Ученики революции 5 страница

Конституционный цикл в России можно представить в виде трех основных фаз. Первая фаза (1989-1991) представляет собой попытку частичного реформирования конституционной и политической системы (связанную с представлением о возможности реформирования номинального конституционализма). Хотя формальная законность этих реформ оспаривается их оппонентами, они, несомненно, развивались в русле старой легитимности, о чем свидетельствует апелляция нового законодательства к старым идеологическим символам (некоторые из которых вообще были заимствованы из риторики 1920-х годов, когда сталинская система еще не успела консолидироваться). Провозглашенной целью преобразований являлось укрепление «социалистической», а не конституционной демократии. Горбачев предпринял ряд конституционных изменений, главными из которых стали шаги в направлении осторожного допущения альтернативных форм собственности, расширения общественных инициатив, гласности, фактического федерализма, разделения властей и отмены монополии партии на власть. Важнейшим инструментом преобразований становилась созданная союзная, а затем российская президентская власть. Данная фаза получила наиболее четкое выражение в новой редакции советской Конституции[5].

Вторая фаза - собственно конституционной революции - охватывает период с путча 1991-го до конституционного переворота 1993 года. Между этими двумя переворотами решалась судьба конституционного устройства страны. Содержание второй фазы - конфликт старой законности и новой легитимности. Эта фаза открывается попыткой антилиберального государственного переворота 19-21 августа 1991 года, осуществленной Государственным комитетом по чрезвычайному положению (ГКЧП) и получившей известность как «августовский путч», и завершается принятием проекта конституции в 1993 году.

Данная фаза переходного процесса находит четкое выражение в конфликте конституирующей и конституционной властей. Конфликт конституирующей и конституционной властей проявился уже в ходе Съезда народных депутатов, вызвав значительное число поправок, направленных на демократизацию и либерализацию политического устройства. Однако этот конфликт воспроизводится на новом уровне после августовского переворота и распада союзного государства. Специфика этого процесса (редкий, но не исключительно российский феномен) заключалась в появлении двух конкурирующих центров конституирующей власти - комиссии Верховного Совета и президента.

Конституционный кризис в постсоветской России выявил различное видение Конституции со стороны парламента и президента. Первый был избран на основе старой советской Конституции РСФСР (1978), мог легко изменить ее в нужном для себя направлении (в силу сравнительной легкости процедуры поправок во всех номинальных конституциях советского типа), наконец, опираться на ее текст в борьбе с объективно возросшей (после подавления августовского путча) властью президента. Второй стал первым всенародно избранным главой государства в истории страны, несомненно, опирался на широкую социальную поддержку в проведении либеральных реформ, наконец, был наделен после попытки переворота временными чрезвычайными полномочиями (которые, однако, стремился закрепить за собой и в дальнейшем).

Конфликт парламента и президента охватывал всю совокупность проблем российского переходного процесса - экономические реформы, проблемы приватизации государственной собственности, внешнюю политику, военную и административную реформы. Если Верховный Совет (который, разумеется, может рассматриваться как аналог парламента лишь в очень ограниченной степени ввиду отрицания разделения властей в советской правовой доктрине) опирался на прежнюю советскую легитимность и Конституцию, то президент основывал свою легитимность на факте всеобщего избрания и победе над инициаторами консервативного переворота. В условиях разворачивающегося конфликта обе силы предприняли целенаправленные усилия по пересмотру Конституции. Верховный Совет сделал ставку на переход к парламентской республике и превращение президента в церемониальную фигуру. В свою очередь президент, который не хотел уступать власть антилиберальному парламентскому большинству, не обладал в то же время конституционными возможностями для разрешения конфликта - роспуска Верховного Совета и принятия новой конституции. В этой ситуации «конституционного тупика» новый переворот оказался реальным выходом из положения.

Новый переворот был направлен на преодоление этого двоевластия (или «двоебезвластия»). Основные вехи этого переворота известны. Еще в марте 1993 года был принят указ «Об особом порядке управления до преодоления кризиса власти», объявлявший недействительными любые решения органов власти, направленные на отмену указов президента. 21 сентября 1993 года президент издал Указ № 1400 «О поэтапной конституционной реформе в РФ», которым распускался Съезд народных депутатов и Верховный Совет, приостанавливалось действие Конституции, заседания Конституционного суда, назначался референдум по проекту новой конституции и выборы в новый парламент. В дальнейшем президент приостанавливал его заседания до принятия новой конституции. В ответ на это Конституционный суд и его председатель констатировали, что «президент совершил переворот», предпринял попытку «узурпации власти» и установления «тиранического режима». В ходе переворота был произведен насильственный роспуск Верховного Совета и ликвидация советской системы вообще.

