Наступала суббота. 1 страница

День тот был пятница, и

Божий.

Если Он Христос, избранный

Насмехались же вместе с ними и

И стоял народ и смотрел.

Бросая жребий.

Прости им, ибо не знают, что

Иисус же говорил: Отче!

Сторону.

Правую, а другого по левую

Ли Его и злодеев, одного по

И когда пришли на место,

Двух злодеев.

Вели с Ним на смерть и

Голове.

Взявши трость, били Его по

И плевали на Него и,

Радуйся, Царь Иудейский!

Возложили Ему на голову и дали

И, сплетши венец из терна,

И, раздевши Его, надели на

Народ погиб.

За людей, нежели чтобы весь

Нам, чтобы один человек умер

И не подумаете, что лучше

Один же из них, некто

Каиафа, будучи на тот год перво-

священником, сказал им: вы ни-

чего не знаете,

“Вот оно как!”

Дима перелистнул несколько страниц и прочитал:

Него багряницу;

Ему в правую руку трость; и,

становясь пред Ним на колени,

насмехались над Ним, говоря:

“Да, конечно, — подумал Дмитрий, — Иисусу было несравнимо хуже, чем мне сейчас. И мне не поверили, оставив в одиночестве, и он, преданный ближайшими друзьями, один пошел на суд. Как ужасна его казнь! Как стерпел он весь позор и надругательства?! Почему он выбрал смерть, хотя был ни в чем не виновен? Почему он не попытался оправдаться? Зачем добровольно выбрал муки? Зачем? Или Почему?”

называемое Лобное, там распя-

делают. И делили одежды Его,

начальники, говоря: других спа-

сал, пусть спасет Себя Самого,

Размышляя, Дмитрий вдруг осознал всю ничтожность собственных страданий по сравнению с теми, что испытал Христос. И поняв это, Дима почувствовал некоторое облегчение. Он вновь перелистнул несколько страниц и прочитал:

Дима взглянул на часы. Уже наступила пятница. Какое-то странное чувство проникло в его душу, и он вспомнил, что Вольдемар привез вместе с магнитофоном и кассету с записью рок-оперы “Иисус Христос — супер стар”. Память пробудила ощущения, которые Дмитрий испытал, впервые слушая эту музыку. Тогда она его поразила. Дима держал кассету в руках, почему-то не решаясь начать ее прослушивать. Он вспомнил всю масштабность и пронзительность красочного музыкального полотна, которое было заключено в маленькой коробочке.

Все еще держа кассету в руках, Дмитрий откинулся на спину и долгое время лежал, не чувствуя в себе сил сделать что-либо. Наконец осторожным движением вставил кассету в магнитофон, но нажать “пуск” не решился. Не зная отчего, он испытывал непонятный страх, словно распоряжался чем-то ему не принадлежащим.

Постепенно палата наполнялась лунным светом.

Взглянув на свои руки, Дмитрий заметил, что пальцы слегка дрожат. Он закрыл Библию, и ощущая все возрастающее волнение, окончательно решил слушать музыку. Почему-то казалось, что именно музыка поможет понять смысл прочитанного.

Августовское небо было полно звезд. Вокруг ни души. Только сосны стояли перед окнами, плотно прижавшись друг к другу ветвями, будто взявшись за руки. Луна, полная и искрящаяся, с любопытством смотрела на происходящее в больничных палатах. Диме даже стало казаться, что это лицо доброго и понимающего друга. Он несколько минут неотрывно смотрел на этого безучастного на протяжении многих тысячелетий свидетеля людских страданий и судеб и вдруг почувствовал, что достаточно протянуть руку — и можно будет коснуться такого далекого и в то же время близкого светила.

Ночь была теплая и безветренная.

Спали все.

Сосны вдохновенно молчали.

В ожидании чего-то неизвестного и таинственного Дмитрий лежал и как зачарованный смотрел в звездное небо. Наконец решил включить магнитофон.

