Борьба с гностицизмом, ее опасность и ее счастливый конец

II.

Гностицизм не является продуктом христианства. Во втором веке появляется у христианства один навязчивый союзник, угрожавший самым серьезным образом его существованию – гностицизм. В древних каталогах еретиков количество лжеучителей-гностиков исчисляется значительно больше в сравнении с числом официально признанных церковных учителей, которые жили в то же самое время; это, между прочим, доказывает, какой жизнеспособный элемент представляли из себя гностики и какое важное значение они придавали литературной пропаганде.

Но эти каталоги грешат одной, даже теперь еще повторяемой, ошибкой, именно, они рассматривают гностицизм, как простую "ересь", т.е. извращение христианства. Гностицизм не мог вырасти на христианской почве, потому что он существовал уже давно до христианства. Мандейская религия, с которой мы достаточно хорошо знакомы на основании ее священных документов, имеет языческо-гностический характер; языческие офиты наряду с христианскими наассенянами, были еще во времена Оригена. И иудейство, которое, казалось, мало благоприятствовало гносису, было, как показывает Екклесиаст, захвачено им.

Многочисленные следы гностических влияний в истории религии этого века, источники которого столь слабо представлены, не сохранились до нас. Тем не менее, та страстность, с которой Церковь вынуждена была бороться с гностицизмом, дает нам право заключить, что христианская религия испытала на себе самое сильное давление гностицизма не только потому, что она была самой новой религией, но также и потому, что она оказалась способной к дальнейшему развитию.

Существенные элементы во всяком гносисе. Дать всеобъемлющее определение гностицизма невозможно; к тому же имя, которое присвоила себе только часть "гностиков", слишком часто употреблялось произвольно. Основного гностического учения нет. Общим для всех гностиков является только то, что они желают достигнуть осуществления цели религии, освобождения духа от всего материального при помощи науки о сокровенном, содержание которой составляют, во-первых, космогонические спекуляции, а, во-вторых, указание на скорое завершение процесса обожествления. Христианские гностики менее, чем какие-либо другие, чувствуют себя религиозными философами, которые надеятся убедить разумностью и логической последовательностью их метода мышления. Они желают быть апостолами или пророками мудрости (откровения), которую они в зависимости от вкусов каждого почерпают то от тогдашних духоборов, то от каких-нибудь малоизвестных апостольских учеников, то из древней, до того времени хранимой втайне, литературы. Почти во всем сказывается сильное влияние вавилонско-персидских воззрений, которые в эту эпоху расцвета религиозного синкретизма вступили в странное смешение с греческими воззрениями. Отсюда идет лежащий в основе мировоззрения гностиков резкий дуализм, плохо прикрытый политеистическими арабесками, с точки зрения которого дух и материя, Бог и мир, казались абсолютно противоположными, процесс спасения являлся естественным развитием нравственных сил, индивидуумы были не более, как только пассивными зрителями игры сил, управляющих миром.

Древнейшая гностическая система. О мнимых основателях гностицизма – Симоне Волхве, Самаритянине Менандре, а также о Каринфе из Азии – мы знаем только, что они смотрели на мир не как на творение верховного Бога, но как на творение небесной силы (ангела). Саторнил из Антиохии (120) проводил различие между неведомым Отцом Всего и иудейским Богом, творцом злосчастного человека, и находил, что в ветхозаветной истории описана борьба этого бессильного Бога-Творца с Сатаной, который желал всецело подчинить людей влиянию материи, возбуждая в них чувственные страсти. Христос, ниспосланный Неведомым (Отцом Всего) на землю для спасения, мог быть лишь призрачным человеком. Спасение возможно для тех, кто понял роковые последствия брака, плотского чувства и вообще подчинения материи. Исходя приблизительно из тех же предпосылок, Карпократ и его сын Епифан, умерший семнадцати лет автор трактата о справедливости, пришли к различным результатам: Иисус побеждает сотворивших мир архонтов, выдвигая вместо ветхозаветного "suum cuique" коммунизм; все, что архонты внушили нам, как моральную обязанность для поддержания порядка, следует отвергнуть, потому что мир не может более держаться.

