Религия и теология Павла

IV.

Евангелие для Павла – это слово о кресте. Cамо собой разумеется, что Павел со свойственной ему энергией мысли, не удовлетворился тем, чтобы найти доказательства, оправдывающие смерть Мессии, смерть, находившуюся в противоречии с его собственной программой, Он не ограничился одним заявлением, что Иисус есть Мессия, несмотря на смерть. Не вопреки, но по причине своей смерти Иисус есть Мессия, так гласила его проповедь. То, чтó для иудея -Савла было омерзительным, для христианина -Павла стало единственным якорем спасения: под словом "крест Мессии" он понимал все Евангелие. Конечно, крестная смерть Мессии, если уже Его Воскресение из мертвых рассматривалось Павлом, как нечто само собой разумеющееся, не могла быть лишь простым попущением, как это бывет при страдании благочестивого человека. В последовательном развитии, идея крестной смерти Мессии, которая могла уже вырасти на почве теологической рефлексии в первоначальной общине, является по мнению Павла conditio sine qua non[4] искупления человека – без смерти Христа для нас нет прощения грехов, без прощения же грехов нет доступа в Царство Божие.

Смерть Христа – наше искупление от греха и смерти. Мрачными красками рисует Павел неограниченное господство греха над всем родом человеческим, греха, который со времени падения Адама постоянно принимал все более и более ужасные формы. Но за грехом, согласно вечному закону, по пятам следует смерть; если смерть может быть устранена, – а для Павла Царство Божие было бы абсурдом, если бы смерть имела еще какие-либо притязания по отношению к его членам, так как Царство Божие есть вечная жизнь, – то необходимо прежде всего, чтобы был уничтожен грех. Это мог сделать только безгрешный, и эта миссия, вполне естественно, возлагалась Павлом на Мессию; он был убежден в этом так же непоколебимо, как и в вечной жизни.

В самом деле, Иисус своею смертью уничтожил двух близнецов – смерть и грех; так с удивительными ухищрениями Павел переносит несправедливое осуждение Иисуса, как сверхгрех, на этих двух близнецов, чтобы тем самым они, как он думает, понесли наказание по своему же рецепту. После такой операции грех и смерть прекратили свое существование. И Павла нисколько не смущает то обстоятельство, что этот результат смерти Иисуса до сих пор мало заметен на земле, что даже многие из верующих уже умерли, и что последователям новой религии приходится, как и прежде бороться с грехом. Божественная мельница работает медленно, приговор произнесен и должен быть исполнен: с непоколебимой уверенностью дожидается Павел того дня, когда с последним грехом исчезнет из мира также и смерть. Это произойдет не так, что все превратится в ничто, – это ведь как раз и было бы величайшим триумфом смерти, – но так, что все будет исполнено божественной жизненной силы, Бог будет все во всем. Люди, умершие до сего времени, как он восторженно пророчествует (Римлянам, II), все спасены, т. е. искуплены Христом, и прежде всего язычники, а после них оставшиеся израильтяне. Тогда человечество станет достойным приветствовать среди себя Христа во всем Его величии. Верное Христу человечество вместе с Ним ведет уничтожающую борьбу с силою злых духов, с Сатаной и смертью, чтобы потом самому возвратиться к Богу. Это является окончанием процесса искупления, который протекает в различных стадиях, но всегда идет вперед, начинаясь на Голгофе. Не остается места для ада с его вечными мучениями осужденных, даже для Сатаны не предполагается вечной муки, ибо те, которые не в состоянии были отстать от греха, тотчас же погружаются в смерть, т. е. в ничто, и когда не останется больше ни одного объекта для смерти, она прекратится сама собой. На месте останутся только Бог и верные ему.

Чтó станет с землей, в каком пространстве мы будем жить новой жизнью, чем будут заниматься святые в новом эоне, – все это для Павла второстепенные вопросы. В религиозном отношении важен лишь безусловный оптимизм Павла, с которым смотрит он на дальнейшее развитие, и беспредельность его идеи об искуплении. Благие последствия искупления простираются не только на человека, но даже на все творение. Правда, последнее не нуждается в искуплении от греха, для которого оно недоступно вследствие бессознательности. Но "суетности", бренности оно все-таки было подвержено в связи с падением человечества, превратившим рай в место запустения. С захватывающей искренностью Павел говорит (Римлянам, VIII) о воздыхании и страстном желании творения восстановить свое первобытное состояние, чтó зависит от искупления человека. Если это условие теперь исполнено, то ничто не будет более умирать во всем мире. Розы будут цвести вечно, и ни одно облачко не будет мешать светить солнцу и мерцать звездам.