Чего он ждал? Наверно, возможности почувствовать нечто, способное облегчить его страдания и избавить от мучительных мыслей.

Дима любил музыку, считая ее по степени выразительности сильнейшим из искусств, верил в ее могущество и целительную силу. Он неоднократно удивлялся, каким непостижимым образом звуки музыки воздействовали на него, помогая понимать чужие переживания и поразительно точно выражая состояние души.

Чтобы целиком отдаться пленительной стихии звуков, Дима надел наушники и закрыл глаза, таким образом полностью отгородившись от внешнего мира.

Первые звуки увертюры заставили вздрогнуть. Мелодия подхватила и стремительно понесла в неведомое. Дмитрий не сопротивлялся, испытывая неизвестно откуда взявшийся страх и в то же время безмерно веря проникавшим в него вибрациям. Он почувствовал, как сердце учащенно забилось, а на глазах выступили слезы, — словно боль и отчаяние, пронзив тысячелетия, достигли его. Будто на машине времени Дима несся сквозь годы, приближаясь к развязке трагедии, пережить которую он хотел вместе с теми, чьи голоса возникали в поразительных по проникновенности звуках.

Дмитрия все более и более затягивало в водоворот времени, о котором рассказывала удивительная по силе и красоте мелодия. Он целиком отдался могучему течению, будучи не в силах бороться с непосильным желанием любить, страдать и умереть; выбрав же эту участь, был уже не в состоянии отказаться от принятого решения пойти за Христом. Выразительность музыки давала возможность полностью отдаться фантазии, вырисовывавшей лица людей и картины тех мест, которые оживали благодаря красоте мелодии.

Дима слушал и чувствовал, как мурашки ползут по коже, а по спине пробегает озноб, как весь он растворяется в звуках, постепенно теряя ощущение собственного тела. От пронзительной песни слезы потекли по щекам, но Дмитрий не стал вытирать их. Ему начинало казаться, будто он находится среди людей, многих из которых узнает. Душа пела, и поющие люди переживали вместе с ним, предчувствуя надвигающуюся драму. Страх, отвращение, презрение, любовь, отчаяние, боль, восхищение — все это было в душе Дмитрия, — и он жил, жил!..

Голос Иисуса было невозможно спутать с чьим-то другим. И хотя Христос говорил на чужом языке, Дима все понимал, потому что, как ему казалось, чувствовал то же, что чувствовал Иисус; он ликовал вместе с толпой, и голос его растворялся в хоре других голосов. Казалось, он видит фильм, который создает воображение и в котором сам принимает непосредственное участие. Дима ощущал себя уже не в пустой больничной палате, а среди множества иудеев, галилеян, стоящих по обе стороны от Христа и жадно вслушивающихся в произносимые им слова. Чувство, с которым они произносились, будили в душе знакомые переживания, смысл которых без труда расшифровывался.

А я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую;

И кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду;

И кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два.

Просящему у тебя дай и от хотящего занять у тебя не отвращайся.

Вы слышали, что сказано: “Люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего”.

А я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас.

В разноголосице голосов Дима слышал сомнения, которые находили место и в его душе. Как любить врага? Как не противиться злому, если можешь оказаться жертвой чужого коварства? И разве не глупо подставлять правую щеку, когда тебя ударили по левой? Нет, с этим невозможно согласиться.

Но музыка терпеливо внушала безусловную правоту слов Иисуса, проникая в глубины души и обезоруживая своей магической красотой. И хотя несогласие не исчезало, однако трудно было не подчинится повелительному зову нежного голоса и не пойти за ним. Гармония звуков словно подтверждала бесспорное совершенство тех заповедей, которые нес всем Христос.

Ибо, если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный;

Ибо, где сокровище ваше, там будет и сердце ваше.

Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело — одежды?

Итак не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы.

Не судите, да не судимы будете; ибо каким судом судите, таким будете судимы, и какой мерою мерите, такой и вам будут мерить.

И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь?

Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам;

Итак во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними.

Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам.

Претерпевший же до конца спасется.

Первое чудо в Кане, Въезд в Иерусалим, Изгнание продавцов из храма, Исцеление в Капернауме, Насыщение пяти тысяч, Исцеление слепорожденного, Уход за Иордан, Воскрешение Лазаря, Предсказание о своей смерти, Совет первосвященников, Предательство Иуды, Тайная вечеря, Молитва в саду Гефсиманском, Взятие под стражу, Суд синедриона, Отречение Петра...

У Димы возникло ощущение, будто при всем этом он присутствует — все видит, но ничего не может изменить. Хотелось крикнуть, что-то предпринять, но ничего сделать было невозможно. Ужасное чувство, когда не можешь вмешаться и вынужден лишь безучастно наблюдать за развертывающейся драмой. Оставалось только плакать, и слезы текли из его глаз.

“Что же делать? Как теперь жить, пройдя сквозь все это? Как жить, фактически устранившись и тем самым став соучастником преступления? Нет, не могу, не хочу! Но как вернуть веру? в чем найти надежду? где отыскать любовь? Как жить теперь, как мне жить, Господи?!”

Казалось, музыка звучит в нем самом, и обращаясь к небу, видя перед собой полный лик всепонимающей старушки луны, Дима шептал, быть может, впервые в жизни, шептал, сам не понимая как, почему и зачем...

“В немощи тела я чувствую дух, плачу, когда тяжело, и напрягаю до крайности слух, слышать ответ чтоб Его. Слезы мои на глазах тяжелы, крови оттенка они. Боль, избавленьем приди ко мне ты и чистоту подари. Со стороны я смотрю на себя, мелок и жалок мой вид. Боже, прошу и молю у Тебя — сделай доступным мой стыд. Я так виновен во всем пред Тобой, грешен, признаюсь, прости. Наедине я теперь сам с собой страстно прошу — научи! Я жил как обычный простой человек, мечтал и страдал в суете, желая прожить свой не зря краткий век и Путь отыскать в темноте. Но я запутался в жизни своей, зло перепутал с добром, совесть запрятал от Божьих очей, так и живу, вот, с грехом. Как же мне жить и кого мне любить, Боже, прошу, подскажи. Я ничего не хочу получить, душу свою лишь спасти. Слаб я неверием к людям своим, хоть и с сомненьем борюсь, но без поддержки твоей, как во тьме, я сам с собой заблужусь. Вечная жизнь не нужна никому, все мы в плену суеты. Даже когда я к Тебе прихожу, не отстают уж грехи. И не спасешь Ты уж мира сего, как бы в слезах не желал. Все продается, и имя Его, жить этот мир так устал. Душу свою для Тебя я спасти страстно желаю, поверь, но как мне ближних своих полюбить, Тайну сию мне доверь.

Помоги мне, Иисус, помоги! Я соткан из противоречий. Мной правит Бог иль Сатана? Мечусь в толпе и жду Предтечи спросить, зачем мне жизнь дана. Жесток и добр, я все вмещаю: заботу, ненависть, любовь. Всего себя отдать желаю, но лгу и зло творю я вновь. И не ищу уж оправданий, но страстно жажду осознать, как убежать мне от мечтаний, чтоб твердо вновь на землю встать. Стремлюсь к добру, но зло творю я, — никто не может то понять. Себе я лгу напропалую, желая искренним лишь стать. Кто сможет в ложь мою поверить, тот сможет искренность понять. Мне ни к чему себе не верить — всяк должен сам себя принять. Но кто поймет мои терзанья, тоску мятущейся души, кто примет нас без покаянья, лишь веря — помыслы чисты. Кто сможет правду в лжи увидеть и одиночество принять, тот лжи не сможет не поверить, позволив правду мне сказать. Кто чистоту в грязи увидит, кто искренность во лжи узрит, тот слову каждому поверит и, боль приняв, меня простит. Душа одеждами сокрыта, защитой ото всех и вся, но страстно жаждет быть открыта к любви, любовью и любя!