Василид (125 г.) и Валентин (140 г.). Несколько сильнее находился под влиянием философского духа Василид. Он смотрел на иудейского Бога, только как на одного из 365 эонов, которые обязаны, в свою очередь, бытием семи духам, вышедшим в отдаленные времена от несозданного Отца. Мы замечаем у Василида первую попытку поставить евангельскую историю в связь со своей системой. Но высшего пункта гностическая "теология" достигает в лице Валентина, который учил в Александрии и Риме и оставил после себя целый ряд выдающихся учеников, самостоятельно работавших дальше. Он находит такое объяснекние эманации эонов: из первичного Единого, вечной Первопричины, исходит сначала одна пара эонов – разум и истина, так как первичный Эон страстно желает иметь для себя объект для своей любви; но так как этот объект должен быть вполне достойным Бога, то истечение дальнейших пар эонов следует до тех пор, пока не получается вместе с 15-ой парой идеальная "Pleroma", т. е. полнота божественной сущности. Высокомерие, которым проникся один из этих 30-ти эонов, разрешается отпадением небольшой части божеств в беспредельное Ничто, находящееся под "Plerom´мой"; несмотря на вмешательство одной пары эонов – Христа и Духа, эта, отделившаяся часть Божества, – низшая мудрость ("Achamoth") находится вне Plerom´ы, где она сгорает от тоски по родине. Демиург создает из него наш мир, почему он и носит одновременно смешанный характер "Ничто" и божественной Полноты.

Но искупление, совершенное Иисусом, посланником Plerom´ы, вызывает также и в мире отделение божественных составных частей от материальных. Конец должен наступить тогда, когда вследствие просвещения всех духовных людей все остатки мудрости снова возвратятся в Plerom´у: тогда ничтожный остаток мог бы превратиться в ничто. В то время, как почти все гностики, не задумываясь, разделяют всех людей на пневматиков и гиликов, т. е. на адептов своего учения и на непосвященных, рожденных для "ничто" и утешают себя в своем неуспехе тем, что для масс гилитиков гносис по природе, как и все духовное, недоступен, – у Валентина церковное самосознание сказывается так сильно, что он кроме этих двух категорий людей находит еще третью, известную у него под именем психиков, которые не знают гносиса, но зато имеют “веру” и “добрые дела”: это люди “благочестивые”, с точки зрения Церкви. За ними также признается право на вечную жизнь, хотя только на краю Plerom´ы, но не так, чтобы чувство известной подчиненности нарушало их блаженство.

Манихейство (242 г.). Отростком от корня гностицизма является манихейская религия, объединившая в себе все сохранившиеся остатки гностических сект. Манихейство – это ”пламенно-возвышенная поэзия природы и мира”; основателем его считается перс Мани (приблизительно около 242 г.).

От вечности существуют свет и тьма, как два громадных, враждебных между собой царства; свет, лично существующий, как первый, блаженный, с 10 членами, создает для себя свет неба и земли в то время, как в царстве тьмы первоначальный дьявол появляется лишь во времени. Одержимый завистью дьявол производит переворот в царстве света на земле, похищая при этом часть элементов света и смешивая их немедленно с элементами тьмы. В нашем мире, который обнимает собою четыре неба и земли и создан добрыми духами в целях освобождения находящихся в плену у дьявола элементов света, солце и луна являются уже освобожденными частями света, световыми кораблями, и неустанно продолжают дело освобождения небесных элементов света. Медленнее всего идет работа по освобождению человека, которого дьявол создал по своему образу, наделив его любостяжательностью и сластолюбием и вероломно дав ему все силы света. Но посланники света, как например, Авраам, Зороастр, Будда, Христос и, наконец, Мани, последний и давший последнее откровение, открыли людям истину; избранные из людей при помощи трех печатей, наложенных на грудь, рот и руки, ставят себя выше всяких материальных наслаждений и научают других, массы своих слушателей, приготовлять себя к жизни в таком же аскетизме. Таким образом, медленно приближается день, когда мировая история достигнет своей цели, все элементы света выйдут на свободу, и тогда ангелы уничтожат мир страшным пожаром. Тогда на вечные времена произойдет разделение между царством света вверху и царством мрака внизу.

