Наступала суббота. 6 страница

Задумавшись, почему это происходит, Дима постепенно и в себе обнаружил запретную зону. Желая проникнуть в тайну своего Я, он ломал защитную изгородь и, устремляясь вглубь, призывал других последовать его примеру. Однако никто не желал ему уподобляться, и Дмитрия яростно изгоняли, сожалея, что впустили по неосторожности на закрытую от посторонних территорию своего внутреннего пространства. Создавалось впечатление, что именно там и прячут истинное — то, в чем стыдно признаться самому себе.

Очень скоро Дмитрий выявил на своем горьком опыте механизм отчуждения. Вначале его попытки войти в контакт с окружающими воспринимались как желание понять правила игры и найти в ней свое место. Когда же Дмитрий начинал говорить не совсем то, а чаще совсем не то, что от него ожидали, сыпались обвинения в лицемерии и желании выделиться среди других. Чем больше Дмитрий, не понимая сути происходящего, пытался доказать отсутствие у него каких-либо потаенных устремлений, тем более ему не верили, упрекая в неискренности и прочих грехах, тем самым подготавливая почву для остракизма.

Впрочем, отчуждение начиналось гораздо раньше, когда он, открывая для других частички сокровенного, узнавал по глазам своих собеседников, что и они имеют в душе нечто подобное. Однако если Дмитрий смело говорил о сокрытом в своей “запретной зоне”, то его собеседники начинали прятаться, и прежде всего от самих себя.

Чем откровеннее был Дмитрий, тем быстрее росла стена отчуждения. А все потому, что он вторгался в чужое пространство, где, отгороженный от других своими страхами, сидел бедный одинокий человек. Этот несчастный хотел выйти из очерченного им самим круга отчуждения, но боялся — боялся быть непонятым и осмеянным за свои недостатки и наготу, ведь окружающие были в одеждах и масках. Он даже не смел просить помощи, ведь нельзя, в самом деле, раздевать других, чтобы одеться самому.

Вокруг голого, покрытого язвами недостатков человека было развешено множество самых привлекательных одежд, приглашающих сыграть роль “героя” или “любовника”, “отца семейства” или “профессионала”, “несправедливо обиженного” или “правдолюбца” — любую из хорошо известных ролей. Привлекательные одежды манили, а окружающие приглашали спрятаться в них, аплодисментами вызывая на помост и возгласами одобрения призывая чувствовать себя увереннее в этой увлекательной человеческой трагикомедии. Но сидя в самим же созданной ловушке, дрожащий от холода и голода, окруженный колючей проволокой, абсолютно нагой несчастный человек уже не смел надеяться, что кто-либо поможет ему выбраться из бездонного колодца своей души. Он сидел и молчал, а как бы кто не стал плевать в него, закрылся ото всех крышкой, да так, что уж никто не мог догадаться о творящемся в глубине этого скрываемого от любопытных взоров пространства. В своем отчаянии бедный непонятый одиночка был прав — разве у кого возникнет желание в теплый солнечный день лезть в глубокий скользкий колодец, где на каждом шагу подстерегает опасность сорваться в бездну? В душе темно и сыро, но только там, спрятавшись ото всех, когда никто не потешается над твоими недостатками, можно оставаться самим собой. Подниматься к людям, дабы не быть осмеянным, не хотелось, а тот, кто иногда появлялся из потаенных глубин, был настолько прекрасен, что никто даже не смел предположить, что это и есть тот самый ненормальный, который в солнечный день прячется ото всех в заплесневелом колодце.

Кем бы ни был человек, в нем прежде всего пытаются найти хорошего игрока, причем естественность поведения могут называть самым необычайным исполнением тривиальной роли. Выдающимся признают того, кто не побоится быть предельно искренним с другими и прежде всего с самим собой. Из такого человека сделают идола, создав тем самым новую игру, которую назовут именем своего кумира. В его разрушающей общественные устои искренности будущие поколения усмотрят или тщеславие, или корысть, либо другие пороки, благодаря которым люди признаются великими. Появятся новые правдолюбцы, разоблачающие лицемерие человеческого общества, они, так же как их предтечи, будут искать истину, пытаясь донести ее людям, но, как и всегда, будут объявляться странными, ненормальными, сумасшедшими, чтобы построить на их костях новый храм лжи. Правдоискательство есть наитягчайшее из преступлений, поскольку разрушает основы империи Лжи, которая построена на развалинах Истины. Поэтому всякий посягающий на основу общественного устройства — Ее величество Ложь, — будет подвергнут смертной казни, дабы укрепить эту ложь неподкупной искренностью, как самым что ни на есть гениальным проявлением неправды. Искателей истины лишь используют для упрочения империи Лжи, которую наивные правдолюбцы пытаются разрушить своей неподдельной откровенностью.