Чувствую, как скованы ноги, и не могу двинуться с места. Спина устала, руки затекли, все тело ноет. Невозможно более лежать в таком положении. Но понимаю: никому до меня нет дела, здесь всем я чужой.

— Иисус, помоги мне, прошу тебя.

— Чем же я могу тебе помочь?

— Хотя бы выслушай. На душе так скверно. Хочется с кем-то поделиться, облегчить свою душу. Пойми, я всегда был одинок и никто меня не любил. Завтра я умру. Но зачем я жил? Ответь мне, зачем? Я бы еще многое мог сделать, а вынужден умирать. Во мне нет страха смерти, есть лишь желание жить. Однако придется умереть. Но если я жил, значит, был в этом какой-то смысл? Ведь не напрасно же я родился? Но какой, какой смысл в моей жизни? Ответь мне, Иисус! Я открою тебе секрет: меня гложет не страх смерти, а бессмысленность прожитой жизни. Я боюсь бессмертия, если оно существует. Когда я думаю о том, что накопилось в моей душе, то становится страшно умирать. Мне не по себе от мысли, что могу остаться один на один со всей своей злобой. Наверно, я не сумел прожить как следует: не достиг того, чего должен был достичь, и не обрел то, что нужно было для жизни, а теперь и для смерти. Мне ужасно хочется начать все сначала. Только теперь я понимаю: в моей жизни не было любви, и я не научился прощать. Да, мне всегда не хватало именно любви. Я хотел любить, пытался, но меня никто не понимал и все считали странным, непонятным. Отца у меня не было, матери своей я не помню. Никто меня никогда не любил. Сердце мое было свободно от нежности и ласки, а потому заполнилось ненавистью. Постепенно я обозлился на всех и стал для окружающих чужаком. А может быть, это все оттого, что я вырос без заботы и меня никто не научил любить? В конце концов мне не осталось ничего другого, как стать разбойником. Ты свидетель, я любил людей и желал им только добра. Да, на моей совести немало грехов, но ведь были и благие дела. Меня называли злодеем, но ты ведь знаешь, Иисус, я всю жизнь стремился к добру. Не знаю, помнит ли мою помощь кто-нибудь? Хотелось бы надеяться... Я вынужден был приспосабливаться, скрывать от окружающих свои мысли, чтобы вот теперь быть причисленным к злодеям и ожидать смерти. Мне никогда не удавалось быть самим собой. Окружающие не понимали меня и считали гораздо хуже, чем я был на самом деле. Я пытался доказать, что они неправы, но никто никогда не верил в искренность моих слов и бескорыстность поступков. Это побуждало поступать так, как того от меня ожидали. И как ни странно, на основании своего личного опыта я пришел к выводу, что люди на самом деле гораздо лучше и добрее, чем кажутся. Я понял: есть то, что мы есть, и то, что о нас думают другие люди; причем каждый вправе выбирать, каким он хочет быть. Меня никто не захотел понять. Ведь проще всего назвать человека злодеем только за то, что он живет не как все. Ты знаешь, я всегда старался выбирать правду, и никогда никого просто так не обидел. Да, я ненавидел врагов, чуждых завоевателей, но ты ведь знаешь, на моих руках нет невинной крови. Нас не поняли, свои же не поняли и предали. Мы боролись за их счастье, а они выдали нас врагам. Что может быть печальнее, когда свои предают, а чужие судят. Пощады не жди. Но ведь это несправедливо, несправедливо! Мне плохо, Иисус, как никогда не было плохо. Я пожертвовал жизнью ради свободы и счастья народа, а мой народ казнит меня. Что может быть ужаснее! Я никогда по-настоящему не имел ни любви, ни семьи, ни дома, ни простого человеческого счастья, посвятив всего себя служению людям. И что же получил в награду за самопожертвование? Предательство! Жить осталось совсем немного, и я хочу понять, зачем я жил. Неужели все напрасно, и вся моя жизнь ничего не стоит? Неужели никто никогда не вспомнит меня добрым словом. Ответь мне, Иисус.