Третья фаза может быть определена как последующая легитимация нового политического режима и созданной им конституции. Была отвергнута концепция Учредительного собрания или наделения конституирующей властью Съезда народных депутатов (что предлагал Верховный Совет). Поиски консенсуса (договорной модели) между конкурирующими центрами разработки конституции - президентом и Верховным Советом оказались неэффективны (характерно полное неучастие в этом процессе политических партий). Если ВС выдвинул стратегию принятия проекта конституции на Съезде народных депутатов (его созыв бы назначен на 17 ноября 1993 года), то президент упредил реализацию данной стратегии, осуществив переворот и выбрав затем стратегию утверждения проекта конституции на референдуме. В результате референдума 12 декабря 1993 года (результаты которого оспаривались оппонентами) была принята действующая Конституция России[6].

Разработка и принятие российской Конституции в условиях жесткой поляризации общества и последующий характер легитимации не могли не отразиться на содержании документа. Новая Конституция, использовавшая американскую, а затем, и в большей мере, французскую модели, следовала им не во всем. Она вводила, наряду с интернационально признанными гарантиями прав человека и принципом разделения властей, режим сильной президентской власти, граничащий с президентской диктатурой. По многим параметрам она напоминала российское конституционное законодательство монархического периода (1906 год) и в этом смысле восстанавливала элементы исторической преемственности государственно-правовой традиции (после длительного периода господства номинального конституционализма советского типа). Вместо Съезда и Верховного Совета, воплощавших принципы советской легитимности, был создан двухпалатный парламент, нижняя палата которого получила прежнее историческое название - Государственная Дума, а верхняя - определенное сходство с Государственным советом (самостоятельный политический институт с этим наименованием был затем также создан в качестве законосовещательного учреждения). Наконец, власть президента оказалась во многом сходной с властью монарха по предшествующему российскому законодательству, как в силу ее практической неограниченности, так и по объему полномочий нового президента. В связи с этим следует отметить так называемое указное право президента (статья 90 Конституции РФ), сопоставимое с соответствующей прерогативой императора (ст. 87 Основных законов Российской империи 1906 года).

ВОЗМОЖНЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ПАРАЛЛЕЛИ

Сравнение двух конституционных революций - начала и конца ХХ века - позволяет выдвинуть ряд исторических параллелей.

Во-первых, обращает на себя внимание сходство общей динамики конституционных кризисов в России начала и конца ХХ века. В обоих случаях речь шла о переходе от системы абсолютизма (монархического в первом случае и однопартийного во втором) к политической демократии в ее современном понимании (система, признающая верховенство прав человека, правовое государство, разделение властей).

Во-вторых, в ходе двух конституционных революций данный переход имел не линейный, но циклический характер, включая три основных фазы - отказа от существующей правовой системы, введения новой (демократической) конституции, наконец, последующего согласования ее с реальностью, которое во многом вело к восстановлению дореволюционных порядков (если не формально-юридически, то фактически).

В-третьих, можно констатировать структурное сходство двух кризисов, в основе которых лежал конфликт легитимности и законности. Содержание конфликта в первом случае определялось стремлением либерализма противопоставить прежней легитимности самодержавия (принципу монархического суверенитета) новую (принцип народного суверенитета), а ключевым предметом споров стала интерпретация прерогатив монарха в Основных законах в редакции 1906 года. Во втором случае конфликт легитимности и законности также выступал как движущая сила конституционного кризиса, выражавшегося в противопоставлении утратившей легитимность советской правовой системы новой, основанной на демократической легитимности (ключевой предмет споров - судьба ст. 6 Конституции 1977 года о руководящей роли партии, наследовавшей в этом смысле самодержавию).