Отберите у человека возможность лгать, и жизнь его превратится в кошмар. Ложь спасает, хотя и создает при этом проблемы, без которых, однако, невозможно представить человеческое существование. Жизнь без лжи однообразна и скучна, подобно пище без специй. Мельчайшие дозы лжи привносят массу романтизма. Разве мечта не есть ложь? А фантазия?! Люди гораздо чаще и с большим удовольствием лгут, чем говорят правду. Рождать ложь и выпутываться из самим же созданной паутины обмана — мука, и одновременно величайшее наслаждение. Глупцы те, кто не любит лгать, ведь это так приятно. Стоит ли удивляться, когда только в одном случае из десяти люди говорят правду?! Но даже говоря правду, они на самом деле пытаются скрыть за второстепенной, но тоже правдивой, истинную причину происходящего. Нет, ложь один из наиболее часто употребляемых приемов общения, а не просто самозащита от чужого внушения. Все или большинство человеческих проблем созданы ложью и существуют вокруг лжи. Говорить правду скучно. То ли дело лгать. Сколько ума и изворотливости требует умение обманывать! Большинство человеческих недостатков имеют прямое или косвенное отношение ко лжи. Если предложить выбрать между абсолютной честностью и возможностью лгать, то, без сомнения, лишь единицы предпочтут постоянно говорить одну только правду. Ведь правда не интересна, тогда как ложь — это все краски мира! Стоит утратить возможность различать цвета, и сразу жизнь предстанет серой, скучной, однообразной. Сравнить это можно лишь с потерей обоняния.

Миром правит Ее величество Ложь! Она заключает в себе все человеческие драмы и трагедии. Невозможно представить жизни без лжи, как нет комедии без обмана. В то время как правдолюбцы приходят и уходят, царство лжи растет и укрепляется благодаря их глупой честности. Разве можно относиться как к умному к тому, кто всегда говорит одну лишь правду? “Наверно, у него что-то не в порядке”, — подумает всякий, столкнувшись с таким человеком. Лгать это настоящее искусство! Говорить же правду может даже ребенок. Нет, очевидно, мир без лжи не был бы миром, в котором мы имеем счастье жить, радуясь и протестуя.

Тот, кто скажет, что ложь это зло, — наивный глупец! А вот не к месту сказанная правда может действительно причинить боль. Без лжи люди бы потерялись. Они просто не знали бы, что говорить. А когда не знаешь, что сказать, то можно и соврать для разнообразия. Ложь спасительна, потому что помогает каждому быть не только тем, что он есть, но и становится сообразным своей фантазии — достаточно лишь умело создать нужное впечатление. И хотя, как это ни покажется странным, иногда правда побеждает, зато Ложь господствует! Кто возьмется утверждать, что всякая правда это добро, а всякое добро это правда? Нет, иногда лучше обмануть, лучше, чтобы человек не знал истины. В правде лишь изредка испытывают потребность, зато ложь используют постоянно. Именно поэтому правдолюбцы приходят и уходят, а лжецы процветают.

С чем чаще мы сталкиваемся — с правдой или с ложью? Ответ напрашивается сам собой. Стоит ли тогда спорить о том, в чем люди более нуждаются: быть честными или иметь возможность обманывать? Что люди делают с бόльшим удовольствием: лгут или говорят правду? Конечно, лгут, поскольку правда всегда связана с неприятностями — грозит разоблачениями или требует кардинальных решений. Говорят правду всегда неохотно, в особенности когда от тебя ждут лжи. Правда отрезвляет, заставляет что-то предпринимать. Куда приятнее и легче лгать. Ведь когда человеку настойчиво предлагают принять неприятную истину, он невольно обращается к тому, кто ему красиво и изощренно лжет. На самом деле, никто никого не обманывает — люди сами выбирают ложь, веря лжи и подыгрывая ей.

Ложь открывает перед человеком гораздо бόльшие возможности, нежели правда. Иные вещи просто невозможно совершить, не солгав. Насколько продуктивнее действует человек, когда верит в ложь, нежели когда знает правду. И хотя правда иногда бывает необходимой, однако только в небольших дозах и не слишком часто. Когда же случается быть откровенным, то малейшая правда обстраивается таким количеством лжи, что даже как-то неудобно становится, словно сказать правду, не солгав, просто неприлично. Если кто-то прямо и откровенно расскажет о том, что он думает, то это сочтут за бестактность, как будто правила хорошего тона в том и заключаются, чтобы придумывать искусные оправдания необходимости говорить правду. Нет, что ни говорите, а безо лжи не обойтись.