Искупление всего мира. Павел понимает искупление до такой степени широко, что даже не может ограничить его применение религиозно-моральной сферой. Все, чтó страдает, печалится о потерянном, боится угрожающей гибели, должно, по его мнению, воспользоваться благами искупления, потому что божественный Мессия ничего не делает только на половину. Это искупление может быть применимо к "природе", и к людям, поскольку люди также принадлежат к природе, только при условии полного обновления ее сущности. Так Павел при всей его мечтательности прекрасно понимал, что грудной младенец, лев, виноградная лоза, дождевая капля в ведре не могут приобщиться к вечной жизни в том виде, в каком они нам представляются теперь.

Он выражается об этом так: они перстанут быть телесными и будут духовными. Понятия тленность и телесность у него заменяют друг друга, одно от другого совершенно неотделимы, поэтому для Павла догмат о воскресении телесного является чистейшей бессмыслицей. С точки зрения его спекулятивного мировоззрения телесность вовсе не является свойством, принадлежащим природе человека, и даже вообще природе какого-либо отдельного творения Божия, так как Бог создал по своему образу, и то, чтó Он создал, было добрым. Плотский элемент пришел в мир вместе с грехом, а посему вместе с ним он также снова исчезнет из мира. Бог создал меня из души и тела; последнее само по себе не есть нечто телесное, оно сделалось таковым только тогда, когда грех победил меня; тогда мною всецело овдадело стремление "жить", с этой страстной погоней за переменами, за всем новым с его беспокойством и вечным недовольством, которое находит некоторое удовлетворение для своей жажды жизни лишь в самоуничтожении. Намерениям Божиим относительно меня, которые в деле искупления Христа находят столь многообразное исполнение, соответствует бытие в уподоблении Богу. Я усвою это бытие, когда я буду свободен от плотской материи и облекусь в небесную, из которой происходит дух. Это есть нечто невидимое для земного глаза, но все-таки еще материя, разновидность тончайшего эфира, который Павел в большинстве случаев называет "δόξα": величие, слава, или просто субстанция самого Бога.

Обзор этого причудливо начинающегося, но грандиозно кончающегося хода мыслей уясняет нам, каким образом Павел стал апостолом язычников. Как только мысль об искупительном значении смерти Христа Павел слил с теми требованиями, которые предъявляло к искуплению его собственное мировоззрение, для него было уже невозможно ограничить спасение небольшим народом, каким были иудеи: или все, или ничего. Так как вследствие греха и смерти в искуплении нуждаются все люди, а не одни только иудеи, то и дело искупления должно идти на пользу всем людям, а не одним лишь иудеям. А поэтому, пока не поздно, необходимо проповедывать Евангелие тем, которые до сих пор были лишены возможности слышать его. Так говорила совесть Павла, поэтому он отправился на проповедь к язычникам и стал бы проповедывать искупление деревьям в лесу и камням, лежащим на дороге, если бы только они имели нужду в этом.

Смерть Христа – наше примирение с Богом. Но при всей грандиозности идеи искупления это лишь первая линия, которую Павел проводил от смерти Мессии – к вечности. Другая, не менее важная для него линия проходит рядом с первой. В самом деле, почему Бог отдавал свое создание в руки жестоких врагов в течение многих столетий вместо того, чтобы всемогущей рукой тотчас же в корне уничтожить грех, почему Он вообще допустил возможность происхождения греха? На второй вопрос Павел не дает никакого ответа. Здесь в его мировоззрении скрывается дуализм, который только с трудом преодолевает его эсхатология. В самом деле, если зло произошло не от Бога и не от самого человека, но извне пришло к человеку, может быть от обольстителя Сатаны, то тогда откуда же зло пришло к последнему, если оно не существовало от вечности, как своего рода злой Бог?

