспоминал красное, зареванное лицо приятеля и его сгорбленную спину, когда тот молча уходил. Червь удовлетворенно дрогнул. Буслаева приподняло волной мышечных сокращений кольчужного туловища. И вновь зашуршала земля. Червь полз быстро. Скользил по раскисшей глине Подземья.

Мефодий подумал о Даф. Сможет ли она любить его после того, что узнала? То, что думали остальные, было ему безразлично.

— Слушай, а отец у тебя есть? А то ты все: мама да Эдика. А про отца никогда ничего… Так есть? — вдруг с любопытством спросила Ната.

— Есть! — отвечал Меф, вспоминая своего бестолкового папу Игоря, все реже и реже возникавшего на горизонте.

— А кто твой отец?

— Он‑то? Капитан ну очень дальнего плавания! — кратко ответил Мефодий.

Нага хмыкнула и больше задавать вопросов не стала. Она была сообразительной.

Когда большая часть пути до Лысой Горы была уже позади, червь вновь стал притормаживать и вязнуть в глине.

— Вот прожорливая животина! Лопнет он когда‑нибудь? — пнув в темноте бок червя, с негодованием сказала Улита.

— Ничего страшного! Теперь моя очередь! — неожиданно вызвался Мошкин. — Можно я начну перечислять все свои самые стыдные поступки, начиная с четырех лет?

Червь был не против.

— А если с трех? С трех лучше? Червь не возражал и против этого.

— Нет, не получится. Раньше четырех я ничего не помню, — продолжал Мошкин, переживая.

Все ждали. Червь терпеливо плавал в жидкой грязи тоннелей Подземья.

— Однажды я был в гостях у бабушки, — трагически начал Мошкин. — Когда она открывала шкаф на кухне, я случайно заметил на верхней полке пакет с пряниками. С маленькими такими пряниками, у которых внутри чернослив, а сверху тонкий слой шоколада. Когда бабушка вышла, я забрался на стул, стянул один пряник и очень мучился! Мне казалось, я буду разоблачен и сурово наказан!.. Но бабушка ничего не заметила. Вечером я стянул еще пряник, а ночью сразу два…

Голос Мошкина мученически дрогнул, и вместе с его голосом в сладкой истоме дрогнул и червь.

— И снова совесть грызла меня по‑черному, и чтобы заглушить ее, мне пришлось стащить еще пару пряников, — маниакально продолжал Евгеша. — Весь следующий день я страдал, но искушение было слишком сильным. Терзаясь, я слопал почти весь пакет, не считая, быть может, двух‑трех пряников. А потом, когда я должен был уже уезжать, бабушка вдруг…

Голос Мошкина завибрировал, источая искреннее страдание. Червь дернулся, будто его ударили током. Не просто ударили, но и подключили к проводам.

— Двинула тебя мясорубкой по голове? — фыркая, предположил Чимоданов.

— Нет! Бабушка кинулась к шкафу и сказала: «Ах голова я садовая! Это же тебе в дорогу!» И я получил тот самый… тот самый пакет!.. И шо… шоколадку! — и Мошкин, потрясенный этим воспоминанием до глубины души, заикнулся и всхлипнул.

Червь затрясся так, что у Мефодия застучали зубы. Он испытал глубочайшее, почти ревнивое недоумение. Что было в наивной истории Мошкина особенного? Червь снова затрясся, точно припадочный. Депресняк панически зашипел. Зудука в темноте попытался забраться Чимоданову под рубашку, но, перепутав, стал забираться под рубашку Нате.

Та хладнокровно завязала ему руки морским узлом.

— М‑да! Куда катится мрак? И этот грешный пряничный обжора ученик стражей! — себе под нос сказала Улита.