— Что я могу тебе ответить? Я сам в таком положении.

— Я всегда считал, что счастье состоит в том, чтобы творить людям добро. Но мое добро оказалось никому не нужным. Я всегда любил свою родину, но родина отвернулась от меня. Для соотечественников я оказался чужим. Они отвергли меня так же, как отвергли нашу борьбу за их счастье. Стоило ли жить, чтобы в конце концов получить такой результат? Скажи, Иисус!

— Оставь меня в покое.

— Мы знакомы давно, но мне всегда казалось, что ты никогда по-настоящему меня не понимал и всегда оставался чужим. Вот и сейчас, я прошу у тебя понимания и сочувствия, а ты абсолютно безразличен к тому, что происходит в моей душе.

— Замолчи!

— Скоро я умолкну навсегда, а потому хочу сказать все, что о тебе думаю. Я всегда считал тебя спасителем народа Израиля и потому везде следовал за тобой. Мы много пережили вместе, и я неоднократно убеждался, что Бог помогает тебе. Я верил, что ты помазанник божий и обладаешь всеми правами стать царем-освободителем. Но теперь сомневаюсь. Мне кажется, что главная твоя задача была добиться власти, причем любой ценой. Это меня всегда пугало. А сейчас я убежден: если бы ты достиг своей цели, то стал бы тираном, и все разговоры о благе народа превратились бы в пустое место.

— Замолчи! Слышишь!

— Ты жесток. Раньше я думал, что это проявление справедливого гнева по отношению к врагам, но теперь убедился: ты безжалостен даже к своим друзьям! В тебе нет любви и сострадания. Я верил тебе, и потому оказался здесь. Ответь, кто же нас предал, если только ты и я знали о готовящемся?

Все молчат. Долго и безнадежно молчат. Вдруг тишина прерывается топотом ног. Дверь со скрипом открывается, и что-то грузно падает на пол.

— Что это?

— Не знаю.

Дверь закрывается, и топот ног постепенно стихает.

Все выжидающе молчат. Наконец “что-то” начинает шевелиться, и раздается еле слышный стон.

— Эй, ты кто?

Молчание. Этот кто-то медленно ползет к стене и замирает со мною рядом. Он лежит согнувшись, и лица его не видно. Наконец он разгибается, и мучительное ожидание тишины пронзает возглас удивления.

— Да это Иисус!

— Какой еще Иисус?

— Как какой, Иисус из Назарета, сын плотника Иосифа. Он вот уже три года ходит со своими учениками, совершая чудеса и проповедуя скорый приход царства небесного.

— Вот это да! Уж кого не ожидал здесь увидеть, так это его. Действительно, мир тесен. Но ты-то как сюда попал, Назорей?

Молчание.

— Ответь мне, как ты здесь очутился?

Молчание.

— Оставь его, Иисус.

— Нет, не оставлю. Ведь это же тот самый пророк из Вифлеема, вообразивший себя мессией.

Слова эти звучат со злобной усмешкой. Иисус никак не реагирует на вызывающие оскорбления. Трудно понять его молчание.

— Я был на его проповеди и видел чудесное исцеление. Трудно поверить его словам, но невозможно не верить своим глазам. Помню, в окрестностях Тивериады я пошел за ним в числе пяти тысяч на проповедь. Тогда он раздал весь имеющийся у него и учеников хлеб, и этого хватило всем, даже осталось. Правда, у меня был свой припас, и я, как и все, поделился с сидевшими рядом.

— О чем же он проповедовал?

— Не со всем, что он говорит, можно согласиться. Вот, например, он призывает любить друг друга.

— Что же здесь нового? Я и раньше слышал это от фарисеев.