Притягательная сила гностицизма. Естественно возникает вопрос: каким образом эти произведения разнузданной фантазии могли представлять опасность для христианства? Довольно трудно ответить на этот вопрос, если ограничиться чтением одних лишь повествований церковных историков, изучавших ереси, или же познакомиться непосредственно со всевозможным вздором, имеющемся в произведениях гностиков, сохранившихся до настоящего времени. Но несомненно, что специальный ученый аппарат, показывающий число и степени эонов, в проповеди гностических миссионеров не стоял на первом плане. Смесь мифологических фантазий с историческими элементами вполне отвечала вкусам тогдашнего времени. Полное таинственности обаяние, присущее гносису, привлекало к нему не мало людей, и, наконец, еще более привлекательную силу приобрел аристократический характер этой формы религии. Кому же не лестно было сознавать, что он имеет на себе печать духовного человека, если разделяет учение гностиков? Дуализм, являющийся для нас теперь камнем преткновения, всегда был для наивного мышления самым простым объяснением мировых загадок, и пессимистический взгляд на человека и землю, выразившийся в том, что сотворение мира уже более не приписывается истинному Богу, вполне гармонирует с тем временем всеобщей разочарованности.

Христианство приводило к такому же настроению духа только другими путями. Подчеркивание малоценности ветхозаветного откровения, которое обычно делали гностики, могло казаться последним шагом на пути освобождения христианства от иудейских предрассудков, так как высшие свойства, приписываемые искупителю Иисусу Христу, вполне вознаграждали за эту уступку. Враждебное отношение к закону Моисееву уже с самого начала было в крови христиан из язычников. В форме распущенности, которая должна была действовать ужасным образом, это отношение на практике проводится лишь изредка; внушается одна лишь теория, защищаемая также и Церковью: злоупотреблять мясом! Валентин и Василид не только серьезно усваивают идею искупления, но и распространяют ее, подражая Павлу (Римлянам, VIII), на весь мир; и у них, подобно Павлу, последняя цель в том, чтобы Бог был Все во всем. Нам, конечно, кажется жалким мнение, что мир произошел по недосмотру (по Мани, вследствие недостатка бдиттельности), и что допускается лишь развитие прежде всего вниз и затем назад к исходному пункту, но не к новому и бóльшему. Но и библейская теория о грехопадении и возвращении в первобытное состояние покоится на таком же античном мировоззрении: ученик никогда не может быть выше своего учителя.

Нападки гностицизма на Церковь. Самым убедительным доказательством соблазнительного влияния гностической таинственной мудрости является пристрастие к тенденциозной литературе, в бесчисленном количестве распространявшейся гностиками среди общин, пристрастие к новым евангелиям, апокалипсисам и апостольским историям, которые хотя медленно, по капле, но тем вернее отравляли своим ядом.

Далее, следует указать также на тот факт, что именно наиболее самостоятельные мыслители среди теологов II-го столетия более или менее сильно были заражены гностицизмом. Поучительно, что уже Климент Александрийский (200 год) ставил ни во чтó почетный титул истинного гностика. Но люди, обратившиеся в христианство по самым светлым мотивам и призванные, по-видимому, занять руководящее положение в Церкви, фигурируют во всех каталогах в качестве гностиков, таковы Маркион, Бардезан и Тациан.

Ассириянин Тациан (170 г.) подарил Церкви свое полемическое произведение против греков, написанное специално на сирийском языке с приложением книги евангелий, искусно составленной им из четырех больших евангелий. Эта книга в продолжение двух столетий бесспорно была официальной книгой для чтения в сирийском мире; но Тациан защищал гностические положения для обоснования строгих этических требований воздержности, запрещения брака и плотских удовольствий, и за это его книга была исключена из употребления в римских общинах.