Напротив, ответ на первый вопрос ему облегчает ему его иудейская теология. Бог не оказал помощи, потому что человек вследствие преступления познал Его гнев, и потому что справедливость, которая не может оставить ненаказанным никакой проступок, и правдивость, не произносящая никаких угроз в шутку, обязывали Бога показать миру все серьезное значение Его гнева. Гнев Бога, несмотря на все Его долготерпение и благоволение, обнаруживающиеся в оотдельных случаях, является доминирующей чертой в Его отношении к согрешившим людям. В ответ на Его гнев последовало формальное отпадение людей от Бога и их восстание против Бога. Не только по временам люди находились во власти страсти, но обнаруживали свою ненависть к Богу всякого рода преступлениями и отрицанием Бога и самым отчаянным идолопоклонством.

После падения Адама Бог и человечество ведут открытую войну между собой. Иудеи в большинстве случаев не составляют исключения, даже те из них, которые никогда не имели за собой вины идолопоклонства. И к ним также приложимо изречение "нет человека, который делал бы добро", – все одинаково безнадежно подвержены греху, всякое дело каждого человека есть не чтó иное, как грех. Смерть Христа положила конец такому положению дел. Она примирила нас с Богом, превратила навсегда Его гнев в любовь и тем самым открыла путь, ведущий к вечному миру человечества с Богом. Но это примирение, как было замечено уже выше, могло осуществиться лишь при наличности какого-либо объективного акта, но не вследствие, например, ходатайства перед Богом или изменения Его настроения. Христос умер, как искупительная жертва, Он принял на себя наказание за грехи человечества, и тем самым была удовлетворена божественная справедливость. Учение об удовлетворении на основе теории заместительства является необходимым элементом в мировоззрении Павла. Искупитель умер не только из любви к нам, но и вместо нас; как первый, совершенно невинный член человечества, Он мог в глазах Бога вполне заменить бесчисленных грешников, которые теперь избавлены уже от наказания. И здесь опять-таки мы видим юридические счеты, которые приводят нас в ужас; но именно они ведут нас в глубь религиозных идей апостола.

Необходимость веры для спасения. Конечно, заместительство нельзя осуществить помимо воли и сознания замещающего. Подобно тому, как искупление имеет в виду вообще человечество, но вовсе еще не всех людей (например, Кайафа и Иуда исключаются), так, хотя смерть Христа примиряет человечество с Богом, но фактически примиряет только тех людей, которые желают примириться с Ним, которые ставят себя в такие отношения к Нему, которые дают возможность включить их в общее число замещаемы. Эти отношения устанавливаются благодаря вере, вере в Иисуса Христа.

Для этой веры нужен не акт интеллекта, но акт воли, через который человек возлагает все свое упование на Бога, выражает благодарность Ему за Его Жертву тем, что всецело отдает себя в Его руки, не желает ничего другого, как только быть зависимым от Него, умоляет Бога относиться к нему, как к Его рабу. Имя "Господь", которое предоставляется в Ветхом Завете Богу, является у Павла любимым именем для названия Иисуса, имеет для него еще более важное значение, чем имя Мессия-Христос.

Но Павел знает, что всякое имя и всякая формула содержит в себе только часть истины. Верующий называет Христа – Господом не в обыкновенном смысле этого слова. Он знает, что свое освобождение, благодаря господу, он получил не за тем, чтобы начать другое, новое рабство. Этот "Господь" требует от своих слуг лишь служения, состоящего в подражании Ему, проникновения Его духом, Его невинностью, Его величием; таким путем онидолжны все более и более соединяться с Ним, и тем самым образовать единое Целое, единый организм, состоящий из настоящих членов, где Он, Христос, является главой. Нарисованная здесь христианская мистикая. не знает никаких границ: верить в Христа – это значит быть во Христе; сделаться верующим – это значит подражать Христу, Его смерти, Его воскресению, Его возвеличению одесную Бога. Развитие веры есть процесс обожествления, в возвышенной форме описанный Павлом во втором послании к Коринфянам (III, 18): «Мы все открытым лицом, как в зеркале, взирая на славу Господню, преображаемся в тот же образ (уже теперь на земле!) от славы в славу, как от Господня Духа».