Однако Евгеша ее не слышал. Все так же невыносимо страдая, он рассказал, как однажды по его вине собаку захлопнуло в лифте, и она жалобно скулила, пока он не догадался побежать на другой этаж и снова вызвать лифт. Еще поведал он, как испачкал мелом стул в классе, думая отомстить этим одному своему врагу, но врага пересадили на другое место, на это же — уселась завуч, явившаяся на контрольный урок. Следом потянулся рассказ, как однажды перед родительским собранием, когда классный руководитель должен был всех обзвонить, Мошкин расшатал контакты в телефонной розетке, надежно обезвредив его на весь вечер.

И хотя истории эти были вполне обыкновенны и не содержали ничего особенно демонического, червь содрогался, почти не переставая, и несся по подземным лабиринтам со стремительностью мурены. Шуршание земли переросло в монотонный гул. Стало жарко, почти душно. Казалось, бока червя раскаляются от трения.

Истории следовали одна за другой, в строгой хронологической последовательности. Даф казалось, будто у Евгеши не голова, а копилка неприятностей, мелких унижений и досадных моментов.

Не успел Мошкин рассказать, как однажды он перепрыгнул через турникет в метро и его поймал (а потом, махнув рукой, сразу отпустил) милиционер, как червь внезапно застыл посреди тоннеля и широко распахнул рот. В утробе червя что‑то глухо клокотало. Бока дымились. Они то вздувались, то опадали. Казалось, червь перегрелся, загнал себя и никак не может остыть после стремительной гонки.

Улита осторожно выглянула наружу. В отдалении яркой солнечной точкой плясал свет.

— О! Уже Лысая Гора! Просто в рекордное время доставили! — сказала ведьма жизнерадостно.

— А еще я хотел рассказать, как однажды забыл купить собачий корм, а маме сказал, что пес съел всю пачку, — спохватился Мошкин.

Червь в ужасе еще шире распахнул пасть. Его утроба, опоясанная мощной кольчугой мышц, сократилась и одного за другим бесцеремонно исторгла пассажиров.

— Чего это он нас отпустил? Я же еще ничего не рассказала! — удивилась Даф, удерживая своего буйного котика. Депресняк, недовольный, что его невежливо выплюнули, уже лез к червю разбираться.

— Эмоции! Все дело не в подробностях, а в том, насколько сильно чувство вины! — с восхищением произнесла Улита. — Мошкин выдал зашкаливающую дозу энергии. Неудивительно, что наш биовампирчик обожрался. Ох уж эти простейшие вампиры!

Оставив червя приходить в чувство, они поползли по узкому тоннелю к свету. Мефодий, немного опередивший остальных, первым высунулся наружу и немедленно стал притормаживать локтями.

Тоннель выходил на глинистый крутой обрыв. Внизу синей ухмылкой кривилась мелкая речушка. Ее берега, точно щетиной, поросли камышом. За рекой виднелась плоская, не особенно высокая гора. Вся она поросла лесом, кроме большого каменистого участка на вершине. Там смутно просматривались какие‑то строения.

— Хм… не слишком‑то она похожа на гору… И на Лысую тоже… Так себе, плешивый холмик с манией величия! — заметил Мефодий.

Нельзя сказать, что он был первым, обратившим внимание на эту деталь. Еще Баб‑Ягун некогда верно подметил: гора походила на голову человека с плешью и высокими залысинами.

Мефодий широко расставил руки и съехал по глинистому обрыву к реке. Депресняк был уже внизу и деятельно шастал по камышу, распугивая лягушек. Речушка текла медленно, никуда не спеша. Казалось, блестящая змея, собираясь менять кожу, лениво чешет бока о камни.

Распугав лягушек, Депресняк с омерзением выцарапался из комбинезона и, расправив кожистые крылья, пронесся над рекой. Комбинезон, зацепившийся за лапу, свалился в воду и был унесен течением. Депресняк отпраздновал удачу торжествующим мявом. Теперь из ненавистной сбруи на Депресняке остался только кожаный ошейник с шипами. Бандитская морда Депресняка с рваными в битвах ушами, с фигурным, презрительным заворотом ноздрей, лихо торчала из ошейника.