Бардезану (200 г.) принадлежит заслуга создания самостоятельной сирийской литературы, ставшей образцом для христианских церковных песней; его школа энергично отстаивала свободу воли и ответственность самого человека за свои поступки. Тем не менее, Бардезан, как гностик, был объявлен опальным за то, что он усвоил себе некоторые космогонические идеи гностицизма.

Маркион, восторженный поклонник Павла, живший в Риме около 140 г., в результате своего изучения посланий Павла и евангелия в духе Павла (Луки), приходит к тому выводу, что Бог Ветхого Завета, Бог справедливости, Бог гневный и наказывающий, не может быть идентичным с Богом Нового Завета, Отцом Иисуса, Богом добра и любви, которого ветхозаветный Бог в своей ограниченности никогда не знал, и поэтому-то Он велел распять на кресте Мессию, непохожего на обетованного Мессию. Таким образом, Маркион окончательно разбивает монотеизм и отрицает всякую связь между новозаветным и ветхозаветным откровением. Отсутствие у него аппарата мистерий показывает, что гностические данные не являются для него исходным пунктом, но привходят лишь в позднейшее время: Маркион не получил никакого откровения и спасение ставит в зависимость не от знания, но от одной веры. Развивая далее отречение Павла от всего плотского, он мог видеть в материи только одно лишь зло, в ветхозаветном законе – бессильную половинчатую борьбу с абсолютным злом. Таким образом, он доводит свои выводы до конца, объявляя не только закон Моисеев, но и Бога, давшего этот закон, "промежуточным". Истинный Бог не виновен в существовании этого жалкого мира; по своей доброте Он заботится лишь об искуплении того, что еще можно в нем спасти. Однако ничто материальное не может быть спасено. Поэтому высшей заповедью для верующих является абсолютное отречение от мира.

Опасность со стороны гностицизма. Половинчатый характер воззрений Маркиона ясно указывает нам, какая сторона христианской религии подвергалась опасности, когда на нее обрушился гностицизм: мог быть уничтожен монотеизм, христианство могло перестать быть нравственной религией, могло потерять под ногами историческую почву. Правда, второго следствия Маркион избежал, выставив нравственные и религиозные требования там, где даже последовательные гностики довольствовались предложением своей мудрости, первое же обнаружилось в полной мере; третье тоже обнаружилось, хотя и не было сознано им. Но исторические основатели христианской религии, Павел в своих посланиях и Иисус в евангелиях, уважали Ветхий Завет, как первоначальное божественное откровение: невозможно вычеркнуть их Ветхий Завет, признавая в то же время их Новый. Мы не только ставим в заслугу Маркиону его мужество и твердость, с которыми он страдал за свои убеждения и научал других с радостью идти на страдания за правду, но мы считаем честью и для Церкви II-го столетия, что она научила такого мужа, как Маркион, ценить и любить Бога истинного Евангелия; последнее служит доказательством того, что внутреннее содержание ее было более глубоко, чем можно думать, судя по жалким остаткам тогдашней литературы. Мы преклоняемся перед правдивостью этого полугностика: не удовлетворяясь экзегетическими приемами, к которым гностики легкомысленно прибегали для устранения неудобных им возражений, он изображал разницу между памятниками иудейской религии и памятниками христианской так, как сам ее понимал; и мы не порицаем его за то, что он, как человек своего времени, не пришел к единственно правильному устранению такого противоречия, к идее постепенного развития религиозных истин от низшей ступени – к высшей. Однако, отрицая характерное для Маркиона смешение слепой веры в ветхозаветное откровение с беспощадной критикой его содержания и отстаивая идею об исполнении ветхозаветного обета в Евангелии, Церковь обнаружила бóльшую ясность мысли и более здравый нравственный инстинкт, чем Маркион.