Идея предопределения. Чувство уверенности в спасении возрастает у Павла до пределов непоколебимости, благодаря его теории предопределения. Согласно вечному определению Божию, каждый верующий предназначается для спасения, так что всякая вторичная потеря новообращенного верующего была бы так же невероятна, как невероятно неисполнение божественных планов или заблуждение премудрости Божией. Те, которые не обратились к вере, а, следовательно, не удостоились и вечной жизни, немыслимой вне Христа, не имеют права роптать на это. Они получают в смерти то, чего они заслуживают по своим делам. Так как эти люди, после того, как возвращаются в свое первобытное, заслуженное состояние – ничто, совсем не существуют для нашего сострадания, то учение Павла о предопределении не имеет характера жестокости сравнительно с позднейшим церковным учением; оно является только могущественной опорой веры в спасение для тех, кто чувствует себя единым со Христом. Дело том только, не является ли это чувство самообманом? Для верующего в духе Павла нет, так как признаки превращения старого раба греху в носителя Христа слишком очевидны. Прощены ли грехи, смотрит ли Бог на меня, как на оправданного, или нет, – во всем этом я мог бы еще сомневаться, но никогда я не могу сомневаться, усвоил ли я Дух Христа, обнаруживающийся различным образом, например, в чудодейственной силе, в даре исцеления, откровениях, и во всех случаях, в прямую противоположность природе плотского человека. В то же время, как в последнем человеке живет грех и дает волю низменным страстям, человека-христианина охватывает желание делать добро. Он не может творить волю Божию, "доброе, прекрасное, совершенное" (Римлянам, XII, 2) иначе, как следуя стопам Христа.

Павел против закона. В этом пункте христианин из иудеев заметил бы: да, совершенно верно; но ведь творить волю Бога – это значит исполнять закон Божий. Тем не менее Павел, негодуя, ответил бы ему: Христос освободил вал для свободы не за тем, чтобы вы себя снова поработили! Позиция Павла на первый взгляд кажется странной; в самом деле, почему исполнение закона, в котором ведь все-таки, Бог открыл свою волю, должно быть недостойным рабством для человека, если он так гордится тем, что является лишь всецело преданным рабом Бога? Но диалектика апостола развита здесь последовательно. Соблюдение закона, исполнение заповедей во всей истории религии, которую он обозревает, означает лишь приобретение справедливости и спасения своими собственными силами. Но в религии, вся суть которой – прощение грехов, способность делать добро, получение жизни и блаженства, – выводится из факта смерти Христа, на знамени которой красуется "один Христос", нет места для этой "законной" праведности. Если бы одной только этой праведности было вполне достаточно для спасения, то тогда не нужно было бы для спасения и Христа, а тем самым абсолютная необходимость спасения во Христе была бы разрушена. Павел совершенно не мог выносить таких выражений, как "с одной стороны – с другой стороны", например, получение спасения через веру и соблюдение закона, так как это опять таки умаляло величие Дела Христа, как будто бы Его Дело является лишь одним из числа многих факторов, необходимых для нашего спасения. Подобно тому, как он энергично порицает в послании к Колоссянам появившуюся среди последних склонность к культу ангелов или других каких-либо неземных сил, потому что для верующего может быть только один Господь, благодаря Которому существует все и в особенности мы сами, точно так же он должен исключить господство старого закона наряду с господством нового Духа Христа.

Павел смелым ударом расправляется с тем затруднением, которое вытекало из принадлежности закона Моисея к числу священных книг. Конечно, говорит он, закон Моисея со всеми его обрядовыми заповедями открыт Богом и свидетельствует, как и все остальное откровение, о громадном преимуществе израильского народа; но Бог открыл этот закон вовсе не для того, чтобы он был сохранен навсегда, но как раз именно с той целью, чтобы возбудить в иудее страстное желание пришествия спасителя, вследствие неисполнимости закона, заранее предвиденной Богом. Историческая роль закона все равно, что роль воспитателя, подготовляющего ко Христу. С пришествием Христа роль воспитателя была уже сыграна. Закон не имеет больше значения, большее с излишком заменяет меньшее. Дело не в одной только форме, не в том, что мы как верующие, хотя и исполняем предписание закона, но делаем это не потому, что этого требует закон, но потому, что нам внушает это Дух Христа. Нет, по своему содержанию новая нравственность и религия коренным образом отличаются от нравственности и религии, нормированной законом. Всякое действие, если оно совершается только для действия (например, обрезание, жертвы, предписания о чистоте) для верующего является безразличным, или даже безбожным, если оно соединяется с каким-нибудь притязанием.

