Развитие теологии Павла в течение двух ближайших поколений

VI.

Элементы учения Павла во всей теологии древнейшей церкви. Литературное наследство двух первых поколений после Павла, которое с некоторым основанием может быть отнесено к апостольскому веку, прежде всего показывает, какую почти невероятную власть над массами может получить один человек. Влияние Павла, хотя и в очень различной степени, сказывается в каждом литературном произведении из эпохи после Павла. Правда, ненависть, с которой он должен был бороться в жизни, не пощадила и мертвого: приписываемые Клименту романы, основное ядро которых, вероятно, очень древнего происхождения, дают карикатуру Павла в лице мага Симона, которого истинный посланник Бога Петр изгоняет отовсюду и в конце концов совсем уничтожает; точно так же и апокалипсис Иоанна (около 95 г.), даже в тех частях, которые не заимствованы непосредственно из иудейских источников, проникнут иудейским духом, а общая окраска его надежд имеет совершенно иудейский характер. Послание Иакова (130 г.) борется со взглядом на получение спасения путем одной только веры, как со взглядом бессмысленным и противным Писанию, потому что веровать могут и демоны; "вера и дела" – такова должна быть программа “истинного благочестия”. Но все писатели молчаливо заимствуют у Павла необходимость проповеди язычникам и отмену Моисеева закона. Точно так же Павлу принадлежит и та мысль апокалипсиса, что новая религия есть вера в Христа, что Христос есть не только Царь царей и Господь господ, но в то же время есть первый и последний, начало и конец.

Элементы Павла в евангелиях синоптиков. Более дружественно относятся к теологии Павла в ее целом все три синоптика. Взгляд на смерть Иисуса, как на искупительную жертву, принесенную за многих, слова Марка (XIII, 10): «Прежде должно быть проповедано Евангелие всем язычникам», – все это входит в программу Павла; совершенно в его смысле скомпанована история о подати на храм (Матфея, XI, 24), которую Иисус вносит за себя и за Петра, чтобы только не подать кому-либо повода к соблазну, хотя они, как свободные сыны, могли бы и не делать этого. Никто не оспаривает, что Лука есть ученик Павла. Некоторые остатки юдаизма у синоптиков, как, например, у Луки (XVI, 17), у Матфея (V, 19), против которых Павел заявил бы протест, скорее доказывают, что ко времени редактирования евангелия Матфея и Луки к такого рода словам о ненарушимости всякой малейшей буквы закона не относились уже более серьезно. Практически вопрос давно был исчерпан.

Позднейшая литература в духе учения Павла. В этой литературе, в которой, кроме посланий, ошибочно приписываемых Павлу, послания к Евреям и послание Варнавы, относятся также первое послание Петра и первое послание Климента, приверженность ко взглядам Павла далеко оставляет за собой желание и способность к собственному теологическому творчеству. В общем, все авторы этих произведений претендуют лишь на то, чтобы, исходя из предпосылок Павла, обсуждать по его методу некоторые специальные интересы своей общины, своего времени и своего собственного кругозора. К концу периода, когда интерес к посланиям Павла увеличился, образуется особый тип фразеологии в стиле Павла, причудливо иногда перемешанный с другими типами. Мотивы литературной деятельности были исключительно практического характера, а именно: укрепить верующих в борьбе за их доброе дело с иудейскими и языческими противниками, дать им оружие, годное для защиты религии от враждебных нападок, установить в общинах порядок, дисциплину, спокойствие наряду со специфическими христианскими добродетелями и изложить "учение апостолов" в возможно ясной катехизической форме, т.е. изложить все то, чтó должен знать каждый христианин относительно своих моральных обязанностей, культа, равно как и общинных учреждений, причем все это, конечно, подкреплялось указаниями на награду на небе для всех верных.

Четвертое евангелие. Тем не менее и в этом кругу второстепенных писателей мы встречаем одну действительно оригинальную фигуру. Эта фигура – тот незнакомец, который написал четвертое евангелие, а также, вероятно, и первое послание Иоанна. Что эти произведения возникли на греческой почве и появились только во втором столетии, что они были приписаны переселившемуся в Азию апостолу Иоанну и имели претензию представлять собою духовное завещание любимого ученика, которому были известны тайны сердца Иисуса, следовательно, представлять собою высшую истину, – все это стоит вне всякого сомнения. Эти произведения наполовину зависят от древнейших евангелий и от Павла, наполовину являются противоположностью по отношению к ним, хотя последнее нужно понимать не в смысле враждебности, но в смысле превосходства, в том, что автор этих произведений сбрасывает уже последние покровы. Для него весьма характерно то, что он совершает этот процесс, пользуясь таинственным языком, который для читателя, не вполне посвященного, является неразрешимой загадкой; речи его в прямом и аллегорическом смысле идут рядом друг с другом, даже сообщаемые факты являются только внешней оболочкой для идей.