— Ах ты мелкий вредитель! — с возмущением произнесла Даф, размышляя, где она раздобудет новый неудачливый комбинезон.

Правда, с этим можно было не спешить. На Лысой Горе, населенной кем угодно, адский котик никого не мог удивить или напугать. В реке, распустив волосы, меланхолично мокли русалки‑фараонки. Их тоскливое пение, красивые лица и распущенные волосы завлекали одиноких путников, которые, забыв обо всем на свете, кидались в воду. Щекоча неосторожных, русалки увлекали их на дно, и лишь цепочка пузырей тянулась по поверхности.

Правда, далеко не все боялись русалочьих чар. На речке, то там, то здесь, покачивались на якорях новые дубовые гробы. В них Варило, Чмурило и Зарезало, три завязавших кладбищенских мага с людоедским прошлым, ловили рыбку в мутной водице. Чуть поодаль, бесцеремонно вторгнувшись в царство камышей, речку пересекали деревянные мостки.

— Это граница! — пояснила Улита, решительно отряхивая джинсы от глины. — На ту сторону может перейти только маг или страж. Для случайных прохожих здесь только топь. Этих мостков для них не существует.

— То есть лопухоиду Лысой Горы не увидеть? И этих, которые на гробах? — поинтересовался Чимоданов.

— Ни в коем разе. Для лопухоида тут непроходимые болота. Ни дорог, ни населенных пунктов. Маги не любят, когда в их жизнь вторгаются посторонние, — заверила его ведьма.

В воздухе звенели комары. Над Лысой Горой занимался рассвет. Уставшая за ночь луна садилась в тучи. По небу, крикливо переругиваясь, проносились гарпии. Депресняк вознамерился показать им, кто тут главный, но гарпии подняли такой крик и так заплевали предрассветное небо трассирующими плевками, что коту пришлось ретироваться. Спасая его, Даф вынуждена была даже достать флейту.

Они пошли по мосту. Вода казалась неподвижной. Русалки‑фараонки, выныривая, опирались о бревна и протягивали к ним гибкие руки.

— Прыгни в воду, молодчик! Прыгни в воду, молодка! Братом будешь, сестрой будешь! — говаривали они.

Улита посмеивалась и угощала русалок шоколадными конфетами. Русалки настороженно разглядывали их и возвращали, предпочитая сырую рыбу. Варило, Чмурило и Зарезало равнодушно косились на гостей и поплевывали на червяков. Утренний клев еще не начинался.

На противоположной стороне речушки у моста, поскрипывая, раскачивались две потемневшие от времени виселицы. На одной из них болтался скелет с рекламной табличкой на шее:

Лысая Гора. Экскурсии для приезжих

и любопытствующих. Обмен карм и валют.

Махинации с эйдосами. Бросьте дырку

от бублика в правый ботинок".

Язычок ботинка был предусмотрительно отогнут, открывая нечто вроде копилки.

— С мертвяками не разговаривать! Подарков и одолжений от них не принимать! А вот бояться — их можно и не бояться. Пока вы не вякнули, они вам ничего не сделают. Все ясно? — шепнула Улита голосом, который исключал возможность неповиновения.

Предупреждение оказалось своевременным. Когда они проходили мимо, скелет обиженно щелкнул зубами и неожиданно предложил скидочку.

Лысая Гора медленно просыпалась. Туман стелился по земле слежавшимися клочьями ваты. Запоздавшие мертвяки, позевывая, не спеша шли на кладбище. Последний из них небрежно помахивал петухом, голова которого безжизненно свешивалась набок.

— Поломали‑таки будильник, аспиды! — сказала Улита без особого негодования.

В глубоких оврагах копошилась нежить, выгребая землю из новопрорытых ходов. Здесь, на Лысой Горе, она была гораздо упитаннее, чем в Верхнем Подземье, и гораздо миролюбивее.