Отсутствие исторической почвы в гностической религии. Насилия над историческими фактами часто втречались со стороны Церкви, но гностицизм во всех своих формах является полным отрицанием исторического элемента в религии вообще: в своей преувеличенной ненависти к иудейству он ставит на место исторических личностей олицетворенные идеи, рисует картины, образы, часто чрезвычайно красивые и великолепные исторические драмы, но все это является лишь продуктом поэтической фантазии: то, чтó гностики проповедывали под видом “христианской религии”, скрывало в себе лишь религию вождей школы, было слишком далеко от действительного учения Христа и Его Евангелия.

Церковь была права, защищая свое достояние от нашествия абсолютно беспочвенного субъективизма и не допуская, вопреки всей своей антипатии к тогдашнему иудейству, разгрома своей ветхозаветной подпочвы. Только благодаря этому она сохранила свое место в истории религии и не растворилась в философии: действительно, если бы она примкнула к гностицизму, то потеряла бы наряду с неоплатонизмом, который возник в III-м столетии, всякое право на существование, ибо все то в гностицизме, чтó, наряду с вопросами познания мира, могло еще удовлетворять религиозным и нравственным запросам, было заключено в рамки строгой научности Плотином, а в еще большей мере – Порфирием. Кто в своей религиозной жизни не нуждался в истинном Христе и истинном Павле, тот находил у неоплатоников почти одинаковую с христианством религию и весьма близкие христианству нравственные идеалы.

Благотворное влияние борьбы с гностицизмом. Благотворные для христианства последствия тяжкой борьбы, которую ему пришлось вести с гностиками, тотчас же сказались. Нападки на самые слабые стороны Церкви заставили ее развить колоссальную энергию и поразительно быстро создать церковную науку. Ревностные пропагандисты весьма различных друг от друга гностических учений пользовались самыми различными формами античной литературы: романами, расчитанными на вкус людей среднего уровня, высокопарными одами, проповедями, посланиями, обширными научными трактатами догматического, полемического и экзегетического содержания. Церковь, которая видела успехи такой всесторонней пропаганды, принуждена была не отставать в этом отношении; она тоже начинает создавать, приблизительно с 150 года, популярную религиозную литературу для различных слоев населения: если апокрифические "Деяния апостолов" церковного происхождения часто кажутся поразительно похожими на литературу гностиков, то в этом нет ничего удивительного, так как единственной их целью было вытеснить гностицизм.

Начало церковной науки. Уничтожить ереси одним перечнем еретиков, однако, было невозможно; нужно было изобличить в деталях их заблуждения, произвольность их толкований Писания, фантастичность их мировоззрения и противоречия в их системах. На это могли быть способны только научно образованные люди; поэтому не случайным является то, что первая великая теологическая "школа", именно александрийская, появилась в 170 году. Обширный труд Тертуллиана, опубликованный им против Маркиона в 200 году, вполне заслуживает названия научного. Тщательность, с которой он извлекает стих за стихом канонические тексты из Библии свого противника, чтобы доказать ему противоречие между его учением и этими документами, предполагая их подлинность и достоверность, действует столь же сильно, как и его чисто адвокатское искусство, с которым он использует достигнутые результаты.

Иреней, епископ Лиона, малоазиец по рождению, написал в 190 г. против гностиков обширное произведение, в котором первый избегает ошибки всей предшествующей апологетическо-полемической литературы и, вместо бесконечных споров по поводу отдельных ошибок противника, уничтожает противопоставлением его пустых бредней содержательным церковным догматам, стоящим на прочном фундаменте.

В 222 году римский епископ Ипполит и одновременно Юлий Африкан из Палестины задумывают нечто в роде истории Церкви; сохранилось письмо Африкана, образец литературной критики, в котором он доказывает неподлинность истории Сусанны в книге Даниила; Ипполит с искренним увлечением трудится в форме проповедей и комментариев над толкованием Писания для ученых и для общин и над разъяснением отдельных догматических вопросов.