Теперь добрым может быть только то, чтó проистекает из принципа всякой нравственности – из любви к Богу и ближним. И не извне я должен теперь заимствовать для себя масштаб для своих поступков, но из своей с о в е с т и, которую Дух Господень уже не направит по ложному пути. Но раз дело идет о м о е й совести, может произойти такой случай, что для меня будет грехом то, чтó для другого таковым не будет (например, участие в языческих праздниках, употребление в пищу мяса, употребление вина); само по себе это может быть совершенно непредосудительно, но как скоро моя совесть найдет это предосудительным, а я, наперекор ей, сделаю это, это будет уже преступление, хотя бы я следовал учению и примеру других, даже апостола или ангела.

Христианство – мировая религия. Обращая свой взор назад, мы, живущие теперь люди, видим, что без устранения закона Моисеева из новой религии невозможно было бы возвысить ее на степень религии мировой. Нравственность, обремененная таким балластом, какой налагает на нее закон, никогда не завоевала бы высокоразвитой греко-римской культуры. Но Павел умаляет закон, исходя не из практических потребностей, чтобы облегчить себе пропаганду. Скорее можно думать, что, помимо его воли, на него оказало влияние неотделимое от грческой атмосферы чувство уважения к моральному идеалу и личности и среди внеиудейского человечества.

Тем не менее, смелость для того, чтобы окончательно порвать со служением закону, он почерпнул лишь из своей собственной религии: религия была в данном случае двигательной силой колоссального подъема от гетерономного рабства закону в фарисействе до автономной свободы человека-христианина. Так как Павел не мог ничего уступить из своих основных тезисов: "нет спасения вне Христа", "всякое спасение через одного лишь Христа", то конкурент Христа, закон, должен был быть низвергнут, и для моральных поступков человека должна была быть установлена зависимость только от Христа.

Новая христология Павла. В религии Павла все вращается вокруг центра – Христа, как это видно из вышеизложенного учения Павла о грехе, искуплении и примирении человека с Богом. Само собой разумеется, что Христос, который стоит выше мира ангелов, на взгляд Павла не мог быть обыкновенным человеком. Правда, Павлу еще ничего неизвестно о сверхъестественном рождении Христа, – его вера основывается не на том, что Христос явился на землю, но на том, что Он, совершив дело спасения людей, стал Сыном Божиим, восседающим на небесном троне. Если он называет Христа “потомком Давида”, то не на основании исторических доводов: для него a priori было вполне очевидно, что Мессия был сын Давидов. Но Иисус по представлению Павла является еще чем-то другим, не только позднейшим отпрыском славного царского рода, отпрыском, на которого возложено Богом исполнение высших поручений; как Сын Божий Он существовал на Небе еще прежде, чем были сотворены люди. Он уже с незапамятных времен вмешивался в историю. Это Христос, при путешествии евреев по пустыне, давал воду жаждущему народу; как только Моисей ударял своим жезлом о скалу, Он уже всегда чудесным образом был тут как тут (1-е послание к Коринфянам, X, 4). Павел, по-видимому, думает, что при сотворении Богом первого человека, созданного Им по своему образу, присутствует также и Христос; несомненно, что и участие Христа в сотворении мира предполагается Павлом (1-е послание к Коринфянам, VIII, 6). Еще более выразительно о космологическом значении Христа говорит послание к Колоссянам, в котором Христос называется "перворожденным из всей твари" (Kreatur), и, как таковой, господствует уже над всем, что может оказать влияние на нашу судьбу при помощи невидимых сил и властей. Но и в послании к Филиппийцам (II) совершенно недвусмысленно говорится о предсуществовании Иисуса Христа в образе Бога. И только, когда пришло время, Он снял с себя этот образ и принял, сделавшись человеком, образ раба, чтобы покорным повиновением заслужить себе в одно и то же время награду – сделаться "Господом", и оставить нам пример.

Вполне понятна связь этих слов Павла с идеей, высказанной им в послании к Римлянам (V, 12), где Христос изображается вторым Адамом, от которого происходят лишь одни праведные и блаженные, подобно тому, как от первого Адама рождаются одни только грешники и сыны погибели. Христос – это небесный человек, которому Бог в качестве телохранителей дал остальное небесное воинство точно так же, как Его подобию, нашему праотцу Адаму, землю и весь видимый мир. Он – человек, как и мы, состоящий из души и тела, но и то и другое состоит из небесной субстанции, и именно из той субстанции, которую будет иметь и наше существо после окончания мира. Бог сделал Христа центральным лицом во всех своих делах; величайшее из них Христос совершил в краткий, промежуточный период времени, когда Он жил на земле. Если мы почувствуем грандиозное величие самоотречения Христа, выразившегося уже в факте Его рождения, и более всего в Его смерти, самоотречения, продиктованного исключительно любовью, – то мы скорее поймем грандиозные последствия Его вочеловечения и Его крестной смерти.