— Но он говорит, чтобы мы любили и врагов своих, а не только любящих нас. Чтобы тому, кто ударит тебя по правой щеке, подставлять и левую, а тому, кто захочет судиться с тобой и взять у тебя рубашку, отдать и верхнюю одежду.

— Как это?

— А вот так. Правильно я говорю, Иисус?

Молчание.

— Скажи, Дисма, а ты-то сам веришь в то, что он мессия?

— Не знаю. Понять его трудно, и говорит он все время притчами. Но народ слушает его и идет за ним. Хотя я никак в толк не возьму, как это можно любить врага и не противиться злу.

После некоторого молчания раздается голос Иисуса.

— Эй, Назорей, расскажи какую-нибудь притчу. Нам тут еще долго лежать, так хоть время скоротаем. Ты, я думаю, тоже не по своей воле сюда попал.

Слышится смех.

— Нет, ты мне ответь, Назорей, как ты сюда попал? Мы здесь понятно почему. А ты-то за что? Я слышал, недавно толпы людей встречали тебя при въезде в Иерусалим. Что же случилось?

Молчание.

— Не хочешь отвечать?

— Оставь его, Иисус. Наверно, ему тоже несладко.

— Нет, не оставлю.

В голосе Иисуса слышится раздражение и злость.

— Я давно хотел поговорить с тобой. Вот и свиделись, слава богу. Я много слышал о тебе и о творимых тобой чудесах, но, к сожалению, сам никогда не видел, а потому не верю всем этим россказням. Задумал стать царем? Распустил слух, что являешься мессией, и думал, тебе поверят? Ты просто самозванец! Тебя даже соотечественники не приняли и хотели сбросить со скалы. Тогда ты пошел морочить головы тем, кто тебя еще не знает. Тебе что, мало было женщин, которые толпами увивались за тобой? Или не хватало почитания тысяч поклонников? Знаю, тебе захотелось власти. Для многих она соблазнительна, для слишком многих. Но власть — ревнивая сука, и всегда выбирает только одного — самого достойного. Я оказался не настолько коварен и кровожаден, чтобы обладать этой продажной тварью. Вот ты распространяешь слюнявые заповеди вроде “возлюби врага своего” и при этом надеешься, что народ пойдет за тобой. А народу не нужны бессмысленные призывы к любви, когда вокруг каждый за себя и все готовы перегрызть друг другу глотки. “Не делай добра, не получишь зла” — вот истина, которую я усвоил с детских лет, и никогда в ней не обманулся. Ты никогда не убедишь меня в том, что нужно любить врагов и благословлять проклинающих нас. Как с тобой поступают, так и сам поступай; тебя обманывают, и ты обманывай. “Око за око, зуб за зуб”, — сказано в Законе. Людей удерживает от преступления страх мести, а отнюдь не прощение. Если хочешь, подставляй другую щеку; я же не идиот, чтобы, когда у меня отнимают рубашку, отдать и верхнюю одежду. Ты сумасшедший или дурак, а может быть, действительно не от мира сего, если полагаешь, что добром можно победить зло. Глупец! Врага нужно ненавидеть. Это ясно даже ребенку! А может быть, ты и впрямь сумасшедший, раз предлагаешь подставить левую щеку, когда тебя ударят по правой, да еще благословить обижающих нас? Ты говоришь не то, что на самом деле думаешь, и попросту дурачишь людей. Подумать только, сын плотника вообразил себя царем-освободителем! Смешно! Ну как ты можешь освободить народ? Своими плаксивыми россказнями о царстве небесном? Или, может быть, молитвами за проклинающих и гонящих нас? Глупость. Силу можно победить только силой, и ты это знаешь. Кому нужны твои призывы к любви? Это все пустые и вредные сказки, потому что свободу можно завоевать с помощью крепких кулаков, а не через постыдное смирение. Я только не пойму, зачем ты обманываешь доверчивых людей? Ведь тебе же верят! Люди ждут мессию, надеются, что он освободит их. И вот появляешься ты, называешь себя спасителем и предлагаешь счастье через прощение и покаяние. Как можешь ты объявлять себя царем, если даже не знаешь, что есть благо для народа. Народ — это стадо, и я знаю как надо обращаться с этим стадом. В результате любого объединения сильные начинают эксплуатировать слабых, поэтому во всяком сообществе возникает необходимость выделить вождя, способного сплотить свой народ. Да, народу нужны сильные лидеры, которые смогли бы взять на себя всю полноту ответственности и сделать людей счастливыми. Люди с трудом понимают собственное благо, и потому их нужно силой привести к счастью. А потом они скажут спасибо за то, что мы ограничили их свободу. Ведь для того чтобы достичь счастья, нужно чем-то пожертвовать. Однако никто не хочет поступаться своим благополучием. Люди скорее согласятся, чтобы пролилась чья-то чужая кровь, чем уменьшилась получаемая ими прибыль. Я и ты хотим принести людям свободу, но они скорее откажутся от свободы, нежели от своих доходов!