В-четвертых, можно констатировать сходство институциональных параметров конфликта. Он реализовался между законодательной и исполнительной властью. Достаточно проанализировать с этой точки зрения разворачивание конституционного кризиса 1993 года. Сразу после ликвидации однопартийной системы и провозглашения конституционных принципов демократии, прав человека и разделения властей начинает формироваться двоевластие, происходит кристаллизация двух полярных центров власти - Верховного Совета и президента. Конституционная легитимность (опора на действующее позитивное право) являлась серьезным аргументом противников усиления президентской власти и основанием требований ее ограничения. В этих условиях сформировался конфликт двух типов легитимности - парламентской и президентской. Он типологически очень сходен с конфликтом Думы и монарха в начале ХХ века. Это наблюдение может быть продолжено указанием на сходство роспуска Верховного Совета президентом в 1993 году и роспуска Государственной Думы Петром Столыпиным (так называемый «государственный переворот») с последующим изменением структуры основного законодательства в пользу исполнительной власти.

В-пятых, обращает на себя внимание определенное типологическое сходство политических режимов, возникших в результате двух конституционных революций. В первом случае это дуалистический режим в форме конституционной монархии, тяготеющий к юридическому и реальному перевесу исполнительной власти над законодательной. Во втором - это формально также дуалистический режим с уникальной формой правления (прямых аналогов которой не существует) и перевесом президентской власти. В обоих случаях глава государства является гарантом конституции, наделен не только исполнительной, но и существенной законодательной властью (указы с силой закона). В обоих случаях существует сфера конституционной неопределенности, позволяющая интерпретировать так называемые «спящие полномочия» главы государства в пользу широкой трактовки административных прерогатив исполнительной власти. Наконец, в обоих случаях конструкция разделения властей не исключает ее трактовки в направлении мнимого конституционализма.

Таким образом, конституционная трансформация России, начавшись в 1905 году, описав едва ли не полный круг форм правления и политических режимов, к 2005 году по многим важным параметрам возвращает нас к типологически сходной ситуации. На рубеже ХХ и ХХI веков в России завершается очередной (третий) конституционный цикл. С принятием демократической Конституции 1993 года был положен конец номинальному конституционализму периода однопартийной диктатуры. В то же время превращение России в конституционное государство стало возможным не путем договора (например, между партиями), но в результате разрыва правовой преемственности, острого конфликта новой легитимности и старой законности, чрезвычайной концентрации полномочий президентской власти, объективно выступавшей гарантом переходного процесса. Опыт предшествующих циклов говорит о том, что сам факт принятия демократической конституции еще не есть гарантия от реставрации авторитаризма. Модель конституционного устройства, возникшая в начале ХХ века, не была случайна, представляла объективно возможную формулу реализации принципа разделения властей для России. Возврат к сходной дуалистической модели показывает жизненность ее в российском контексте, но одновременно говорит о воспроизводстве связанных с ней проблем. Поэтому остаются в силе те аргументы, которые выдвигались русским либерализмом в период как первого, так и второго конституционного кризисов, - необходимость завершения конституционных реформ по линии постепенного движения к многопартийной системе, смешанной форме правления, отличительной особенностью которой является гарантия принципа «ответственного министерства», то есть правительства, ответственного перед Думой. Сопоставление двух конституционных революций позволяет раскрыть историческую длительность проблем, стоящих перед современными конституционалистами.

[1] Медушевский А.Н. Теория конституционных циклов. М., 2005.

[2] Конституционные проекты в России XVIII-XX вв. М., 2000.

[3] Российские либералы / Под ред. Б. Итенберга и В. Шелохаева. М., 2001.

[4] Государственный строй Российской империи накануне крушения. Сборник законодательных актов. М., 1995.

[5] Конституция (Основной закон) СССР. С изменениями и дополнениями. М., 1991.

[6] Конституция Российской Федерации. М., 1993.

Мишель Тисье Какое юридическое просвещение нужно в России? Переход от популяризации права к популяризации гражданских прав

версия для печати (36017)

«‹ – ›»

Статья отчасти повторяет сообщение на секции "Судебные дела, право и права в России, 1860-1917 годы" ("Litigation, Law and Rights in Russia, 1860-1917") на всемирном съезде Международного совета по изучению Центральной и Восточной Европы (International Council for Central and East European Studies) в Берлине в июле 2005 года. Автор благодарит Джейн Бёрбэнк и Алессандро Станциани за ценные замечания.