Великие александрийцы: Климент (200 г.), Ориген (202 – 254 гг.). Крупнейшими светилами остаются, однако, александрийские учители, именно Климент, живший около 200 г., Ориген, живший от 202 до 254 года. Хотя в последние 22 года они производили исследования, учили и писали не в Александрии, а в Палестинской Кесарии. "Школа" в Александрии, как и во многих других местах, давала жаждущим знания мужчинам и женщинам универсальное образование путем лекций, упражнений и личных собеседований; новым было то, что теперь христиане сочли важнейшей своей обязанностью взять руководство такой школой в свои руки и что они вскоре завоевали пламенную любовь и языческих слушателей. Их лекции по логике, риторике, физике и математике едва ли значительно отличались от преподавания в языческих коллегиях; но венцом всего являлись чтения по метафизике, теологии и этике, основанные на священном Писании, и если христиане хотели конкурировать с современными им эллинскими философами, они сами должны были быть образованными философами, обладать научным мировоззрением, способностью систематически соединять в одно целое результаты своих изысканий с основами своей религии.

В обширном труде Климента, состоящем из трех томов, мы, правда, не находим еще системы; в предназначенном для наиболее зрелых учеников произведении "Ряды ковра" он сознательно водит своих читателей по огромному лабиринту. Не только частые выдержки из гностических произведений, но еще в большей мере таинственный полумрак выражений, чередующийся с самодовольной болтовней и лаконизмом оракула, показывает, что Климент приспособляется здесь к чужому вкусу; он, именно, хочет заменить любимые произведения гностиков своими. В его книге мы находим немало мест, в которых он поразительно красиво рисует то страстное искание истины, то радости обладания блаженством и миром; это служит лучшим доказательством, что вопреки всем гонениям на искусство, эстетику и все прекрасное, Церковь все же не потеряла вкуса к красивым формам. В этом отношении Климент не уступает великим прозаикам греческой литературы.

Его последователь, Ориген, всегда писал в духе своего учителя; среди ученых эпохи империи Ориген выделяется не только необыкновенной способностью и обширными познаниями, но и величием и значением достигнутых им результатов, своей правдивостью и благородной скромностью, которая заставляет его и его читателя углубиться в самую сущность затронутых вопросов. Фанатическая близорукость последующих ортодоксов уничтожила большую часть его произведений, а вселенский собор 553 года причислил его к еретикам. Но лучшее из того, что было сделано последующими соборами древней Церкви, в конечном счете было почерпнуто, хотя и бессознательно, у него же. Колоссальный труд “Hexapla”, полное собрание сохранившихся редакций Ветхого Завета, как основы для восстановления очищенного от всех неясностей или ошибочных чтений текcта, занял бы собою у других целую жизнь. Ориген, кроме того, в бесчисленном множестве комментариев разнообразного рода выдвинул на первый план религиозных интересов основательное исследование Библии и, будучи еще молодым человеком, развил в 4 книгах De principiis нечто вроде учения о христианской вере.

Конечно, его работа по критике текста была неудачна потому, что исходила из неправильной переоценки перевода LXX. Как экзегет, он пользовался самыми ненадежным методом, именно методом аллегории, который возводит в принцип многосторонность смысла Писания и бесконечно важное значение каждого, даже ничего не значащего слова в Библии; как догматик, он очень много заимствовал из греческой мысли; его спиритуализм, оптимизм, морализм возникли не на христианской почве. Bсе материальное, даже тела, по его мнению, имеют только преходящее значение; истинный мир, мир идей вечен, а так как лучшие качества людей принадлежат этому миру, то последние, и даже Дьявол, когда-нибудь снова возвратятся к Богу; грехом является отклонение от Бога, т. е. от идеалов, а искупление в конечном счете происходит от понимания субъектом этой причины его бедствия и от его возвращения к Богу: историческая миссия Христа, как вечного Логоса, заключается, собственно говоря, только в том, что Он указал нам на двойственность наших свойств и на единство Бога; милость Божья, как необходимое условие спасения, весьма сильно подчеркивается Оригеном, и, тем не менее, понятия Павла о демонической власти греха и об отчаянной борьбе между добром и злом, как результат этой власти, остаются чуждыми душе Оригена.