А ты так и не понял, что человеки ничтожные существа. Они не могут любить, ничего не требуя взамен. И даже если будут убеждать в своем бескорыстии, не стоит им верить, потому что каждый хочет не столько отдавать, сколько получать. Покажи мне хотя бы одного, кто отдал последнюю рубашку из-за любви к ближнему. Неужели ты не понимаешь, что никто не откажется от имеемых материальных благ ради посмертных воздаяний. Люди хотят реальных выгод здесь и сейчас, а не глупых выдумок о царстве небесном. Ты плохо знаешь людей, Иисус. Народу нужны не слова, а дела. Вид смерти и запах крови убеждает больше, нежели россказни о посмертном воздаянии претерпевшим до конца муки земные. Люди более ценят сильных политиков, чем сладкоречивых проповедников. Но уж если ты взялся говорить что-то, чтобы привлечь людей на свою сторону, то, поверь мне, лучше обещать пусть даже вовсе несбыточное, но правдоподобное и земное, нежели царство небесное. Люди нуждаются в вере, а потому с готовностью верят тем, кто дарит им надежду на улучшение жизни в ближайшем будущем, даже если обещания эти неисполнимы и абсолютно нелепы. Ты же проповедуешь бессмертие и вечную жизнь. Но посмотри, как ведут себя люди перед лицом смерти, и ты поймешь, почему они тебе не верят. Люди более всего ценят жизнь, и трудно их в этом упрекнуть. Но жизнь проклята смыслом, и без оправдания какой-либо целью она кажется никчемной и пустой. У нас с тобой одна цель — ты и я хотим видеть свой народ счастливым, вот только средства различаются. Если бы нам удалось встретиться раньше, то, возможно, мы могли бы объединить наши усилия и добиться желаемого. Ты славно умеешь затуманивать людям головы своими проповедями, и надо признать, приобрел определенную известность. Кое-кто даже признает тебя мессией. Я тоже немало известен, хотя больше как разбойник, чем освободитель, — так, во всяком случае, меня называют первосвященники и римляне. Они приписывают мне грабежи на дорогах, хотя знают, что я воюю за освобождение своего народа. Моя борьба — это не бессмысленный терроризм, а право на применение силы, когда другие способы не дают желаемого результата. Я на все готов ради завоевания власти! Меня ничто не остановит!