Завязавший вурдалак с ненавистью грыз плитку гематогена, отплевывая бумажку, которую ему лень было развернуть. Семизубая старушка из вдовых великанш (даже скрюченная ревматизмом она была вчетверо больше Улиты) торговала сухими глазами, насыпая их в бумажные пакеты. Изредка она роняла горсть‑другую, и тогда глаза лихо, как мячи, стремились упрыгать куда подальше. Мертвяки из совсем обветшалых, теряя осыпающиеся суставы с рук, ловили их и вставляли в глазницы.

Поодаль три другие великанши торговали запасными ногами и руками. Спрос на них из‑за дороговизны был гораздо ниже, и старухи, скучая, гневно посматривали на товарку. Если бы не новенькая жилетка против сглазов и большая дубина, прислоненная к стене на всякий пожарный случай, той пришлось бы туго.

Рубило‑Дебило и Крушило‑Тормошило, два шестируких монстра с членовредительскими наклонностями, сражались на бензопилах. Во все стороны летели отрубленные конечности. Сократив количество конечностей до жизненно необходимого минимума, монстры деловито собрали их в мешочки, выключили бензопилы и, помирившись, отправились в моргчевню «Ваш последний завтрак», распложенную неподалеку от трактира «Заворот кишок» и детского кафе «Кровососик».

— Красавица, огонька не найдется? — поинтересовался Рубило‑Дебило у Наты, роняя красную каплю с бензопилы.

Ната с тревогой покосилась на Улиту, точно спрашивая у нее, является ли Рубило‑Дебило мертвяком и, следовательно, не опасно ли с ним заговаривать?

— Не найдется, родимый! Иди своей дорогой! — певуче отвечала ему Улита.

— Не у тебя спрашивали, а у хорошенькой! Так чего, есть огонек? — глухо ответил Рубило‑Дебило, не отводя глаз от Наты. Лицо и грудь у него были покрыты белыми шрамами с видимыми следами ниток.

Ната испуганно молчала. Мефодий на всякий случай выдвинулся вперед, прикидывая, как быстро сумеет достать меч Даф взялась за флейту. К счастью, монстра окликнул Крушило‑Тормошило, уже стоявший на пороге моргчевни.

— Ну, до встречи, дэушка! Еще увидимся! — сказал Рубило‑Дебило, враскачку направляясь к своему приятелю.

Едва монстры с членовредительскими наклонностями скрылись, Улита набросилась на Нату:

— Признайся, ты строила ему глазки? Пляску лица делала?

— Ну… э‑э…

— Только не ври! Он бы просто так не подошел!

— Нечаянно. Просто задержала на нем взгляд и все… даже не напрягалась сильно! — призналась Ната.

В ее голосе заметно было удовлетворение, что и здесь, на Лысой Горе, ее чары имеют силу.

Широкая тропа вела в лес. В траве ржавели доспехи. Из земли торчали стрелы. Ржавые щиты собирали дождь и росу. В некоторых плавали головастики. По полю брани белыми дымными струйками плавали неупокоенные тени. Порой пути их пересекались, и тогда становились слышны давний лязг оружия и крики.

— Здесь арьергард объединенной армии светлых и темных магов был застигнут врасплох армией Чумы‑дель‑Торт. Или нет, не так… Это армию Чумы‑дель‑Торт застигли врасплох. Союзные батальоны нежити повернули вспять, остальные же полегли как один! — засомневалась Улита.

— А эта Чума‑как‑ее‑Торт была стражем? — спросил Мефодий.

— Издеваться изволите, юноша? Всего лишь некроколдунья, объединившая силы семи других, убитых ею некромагов. Да только стражи мрака, даже те, что накопили много эйдосов в своих дархах, неохотно с ней связывались… Хотя что ворошить старое? Чумы‑дель‑Торт уже нет на свете! — заметила молодая ведьма.