Как "теолог", Иоанн стоит на плечах Павла. Он говорит об иудеях лишь в третьем лице, как о последователях чуждой ему религии, хотя он сам по крови, по-видимому, принадлежал к ним. Рассуждения о значении Моисеева закона являются излишними, спасение приходит через одного лишь Христа и зависит от веры. Он, по-видимому, еще сильнее, чем Павел, подчеркивает спиритуализм Христа, презрение к плоти и ко всему телесному. Но с религиозно-исторической точки зрения имеют известное значение приблизительно следующие различия: большую половину вспомогательных теологических конструкций Павла, например, о примирении с Богом через искупительную смерть Христа, о заместительском значении этой смерти, об отношении христиан ко греху, Иоанн весьма тактично устраняет и при этом все целиком, как нечто такое, чтó, будучи настоящим продуктом иудейской книжной учености, скорее отталкивает, чем привлекает к себе эллинское мышление. Но тем энергичнее он вдается в сферу христианской мистики: Христос в нас и мы в Нем, как виноградная ветвь на виноградном дереве. Он развивает эту мысль дальше, так что дело у него доходит до выражений пантеистического характера и почти совсем уже не остается места для реально существующего зла в мире. Но, с другой стороны, он облегчает читателю составить себе представление о вознесшемся на небо Христе, сидящем на троне по правую сторону Бога и в то же время наполняющем сердца верующих. По Иоанну, воскресший из мертвых Христос оставил себе заместителем на земле в лице "утешителя" (параклета) – Небесного Духа, который ничего не заимствует от себя, но дает только то, что получает от Сына; но этот дух является в то же время принципом прогресса, так как он в надлежащее время возвестит людям то, чтó Христос не считал нужным сообщить с самого начала. От эсхатологических ожиданий у Иоанна не остается никаких следов. Время конца наступило уже теперь для всех, кто имеет в себе Христа; конец вообще не связывается с каким-либо определенным местом, но он есть нечто чисто духовное, совершенное общение с Богом, "созерцание Бога": вера и надежда здесь почти одно и то же.

Христология Логоса. В христологии Иоанн делает шаг вперед в сравнении с Павлом, приближая Христа к Богу. «Все, что имеет Отец, Мое» – вот как должен был говорить ходивший по земле Иисус; или: «Я и Отец есть едино суть». В то же время Иоанн возводит предвечного Сына Божия в новый ранг в небесной иерархии. Он есть "Логос", который называется не только перворожденным среди многих братьев, но единственным (“Единородным”), Он не только первенец из всей твари, но уже с самого начала был при творении: Он – божественный Разум, мировая Идея, а не просто “идеальный человек”, Oн – свет и жизнь, от вечности был у Бога, более того, Oн сам является Богом. Правда, существует только "один Бог", и все-таки Отец остается "Богом". Неустанно Иоанн повторяет, что все, чтó имеет Иисус, Он получил от Бога, что Отец послал Его в мир, чтобы Он открыл Отца людям, которые не от мира суть, но имеют в себе кое-что из сущности Логоса, и чтобы благодаря этому, возвышенная любовь, какая счуществует между Отцом и Сыном, овладела также и ими. Иоанн вряд ли употребил бы позднее в Никуее установившийся термин “όμοσία”, чтó означает равносущие Отца с Сыном, потому что его цель – прежде всего прочно установить различие между ними, делавшее для него понятным земной эпизод в жизни Логоса: Бога никто не видел, но чтобы люди нашли доступ к Богу, Логос, который так близко знает Отца, как самого себя и который по своей сущности не так уж далеко стоит от видимого мира, обязанного ему своим происхождением, этот Логос должен был воплотиться и жить среди нас и открыть нам свою славу, благодаря которой для нас, наконец, ясно будет полное величие Отца.

Введением понятия о Логосе, которое Иоанн заимствовал из греческой философии, он сделал большую уступку эллинистическому образу мыслей. Эта конструкция импонировала знаменитым философам, смеявшимся над иудейской классификацией ангелов и войсками демонов. Точно так же и то простодушие, с которым Иоанн только лишь констатирует воплощение своей идеи (собственно говоря, Божества в Его стороне, обращенной к миру, мирового плана, как объекта наслаждения для Божества и субъекта божественной, творческой деятельности), не допуская никакой грубости относительно формы осуществления этой идеи или сомнения в ее возможности, имела более сильное влияние, чем наполовину рационалистические, наполовину мифологические попытки Матфея и Луки, шедшие навстречу греческому народному вкусу, объяснить двойственную природу Христа, Его Богочеловечество, актом Его рождения.

Идея Троицы. Но Иоанн является также и подлинным создателем идеи о Троице, так как у него (XIV, 16), наряду с Отцом и Сыном – Логосом, в качестве надлежащего заместителя Сына, возвратившегося к Богу, выступает утешитель, Дух Истины, который исходит от Отца и невидимо продолжает в мире Дело Сына, – и таким образом налицо троичность лиц. После этого мы не можем удивляться, что вскоре и крещение стало совершаться во имя Отца и Сына и Святого Духа, вместо того, как первоначально оно совершалось во имя Господа Христа. Христианский Бог стал теперь троичным, чем-то средним между монотеизмом Великого Завета, подобно самому Иисусу, с одной стороны, и политеизмом язычников, подобно пантеизму современной философии, с другой. Нельзя, вопреки свидетельству истории, отрицать то, что это развитие понятия о Боге на долгое время принесло страшный вред христианской религии. Так как непонятность триединого Бога заставила великие умы углубиться в метафизические мудрствования, которые вряд ли отвечали интересам религии и этики, то поэтому искусство рассчетов и диалектическое остроумие, которое Иисус желал изъять из религии, подобно тому, как изгнал торговцев из храма, снова заняли почетное место в религиозном учении, снова перед одесятствованием аниса, мяты и тмина отодвиулось на второй план главное содержание откровения: свободное наслаждение религиозным миром и радостная работа на дело нравственного обновления.

Дата добавления: 2015-05-08