"Подобно тому, как мольеровский буржуа весьма долгое время не подозревал, что он всю свою жизнь объяснялся "прозой", многие [в России] не подозревают, что [...] в качестве членов общества и граждан государства, они почти беспрерывно совершают ряд юридических актов и правовых сделок [...]"[1]. Привычное, чтобы не сказать банальное, суждение: русский народ в целом якобы склонен игнорировать юридические нормы, более того, право для него - пустой звук. Такое представление об отношении русских к праву - при котором обычно не утруждают себя анализом того, что такое право, - имеет долгую историю. Советский период, безусловно, не способствовал его пересмотру. Однако не в нем оно берет свое начало. В Российской империи рубежа XIX и ХХ веков предполагаемое юридическое невежество русских было распространенным предметом озабоченности. Более всего оно беспокоило образованную прослойку русского общества, стремившуюся к постепенной демократизации государственного строя и превращению соотечественников в "граждан" европейского образца. Эти "либералы" видели в доверии к праву социальную и экономическую необходимость. Право было также, хотя и в ограниченных пределах, средством политического воздействия. Кроме того, право представляло собой совокупность знаний, основы которых необходимо распространять среди населения - необходимость, ощущавшаяся также относительно всех прочих типов знания. Хотя общество по-прежнему было строго иерархизировано в культурном отношении, в эту эпоху отмечается значительный рост печатной продукции, направленной на популяризацию научных и технических знаний.

Именно в этом духе, в соответствии с упомянутым выше представлением, был создан в 1902 году в Санкт-Петербурге новый еженедельный журнал "Юрист". В известном противоречии с названием, журнал был обращен не к профессионалам-юристам, а, если верить заявлениям редакции, к широкой публике. У его истоков стоял известный в то время адвокат Николай Платонович Карабчевский [2]. В 1899 году он участвовал в организации журнала "Право", который быстро завоевал признание как солидное юридическое издание и как орган либеральной интеллигенции [3]. Однако "Юрист" ставил перед собой совершенно иные задачи. Его издатели стремились, с одной стороны, поддержать растущий интерес к правовым вопросам, отмечавшийся ими в стране, а с другой стороны, бороться с тем, что они называли "полной юридической беспомощностью огромного большинства населения". Поэтому они выдвигали следующую программу: "популяризация основных положений права, постепенное и основательное ознакомление читателей с действующим положительным законодательством и указание и оценка явлений нашей текущей юридической жизни, заслуживающей всеобщего внимания" [4]. Однако журнал просуществовал лишь с конца 1902-го до конца 1905 года - три года, за которые возмущение существующим строем приобрело небывалый размах. В декабре 1905 года, в разгар революционной лихорадки, редакция заявила о прекращении издания "по изменившимся обстоятельствам" [5]. Революция поставила под вопрос всю проведенную до тех пор работу по популяризации права и ознакомлению русских с юридическими вопросами.

Такая "постановка под вопрос" на самом деле соответствует замене одного типа "популяризации" другим. Популяризация понятий "свободы" и "гражданских прав" заменила собой прежнюю популяризацию исключительно положительного права, то есть действующего права Российской империи, прежде всего ее законодательства. Не следует забывать, что до 1905 года право Российской империи, основанное на принципе самодержавия, не включало в себя современного представления об абсолютных правах, одинаковых для всех людей. Смена одного типа популяризации права другим, произошедшая в 1905 году, тесно связана с развитием представлений о "правосознании". Это понятие, чрезвычайно популярное в политических рассуждениях того времени, играло первостепенную роль в споре о том, какого рода юридическое и политическое просвещение необходимо населению. В этой статье я постараюсь выявить политическое значение этого понятия в императорской России, тем самым приглашая читателя задуматься над употреблением этого - явно опошленного - понятия в современной России.

1. Переход от одного типа популяризаторской литературы к другому: рубеж 1905 года

Журнал "Юрист" был задуман не как пробный шар, а как новый этап развития в области популяризации права. Первые открытые попытки популяризации юридических знаний относятся к 1880-1890-м годам. Сначала это были прежде всего краткие изложения действующего законодательства. Однако вскоре появились брошюры, более или менее методично излагавшие различные аспекты гражданского законодательства. Основной темой были крестьянские учреждения и функции их местных уполномоченных. Эта литература предназначалась для сельских чиновников, для выборного начальства сельских обществ и даже для "простых крестьян". Однако вскоре авторы начали поднимать и другие темы: право собственности, семейное и наследственное право, налоги. В количественном отношении область популяризации права была маргинальной в общем объеме популярной литературы, распространявшей научные и технические знания [6]. Связано ли это с нежеланием издательств браться за темы, имеющие политический подтекст, то есть с давлением цензуры? На самом деле, как издатели, так и авторы заявляли о своей благородной беспристрастности поборников науки, стремящихся лишь к широкому распространению знаний, практическая полезность которых очевидна. Кроме того, доля юридической литературы в общем объеме популярных изданий на рубеже ХХ века возрастала, причем еще до того, как функционирование цензуры было нарушено революцией 1905 года.