Они вошли в лес. Этот уже был не березовым, в котором, как известно, хочется жениться, а еловым, где хочется удавиться. Нижние ветви с обрывками веревок подтверждали этот печальный факт.

На лесной проплешине, поджав под себя желтую, очень молодую лапу, которая хорошо смотрелась бы в бульоне, покачивалась Избушка на Курьих Ножках. Ставни были закрыты. Внутри кто‑то грохотал чугунками. Из трубы курился дымок. Надтреснутый голос с чувством пел романс.

Улита обошла избушку стороной, недовольно покосившись на крыльцо и буркнув, что, мол, селятся тут всякие. Тропинка, петляя и огибая столетние ели, забиралась в гору. В дуплах мигали желтые глаза, однако никто не ухал, и Мефодий усомнился, что тут живут совы. Да и пахло для сов уж больно странно — мускусом, смешанным с модными духами. Буслаев узнал этот запах — у Зозо тоже были такие.

— Они и есть! Французские! — вскользь заметила Улита, случайно подзеркалившая его мысли.

Внезапно она быстро свернула с тропы и притаилась, прижав палец к губам. Остальные последовали ее примеру. Мефодий увидел, как в отдалении шевельнулся старый еловый пень. В стороне, прямо по бурелому, поскрипывая, прошел огромный, как ствол дерева, позеленевший лешак.

— Это мы на всякий случай. Они не опасны, разве под горячую руку попадешься. Водяных только не любят, — пояснила Улита, покидая убежище.

— Разве среди нас есть водяные? — удивилась Ната.

Улита с озорным видом царапнула длинным ногтем нос замешкавшегося Мошкина.

— Пык! Магия воды! Лешак ее сразу просечет! С полтычка! — заявила она.

— Но я же не похож на водяного? — как всегда с возможностью уступки, засомневался Евгеша.

Ведьма хихикнула.

— А у нас, родной, на Лысой Горе, лешаки долго не разбираются! Магия воды у тебя есть? Есть. Он ее чует? Чует. Корнем по голове — и все дела! А там, может, ты водяной‑оборотень? — сказала Улита и пошла по тропе.

Мефодий заметил, что на Лысой Горе молодая ведьма внезапно пришла в приподнятое и радостное настроение. Ее полные щеки утратили меловую бледность и налились яблочным румянцем. Глаза блестели. Грудь жадно и нетерпеливо зачерпывала воздух, Здесь, в муравейнике разнородной магии, где мрак причудливо переплетался со светом и не было одного лишь — серости, она ощущала себя в родной стихии.

Ах, Гора ты моя горушка,

Гора Лысая, царство ведьмино,

Гора Лысая, земля мертвая!

Ты возьми, Гора, грусть печальную,

Ты мне дай, Гора, свежей кровушки, ‑

напевала она старую, с явными вампирскими корнями песенку.

Закончив песню, она остановилась и, сделав руками широкое зачерпывающее движение, сказала громко и удивленно:

— Вы никогда не замечали, что если приезжаешь в другой город, то время за тобой не успевает? Оно еще не знает, где ты, и первые день или два тянутся бесконечно. Затем время разнюхивает, что тебя потеряло, находит, набрасывается и начинает: раз‑раз! — стучать минутами по кумполу. Дни сыплются, как сухой горох.

— А выход есть? — спросила Даф. Улита кивнула.

— Есть. Но довольно однообразный. Бежать в другой город.

Лес понемногу редел. Ели сменились осинами, а затем и соснами. Почва стала песчаной. За деревьями угадывался крутой склон. Еще несколько минут — и они вышли к каменной стене, дыры в которой были забиты деревянными щитами. Ворота никто не охранял. Прямо к стенам лепились дома. Старые крепостные башни тоже были населены. Из бойниц ближайшей, давно превращенных в окна, доносилось бренчание гитары. В другой бойнице кто‑то вывесил сушиться кожаный фартук, прикрепленный к древку копья.