Здесь, по-видимому, Павел оперирует уже с мифологическими представлениями. В то же время он не покидает почву позднейшего иудейского учения об ангелах и духах. С точки зрения своего чувствования, которое мы не можем смешивать с современным, он строго проводит пограничную линию, отделяющую Бога от Христа. Он никогда не называл Христа “Богом” и не признавал за ним Божеских почестей. Предметом нашего поклонения остается один Бог; Бог – последняя причина и последняя цель всего. Христос является лишь самой великой посредствующей силой. Он есть Тот, через Которого все исходящее от Бога получает свое обособленное существование, тот, через которого все снова когда-нибудь должно возвратиться к Богу, когда всякое обособленное бытие перестанет существовать.

Удивительное рассуждение. Но оно объясняется желанием изобразить Спасителя в стиле, соответствующем самому Спасителю. В самом деле, разве Христос, которому весь мир обязан своим искуплением, мог быть менее мира, как каждый человек есть только небольшой кусочек мира? Характерным при этом является для Павла то обстоятельство, что он не ограничивается физическим величием своего Спасителя, но главное внимание обращает на этическую сторону дела. В последнем именно случае Христос является прямым контрастом Сатане.

Учение Павла не есть готовая теологическая система. Таковы главные черты Евангелия Павла и его теологии. Мы находим в ней мало гармоничного: иногда всплывают на поверхность пережитки еще иудейского образа мысли, которые плохо вяжутся с новыми образами. Сюда прежде всего относятся многочисленные указания на “справедливое воздаяние”, имеющее наступить в последний день для всякого человека, как доброго, так и злого. Такая непоследовательность Павла, которая, например, выражается в том, что он в тех случаях, когда молодые общины чувствовали себя беспомощными в решении моральных проблем, не предоставлял их собственным силам, а излагал им свои собственные убеждения в форме строго формулированных заповедей, или в том, что он признал факт постепенного перехода от жизни плотской к жизни по духу, хотя это мало подходило к его системе, и скромно преклонялся пред фактами, – делает ему только честь.

Он разделял всеобщие предрассудки его времени, например, требование подчинения жены мужу, – несмотря на то, что в первом послании к Коринфянам (VII, 2–16) он признает равные права и обязанности за мужем и женой, – или страх перед демонами; у него были и свои собственные предрассудки, которые вытекали специально из его системы. Но все это по справедливости нельзя поставить ему в большую вину. Человеку нельзя избежать односторонности при столь необычной концентрации силы. Так Павел недооценивает моральную способность естественного человека и изображает свою дохристианскую жизнь (Римлянам, VII), как безнадежную борьбу между добрым желанием и злым делом (конечно, только с позднейшей точки зрения), – чтó он сам же и опровергает в послании к Филиппийцам (III, 6). Его презрение к плотскому состоянию, коротко говоря, ко всему тому, чтó стало необходимой принадлежностью человеческой природы лишь вследствие грехопадения Адама, приводит Павла к тому, что, например, в послании к Коринфянам (VII) он придает весьма низкую ценность браку, который, по его мнению, имеет значение только как предохранительная мера против разврата. Он думает, что постановление об отлучении имеет почти что волшебную силу (1-е послание к Коринфянам, V, 4). В центре нового культа он поставил крещение и вечерю, как подлинные таинственные священнодействия, соединенные с физико-моральным воздействием на лиц, участвующих в них; с точки зрения его мистики и в том и в другом таинстве человек непосредственно переживает личное соединение с Высшим Существом.

Я не сомневаюсь также и в том, что Павел ожидал от торжественного возложения рук с призывнием имени Христа перенесения высшей силы на известный объект. Так, в споре со своими противниками, юдаистами, он с гордостью заявляет о совершенных им знамениях и чудесах, и между ними на первом месте стоят заклинания Дьявола. И все-таки опасные последствия этой веры в чудеса исключаются, так как выше всего он ставит любовь, которая должна остаться не только высшей целью всех стремлений верующих, но является также единственно бесспорным пробным камнем для суждения о чистоте всех других религиозных переживаний и действий, которая даже выше, чем вера и надежда. И его моральное чувство является во всех отношениях более тонким в сравнении с его этическим мышлением. В первом послании к Коринфянам (VII, 11, 14) он бессознательно доказывает, что муж и жена в браке связаны как бы союзом мира, и он находит их отношения друг к другу столь же священными, как и отношение матери к своему ребенку.