Однако этот прирост популярной юридической литературы был ничтожен по сравнению с настоящим бумом политической литературы во время революции 1905 года и в особенности после Манифеста 17 октября. Массовая политическая литература принимает в этот период самые разнообразные формы: листовки, периодические издания, брошюры, книги. Публицист и библиограф Николай Рубакин, оглядываясь назад, назовет этот бум "книжным приливом" [7]. Большая часть этой литературы была плодом пропаганды политических движений и партий, вышедших из подполья или только что образовавшихся. Между ними существовала отчаянная конкуренция в разработке наиболее актуальных тем, таких как аграрный или рабочий вопрос. Немалую роль играли и институциональные проблемы, в особенности во время выборной кампании в Первую Думу в 1906 году и в течение тех немногих месяцев, которые просуществовало это собрание [8].

Однако расцвет политико-юридической литературы, в частности в форме брошюр, почти вытеснивших книги, был связан не только с пропагандой политических движений. Существовала также конкуренция между многочисленными независимыми издателями, чья экономическая независимость не исключала выражения политических предпочтений. У каждого из этих издателей был свой список произведений, авторы которых вовсе не обязательно принадлежали к одному политическому направлению. Развивается рынок дешевой политической книги, на котором в 1905-1907 годах царила сильнейшая конкуренция. Издательство "Донская речь" в Ростове-на-Дону, основанное в 1903 году, уже накануне революции публиковало в больших количествах дешевые развлекательные книжки [9]. В 1905-1906 годах оно выпускает несколько десятков публикаций по актуальным политическим и юридическим вопросам, таким как конституционные реформы и гражданские права. Эти брошюры писались различными авторами, близкими к кадетам, эсерам и даже социал-демократам. Как правило, все издательства, печатавшие политическую литературу, имели в числе своих изданий работы по институциональным проблемам, в которых неизбежно обсуждался и вопрос гражданских прав и свобод [10].

В этих условиях прежняя литература, стремившаяся дать знания о положительном законодательстве Российской империи, оказалась устаревшей. Вплоть до революции только в этого рода изданиях можно было, получив дозволение цензуры, говорить на животрепещущие социальные темы с широкой публикой и даже с "народом", а не только с элитой - даже если не так просто определить ее потенциальных и действительных читателей. Новая литература также предназначалась для самой широкой публики. Однако у нее была совершенно другая задача. Хотя ее расцвет последовал за манифестом, которым Николай II теоретически даровал русским "гражданские права", эти издания не занимались популяризацией позитивного права с теми изменениями, которые были внесены в него императорскими реформами 1905-1906 годов. Таким образом, речь не идет о простом обновлении прежней литературы в соответствии с новыми фактами. Авторы этих брошюр объясняли понятие гражданских прав, ссылаясь на иностранные образцы и критикуя традиционный произвол самодержавия. Мысль о том, что гражданские права составят часть российского права, была той надеждой, которую они хотели внушить своим читателям, а отнюдь не состоявшимся фактом. Вопрос о том, окажутся ли уступки, сделанные царизмом, подлинными и действенными, оставался еще открытым.

Резкий переход от популяризации права к новому типу политико-юридической литературы можно проиллюстрировать примером автора, сумевшего идти в ногу со временем. Речь идет о некоем Николае Петровиче Дружинине, ныне совершенно забытом.