Полуграмотная надпись краской, прямо на городской стене, приглашала:

ЗЛО ПЫЖАЛОВАЦА В МАГИЛЬНИК!

БЕЛЫЕ МАГИ СТРОГА ПА РИГИСТРАЦИИ.

АСТАЛЬНЫЕ ВАЛИТЕ КАК ХОТИТИ!

Сразу за стеной начинали петлять улицы. Из толстых и больших труб, похожих на трубы котельных, валил дым — красный, сизый, зеленый. Вероятно, там работали зельеварильни.

Рядом угадывался большой населенный город. Мефодий понял, что здесь‑то и начинается настоящая Лысая Гора.

Глава 8. Сердце не бьётся волхв смеётся

Насмешка в серых глазах. Зрачки, расширенные, как у рыси. Крутой упрямый лоб. Это он, Матвей Багров, мальчишка, одурачивший «Книгу Харона». Кто он? Молодящийся старик‑маг? Морлок? Призрак?

— Прерванное существование! — уронил Багров, хотя Ирка не успела задать никакого вопроса.

— Это как?

— Ты живешь себе, живешь, а затем оказываешься внутри перстня в виде крошечной искры. Для других проходят сотни лет. Для тебя — мгновение, мимолетнее, чем дневная дремота… Затем ты — сам не зная, как и почему — стоишь на песке у воды и смотришь на перстень, который лежит рядом.

Матвей взглянул на перстень на своем безымянном пальце. В отличие от кольца магфицера, с которым не так давно познакомилась Ирка, его перстень был странно молчалив. Никаких потрескиваний, цикаких пляшущих искр. Затаенная сила чудилась в этом простом и невзрачном перстне.

— И ты ничего не помнишь? — спросила Ирка.

— Я помню все, — со странной уверенностью отвечал Матвей. — Возможно, я не помню и не знаю всего, что было в эти двести лет, но свое вчера я помню превосходно.

Он мимолетно коснулся рукой груди и по смотрел на холст в руках у Ирки.

— Совсем забыл! Дай его мне!

— Зачем?

— Отдай! Увидишь! — властно повторил он. Ирка отдала. Багров развернул холст и долго смотрел на него. По его невозмутимому лицу сложно было определить, что он чувствует и о чем думает. Он поднял руку и подул на безымянный палец. От темного перстня оторвалось пламя и охватило холст.

Ирка вскрикнула, попыталась потушить, но было поздно. Язык пламени втянулся в перстень, не оставив от картины даже пепла. Багров тщательно осмотрел пол и остался доволен.

— Зачем ты это сделал? — крикнула Ирка.

— Так было нужно. Я искал картину, чтобы уничтожить ее. Это было единственное мое изображение. Теперь они не смогут, завладев портретом применить некромагию и вуду. Ты знаешь, что такое вуду?

Ирка вспомнила шило в руках у пегобородого и вновь ощутила его огненные уколы.

— Именно, — сказал Матвей, заметив, как скривилось ее лицо. — Так вот — некромагия — гораздо хуже.

— Некромагия разве не запрещена?

— Запрещена. Официально, во всяком случае. Именно поэтому она гораздо хуже, — подтвердил Багров с загадочной улыбкой.

Ирка ощутила тревогу. У нее на языке заверся вопрос, который она не решалась задать. И все же задала:

— Ты некромаг?

— Да… Я и светлый маг, и темный, и маг‑вуду, и некромаг.

— Некромаг… — повторила Ирка с ужасом. В ее представлении некромаги были мрачные зихнувшиеся ребята, вываривавшие черепа и коптившие на огне руки мертвецов.

— В какой‑то мере, но лишь отчасти. Мой учитель был волхв и практиковал всеначалие, — успокаивающе сказал Матвей.