Отношение Оригена к гностицизму. По трем вопросам Ориген становится в решительную опозицию к гностицизму; он твердо устанавливает единство Бога, и так искусно строит учение о Логосе и Духе, что оно не подвергает опасности монотеизм; он рисует картину сотворения мира, не заимствуя для нее материала из чужих философий и религий, и ограничивается только тем, чтó он считает нужным выделить из библейских сказаний; ряды и попарное соединение эонов отпадают и, наконец, у него нет и признаков дуалистического настроения. И все же его система не только носит следы гностицизма, но всецело создана под его влиянием: как здесь, так и там мы замечаем на первом плане интерес к вопросам познания Бога, мира и человека; общим в обоих случаях является аристократический характер, так как Ориген проводит различие между собой и людьми науки, с одной стороны, и массою в Церкви, с другой, заключающееся в том, что первых он считает поклоняющимися Богу в Духе, вторых – поклоняющимися в Иерусалиме.

Ориген, как и гностики, неправильно понимает индивидуалистические и исторические элементы в религии и рассматривает только типичные процессы. Последующие теологи, начиная с Мефодия, который (около 300 г.) энергично защищал воскресение плоти, успешно боролись с некоторыми особенностями оригенизма; в общем, греческая теология превзошла это учение, даже в области экзегетики, только в период после Никейского собора. Но Ориген писал не для нас, а для своих современников и в этом отношении он был на высоте призвания. Научной деятельности Оригена оказывал поддержку своими щедрыми пожертвованиями Амвросий, бывший гностик; только благодаря смешению библейского с эллинским, такие люди могли отвоевать Церковь, а гносис, оказывалось, открывал живительный источник для будущего; буквальное изложение картины сотворения мира по первой книге Бытия (1-2) не привлекло бы образованных людей.

Ориген безупречен в том отношении, что излагал только свое мировоззрение и не навязывал его, как единственно истинное, другим; при решении теологических и церковных вопросов его ученики были проникнуты более, чем кто-либо, духом терпимости, мало обращали внимания на формулы; как широк кругозор, который александрийский епископ Дионисий обнаруживает в своих отношениях к Риму; как характерно для оригениста Евсевия из Кесарии то, что он в столь важных вопросах, как, например, в вопросе об отграничении Нового Завета, ничего не декретирует, а предоставляет делать выводы самому читателю, которому предлагает возможно более обширный материал.

Христианство во II-м столетии, как фактор культуры. Во всяком случае Ориген, как личность и как писатель, высоко поднял христианскую религию в глазах тех, кто стоял от нее далеко. О глубоком впечатлении, которое он производил, как человек, свидетельствует нам панегирик, прочитанный при его уходе от преподавания Григорием Каппадокийским: сквозь призму риторических фраз в ней просвечивает трогательное почитание и любовь. Даже такие серьезные язычники, как Порфирий, вынуждены были, вопреки всему своему отвращению к христианской религии, относиться к ней с уважением, когда защитниками разумности и божественности этой религии являлись такие люди, как Ориген; язычники приступают к основательному изучению литературных источников христианства и уже этим признают его идейное значение. Коротко говоря, то христианство, которое обладало творениями Климента и Оригена, стояло выше подозрений в том, что оно есть продукт варварского духа. На Западе, где Ориген не был известен, где Тертуллиан, отторгнутый от Церкви, не мог дать литературного выражения всей оригинальности своей мысли и стиля, а другие церковные писатели, как, например, Киприан и Новациан, лишь изредка писали для широкой церковной публики, еще в III-м столетии Лактанций считал необходимым доказывать в своей красиво написанной книге "Божественные наставления" существование христианской науки: на Востоке христианство во II столетии было могучим культурным фактором. Этот факт поднял в собственных глазах также всех христиан, которые непосредственно не способствовали этому успеху; вследствие этого гностические секты и апостолы синкретизма потеряли свою привлекательность и стали менее опасными. Таким образом, за гностицизмом остается та заслуга, что он заставил молодую Церковь создать силу, при помощи которой она его победила: теологическую, даже больше, христианскую науку.

Дата добавления: 2015-05-08