В конце XIX века это был самый плодовитый и известный писатель среди популяризаторов права. В 1890-е годы он даже пытался теоретически обосновать популяризаторскую работу [11], хотя в этом у него был выдающийся конкурент в лице Виктора Александровича Гольцева, ключевой фигуры либерального московского журнала "Русская мысль" [12]. У Дружинина было несколько важных соратников, в том числе известный педагог и издатель Дмитрий Иванович Тихомиров. Московский издатель Сытин, крупнейший поставщик "популярной" литературы, также выпустил несколько его работ. Его работы об общинных учреждениях крестьян регулярно переиздавались. Дружинин был также одним из столпов журнала "Юрист". В 1905-1906 годах он, следуя моде, публиковал брошюры, объяснявшие в характерном тяжеловесно-педагогическом стиле необходимость конституции, функционирование выборов, права человека [13]. Благодаря связям с издателями и определенной политической смекалке - он вступил в Конституционно-демократическую партию при ее основании - Дружинин имел со своими брошюрами определенный успех. Это не разумелось само собой, поскольку конкуренция была в этом случае гораздо более серьезной, чем в случае его брошюр, популяризировавших знание положительного права. Однако Дружинин делал вид, что его новая деятельность - лишь продолжение старой, хотя это не соответствовало действительности. Он мог, конечно, хвалиться тем, что не изменил своей ключевой идее: он всегда говорил, что нужно развивать "правосознание" русских. Но если лозунг и остался прежним, содержание этого понятия изменилось.

2. В поисках определения "правосознания"

Для первых популяризаторов права идея развития "правосознания" русских вообще и простого народа в частности была лейтмотивом. Однако значение этого слова, широко употреблявшегося со времени судебных реформ 1860-х годов, оставалось неясным. С одной стороны, в традиции немецкого правоведа Савиньи и исторической школы права "правосознание" должно было означать особое отношение русского народа к праву. Выражением этого отношения было обычное право, и для некоторых юристов самым важным было изучение этого последнего и его упорядоченная запись, которая помогла бы русскому народу осознать свое национальное "правосознание". С другой стороны, "правосознание" было понятием оценочным, указывающим на степень уважения к закону и юридических познаний населения - которую наблюдатели обозначали обычно как крайне низкую. Очевидно, что между этими позициями существует противоречие, однако они часто встречаются одновременно у одних и тех же авторов [14].

В конце XIX и в начале XX века понятие "правосознание" сохраняет часть своих признаков. Однако оно приобретает и новое измерение, имеющее тенденцию вытеснять прежние. "Правосознание" все чаще понимается не в связи с тем правом, которое действует на данный момент в России в виде законодательства, юриспруденции и обычного права, а в отношении к идее существования неотчуждаемых прав человеческой личности, соблюдение которых должно быть обеспечено правом. Это было связано как с изменением политического контекста - все более и более открытым неприятием существующего строя, - так и с развитием юридической теории. Однако даже среди теоретиков нет единого мнения об основаниях признания в положительном праве индивидуальных свобод, а в некоторых случаях и политических прав, таких как избирательное право. И в самом деле, необходимость признания прав личности одними обосновывалась, исходя из доктрины естественного права, вновь приобретшей в эту эпоху широкую популярность [15], другими же - иными доводами, историческими, социологическими или даже психологическими [16].

Для нас здесь главное состоит в том, что подмена во время революции 1905 года популяризации положительного права популяризацией понятия "гражданских прав" полностью соответствовала пожеланиям, высказывавшимся некоторыми либеральными юристами незадолго до этого. Например, Иосиф Владимирович Гессен, один из столпов редакции журнала "Право", опубликовал в конце 1901 ряд весьма критических статей о юридической литературе для народа [17]. Этот подробнейший обзор заканчивался весьма суровым суждением об имеющейся литературе, в том числе и о работах авторов, политически близких к либеральным юристам "Права", таких как Гольцев и даже Дружинин. В то же время требование "развивать правосознание" русских оставалось неизменным, при том что содержание его изменилось.

С точки зрения либералов, которые, как Гессен, критически относились к популяризации положительного права, эта литература была, во-первых, обречена на провал, во-вторых, политически предосудительна. Гессен считал, что, обращаясь к народу, она далека от действительности, в которой живут читатели "из народа". При этом он по-настоящему не задавался вопросом, к той ли аудитории обращается эта литература, а также о ее дидактических задачах. Его несогласие вызывало создаваемое этой литературой представление о праве. Гессен видел в нем лишь попытку изложения действующих в России правовых норм, а не стремление объяснить логику и ценность права. Такое стремление, по его мнению, не могло обойтись без популяризации понятий свобод и прав личности - которые он считал достижением юридической науки, а не чисто политическим требованием.

Дата добавления: 2015-05-08