— А другие молодые некромаги? Они существуют? — спросила Ирка.

Багров сделал паузу, точно прислушиваясь к чему‑то.

— Да. Перстень подсказывает, что есть три молодых некромага, ученики умершей колдуньи. Две девушки и один юноша с восточной фамилией. То ли Худыйбердыев, то ли Бей‑кого‑то‑там. Перстень не помнит. Но они чистые некромаги, без примесей, хотя и получившие образование в Тибидохсе, — ответил он.

Ирка была расстроена тем, что узнала. Ее собеседник практиковал вуду и некромагию, прибегая к тем силам, которые капля за каплей выпивают человеческую душу.

— Ну уж прости, если тебя разочаровал. Я всего лишь ученик Мировуда, узнавший у него то, чем он занимался сам. Мой учитель верил, что можно обращаться ко всем без исключения силам, лишь бы был внутренний стержень и желание служить добру, — сказал Багров.

— И ты тоже так думаешь? Что есть стержень, который способен выдержать? — спросила Ирка.

Матвей усмехнулся. Усмешка была сухая и невеселая. Ирке она не понравилась.

— Отчасти… Но нет… Слишком легко сорваться. Зло гораздо привлекательнее добра, а тьма изобретательнее света. Не знаю, как там со стражами, но с магами — темными и светлыми — дело обстоит именно так. Пока я держусь, но потому лишь, что не ведал еще особенных искушений. Полюби я без взаимности или возненавидь кого‑нибудь всей душой, боюсь, я не выдержал бы и прибегнул к некромагии или к вуду. Даже не я. Они бы ко мне прибегнули.

Последняя фраза прозвучала странно. Должно быть, сам Багров почувствовал это и поспешно сменил тему.

— Грустно сжигать свое изображение. Точно уничтожаешь какую‑то свою часть. Я как будто еще есть, но одновременно я уже пепел… — заметил он, глядя на перстень.

Ирка кивнула. Однажды она проделала такое со своими ранними детскими фотографиями. Разрезала их ножницами и ссыпала куски на газовую конфорку. Ей было обидно, что на фотографиях она везде стоит на своих ногах. Хотелось уничтожить память. Фотобумага горела плохо, больше воняла. Однако Ирка завершила начатое. Когда Бабаня вернулась, все плита была засыпана сероватым пеплом.

Ирка представила это себе так живо, что, казалось, протяни руку — и она коснется пепла пальцами…

Внезапно Багров поднял глаза и посмотрел на нее с острым интересом. Спокойно, изучающе, будто увидел ее только сейчас. У Ирки возникло тревожное, инстинктивно‑женское желание проверить, нет ли какого непорядка в ее одежде или прическе. Но Матвей уже потушил свой взгляд.

— Валькирия? — спросил он. Ирка кивнула.

— Но ведь не из старых? Из новых? Недавних? Так?

— Откуда ты знаешь? Может, ты знаешь и то, кем я бы… — изумленно начала Ирка.

Багров быстро шагнул к ней и без церемоний закрыл ей рот ладонью.

— Что за дилетантизм? О прошлом я тебя спрашивать не буду. Мне еще не надоело жить! Твое прошлое — это то, что ты должна как можно скорее выкинуть из памяти. Поверь, так будет гораздо лучше. В том числе для тебя, — сказал он.

Он был выше Ирки и, пожалуй, выше Мефодия. Движения его не были грубы и не напрягали. В них ощущалась та спокойная, несуетливая власть, которая не нуждается в утверждении и, следственно, в агрессии. Никто не лает больше и визгливее мелких собачонок. Серьезные псы чаще молчат.

Антигон, видя, что его хозяйке затыкают рот нестерильной ладонью, едва не умер от негодования и разразился длинной тирадой, в которой упоминались кошмарные монстры, омерзительные, но грозные валькирии, требующйе уважения, и истолченные в миксере наглые юноши.

Дата добавления: 2015-05-08