Сколько себя помню, я всегда был в конфликте с обществом. Даже в родной семье был чужим. Соплеменники изгнали меня за то, что я бунтовал против власти, призывая к борьбе за освобождение отечества. Я выучил писание, хотел служить Богу в храме, мечтая стать членом синедриона или даже первосвященником. Но путь туда оказался для меня закрыт, только потому, что родился я не в семье фарисеев и род мой не принадлежит к священнической партии. Но я не меньше тебя люблю родину, и всегда был готов умереть за счастье людей, а потому завтра без страха приму смерть. Своему народу я всегда желал только добра, причем доказал это на деле, посвятив жизнь борьбе за освобождение от римского владычества, и ничуть об этом не жалею. Я выбрал смерть на кресте с самого первого дня, когда начал мою борьбу. С помощью террора я хотел принести народу свободу, оправдав тем самым ожидания мужей Израиля. Ты же своими проповедями отвлекаешь людей от борьбы, призывая к любви и смирению. Народ ждет своего спасителя, и этим спасителем стану я! Многие считают меня демагогом, но я лишь угадываю настроения большинства и выражаю то, о чем думает каждый. Люди слышат то, что хотят услышать, потому я говорю им ясные и понятные вещи. Твои же призывы труднообъяснимы. Куда ты зовешь? Позабыть о земных сокровищах и жить в ожидании царства небесного? И это Истина, которую ты проповедуешь? Только ребенок может поверить в такие сказки и уподобиться тебе. Людям нужно простое человеческое счастье. Но прежде всего свобода. А свобода завоевывается силой. Поэтому нужно прогнать из страны чуждых завоевателей и сделать царем твердого и волевого человека. Только сильный правитель может обеспечить порядок, творить добро и вершить справедливость. В том и состоит любовь к своему народу, чтобы желать ему хорошего царя. А какой из тебя царь? Ты на себя посмотри — худой и немощный. Разве ты можешь стать правителем? Царь должен быть беспощаден к своим врагам, как я, например. Если бы мне удалось довести до конца свой план, то народ избавился бы от тирании римлян. Вот тогда бы настоящего освободителя и провозгласили царем. Разве я не прав, скажи? Не скажешь, потому что истина на моей стороне.

Не нужен ты никому со своими проповедями. Каждый сам за себя и всем друг на друга наплевать. Ты просто смешон. Люди приходили к тебе отразиться, но отнюдь не уподобиться тебе. Находясь рядом и глядя на тебя, как в зеркало, люди невольно сравнивали себя с тобой и видели, что они гораздо хуже, чем им казалось. Ведь каждый представляет себя лучше, чем он есть на самом деле. Поверь, правда никому не приятна. Более того, быть всегда правым небезопасно. Даже если ты никого не осуждаешь, то невольно изобличаешь людей в глазах окружающих. А ведь мы так зависим от общественного мнения! Твои поступки, призывающие к любви, добру и справедливости, только озлобили людей. На словах они, может быть, даже готовы согласиться с тобой, но в реальной жизни действуют по совершенно иным законам. Если бы ты, как и другие проповедники, ограничивался лишь словами, то, наверно, с твоими выдающимися способностями, действительно мог стать царем. Но ты ведь требуешь не только формально соблюдать закон, но и на самом деле исполнять его. Праведников за то и не любят, что они не просто говорят, но и живут по правде. А кому нужна твоя правда?! Я тоже вначале думал, что людям необходима истина. Но это не так. Людям не нужна истина. Им лучше или ничего не говорить, или врать. Ложь для человека привычнее, а потому приятнее. Даже в благополучные времена люди не гнушаются лжи, а в тягостные врут с еще большим удовольствием. Спасительный самообман дороже изобличающей правды. Представь, во что превратится жизнь, если люди всегда будут говорить одну только правду? Может быть, ты и знаешь истину, но не знаешь людей, Иисус. Они гораздо хуже, чем стараются казаться. Как ты думаешь, какое зеркало они предпочтут: льстящее их самопредставлению или правдиво отражающее реальность? Я, в отличие от тебя, не стремлюсь быть выше и лучше, а, наоборот, подчеркиваю, что такой же, как и они, греховный человек. И этим я им ближе. Рядом со мной люди видят, что они лучше, чем я, и это льстит их самопредставлению. Потому-то им более нравится преступник, нежели праведник. Ты приводишь людей в ярость, разоблачая их самообман. И потому, конечно же, между двумя зеркалами они выберут то, которое выделяет их несуществующие достоинства и подчеркивает фальшивые добродетели. То есть они предпочтут меня!

Дата добавления: 2015-05-09