Отношение религии Павла к религии Иисуса. Если теперь мы сравним религию Павла с религией Иисуса, то по первому впечатлению они, несомненно, покажутся весьма различными. Величественной простоте и непосредственности иисуса противостоит сложная систематизация Павла, теология, оперирующая с помощью бесчисленных силлогизмов и чрезвычайно неудачно нагромождающая в одну кучу все недостатки иудейской книжной учености, в тех случаях (оставленных нами без рассмотрения), когда приходится приводить доказательства от Писания. На христологические конструкции Павла у Иисуса нет никаких намеков. Иисусу неизвестен Бог, гнев которого можно было бы умилостивить только с помощью громадной жертвы заместителя человечества; Его Бог готов во всякое время искупить человека без всякого удовлетворения.

Но наряду с этим у Павла все-таки, с другой стороны, есть пункты, где он идет, по-видимому, дальше в сравнении с Иисусом, так как последний, еще не имел в виду проповеди язычникам и уничтожения Моисеева закона, как учреждения, предназначенного для воспитания на известный период времени. И тем не менее, хотя различия между Иисусом и Павлом не маловажны, Павел лучше понимал учителя, которого он никогда не видел собственными глазами, чем Его понимали "двенадцать " учеников, и именно он является наследником Его истинного духа. Целый ряд внесенных им в Евангелие Иисуса добавлений свидетельствует о том, чтó не только повторяет старое, но обрабатывает его дальше и находит для новых задач новые решения. Все это показывет, что новая религия уже в ее первоначальной стадии развития не была раз на всегда установленной, неспособной к развитию величиной, как, например, ислам, но знаменует собой вновь открытую движущую силу, которая постоянно находит различные формы и виды для своего применения.

Новая религия – это историческая величина, которая, как и все историческое, растет и изменяется, это религия для свободных духом людей. Во всех главных пунктах у Павла полное единство с Иисусом. У него Бог является Отцом, которого нам не нужно более бояться и который открыл свою собственную сущность, как место родины, для всего и всех в мире; у него точно так же всякий, кто хочет верить, любезен Богу; ожидание Царства Божия также у него не является желанным полем для всякого рода фантазий, но исчерпывается уверенностью, что мы придем ко Христу и соединимся с Богом в скором времени окончательно, хотя в главном уже соединение есть и теперь. Религия и нравственность связаны в неразрывное единство любовью, которую дает нам дух и которая истребляет вместе со всеми низменными наклонностями и самую опасную из них – любовь к собственной плоти. Впрочем, здесь мы замечаем у Павла некоторую склонность к ограничению, выраженную в том, что он довольно часто говоря о любви ко всем, несравненно чаще внушает любовь к товарищам по спасению, "братьям" и иногда, например, в первом послании к Коринфянам (V, 6), говорит почти равнодушным тоном о "людях внешних" и их пороках.

Насколько, все-таки, глубоко в нем вкоренилась любовь к своему народу, он обнаружил самым трогательным образом в послании к Римлянам (IX, 3) прямо-таки в форме почти богохульной гиперболы, и чтó же иное, как не любовь к язычникам заставила его идти в мир? Если Павел допускал уклонения и дополнения к Евангелию Иисуса, то это объясняется тем, что Павлу пришлось защищать и энергично проповедывать это Евангелие среди чуждого мира, и только жестокая действительность вынуждала его несколько ослабить свои требования относительно идеала, потому что он хочет остаться правдивым и разумным. Для человека более или менее беспристрастного, трудно не признать, что Иисус является создателем, а Павел – Его преемником. Иисус дает чистое золото; Павел вычеканивает из него на пылающем огне благородную монету. Уже при переплавке теряется некоторая часть золота; но монета, чтобы стать ходким товаром, должна приспособиться к господствующему вкусу, и судьба монеты, постепенно стираться от времени, остается неизбежной.

Дата добавления: 2015-05-08