Спросите у любого человека, зачем он лжет, и он вам не ответит. А все оттого, что вопрос этот сродни тому, зачем ты ешь или пьешь. Отберите у человека возможность лгать, и вы сделаете его несчастным. Всякий вам скажет, начиная от продавца и заканчивая государственным деятелем, — безо лжи не обойтись, она необходима и неизбежна. А все потому, что ложь стала не просто частью, но самой сутью нашего существования, самым естественным проявлением жизни. Люди гораздо легче соглашаются быть обманутыми, нежели предпочитают узнать еще одну разоблачительную правду. Вся политика, все искусство построено на лжи. А наука? — пестрит ложью! И это, казалось бы, там, где по сути своей должна господствовать Истина. А все потому что правда не может существовать безо лжи, ведь ложь есть изнанка правды, причем более привлекательная. Ложь это реальность, поэтому напрасно говорить, что лгать нехорошо. Люди лгали, лгут и будут лгать, потому что для них это так естественно.

— Кто здесь Крестовский?

Все находящиеся в палате повернули головы в сторону двери. Вошедший был немолод. Его внешний вид свидетельствовал о человеке, не очень-то аккуратном во всех отношениях.

Приподнявшись на локтях, Дмитрий сказал:

— Это я.

— Моя фамилия Червяков. Я тот самый мотоциклист...

Посетитель запнулся, видимо, не зная что сказать.

— Присаживайтесь, пожалуйста, — предложил Дмитрий, указав на стоящий рядом с кроватью стул.

Этого человека Дмитрий ждал давно. Как ему объяснили, водитель или приходит сразу, чтобы как-то загладить свою вину, или же не приходит вовсе, давая понять, что не признает за собой ответственности в случившемся. Этот пришел, но не сразу, а спустя много дней, лишь после того, как Вольдемар, по просьбе Дмитрия, позвонил мотоциклисту и попросил навестить пострадавшего в больнице.

Неуверенный вид посетителя подсказывал, что человек этот колеблется, не зная, признавать себя виновным или не признавать. Значит, решил про себя Дмитрий, водитель будет изворачиваться и лгать.

Мотоциклист сел на предложенный стул и, сцепив руки в замок, долго сидел молча.

— Простите, как вас зовут? — спросил Дмитрий.

— Николай Иванович, — ответил мотоциклист.

Вновь возникла пауза. Дмитрий терпеливо ждал, надеясь, что посетитель сам расскажет о цели визита. Но водитель молчал.

— Простите, не могли бы вы в подробностях рассказать, как же все произошло, — попросил Дмитрий. — Я ничего не помню с того момента, как, переходя дорогу, посмотрел налево и увидел ехавшую “волгу”.

Помолчав немного, мотоциклист сказал:

— Еду я по улице, стал перестраиваться в левый ряд для поворота, а тут выскакиваете у перехода вы, ну и прямо мне под колеса. Я закричал, но вы бежали, словно ничего и не слышали. Нажал я на тормоза, но крылом коляски все же задел вас по ногам. От удара вы перелетели через мотоцикл и упали прямо головой на асфальт. Когда я остановился, вы лежали без сознания и дергались в судорогах.

Николай Иванович помолчал, и тихо добавил:

— Я думал, что убил вас.

Эти слова произвели на Дмитрия настолько сильное впечатление, что он долго не знал, что спросить. Молчали и все в палате.

— А что было потом? — наконец спросил Дмитрий.

Николай Иванович сидел потупив взор и отвечал неохотно, словно был на допросе.

— Подбежали люди, сказали, чтобы я ехал за “скорой”. Ну я и поехал в больницу, а вы остались лежать на дороге. Когда вернулся, вас уже оттащили на обочину. “Скорая” тело увезла, а я остался объясняться с милицией. Вот и все.

Опять наступила долгая пауза.

— Простите, пожалуйста, — осторожно промолвил Дмитрий, — а как получилось, что вы ехали с неисправными тормозами?

Мотоциклист немного подумал, и, подняв глаза, решительно заявил:

— А я не знал, что мотоцикл неисправен, потому что за день до этого проверял тормоза, и они были в порядке. Неисправность возникла в дороге.

Дмитрий опешил.

— А милиционер мне сказал, будто после того как была проведена экспертиза мотоцикла, вы признались, что знали о неисправности тормозов до того, как выехали из гаража, и признали свою вину в происшедшем. Где же правда: то, что вы тогда написали, или то, что говорите сейчас?

Николай Иванович опять уставился в пол и, теребя полу пиджака, стал быстро говорить.

— Тогда я ошибался, а сейчас твердо знаю, что тормоза были исправны. Я кричал, но вы бежали, ни на что не глядя, прямо на мотоцикл. Скажите спасибо, что еще легко отделались, а то бы не пришлось нам сейчас разговаривать.

— Спасибо, — ответил Дмитрий, но мотоциклист не почувствовал скрытой укоризны случайно оставшегося в живых.

— Я не виноват, — продолжал Николай Иванович. — Вы сами бросились под колеса. Ехал я медленно, так что вы могли меня заметить, если бы посмотрели на дорогу, прежде чем стали переходить проезжую часть.

— Но ведь я посмотрел, — стал оправдываться Дмитрий, — и даже видел автомашину светлого цвета. Ведь она была, не так ли?

Вопрос не понравился водителю мотоцикла. Он с силой стал крутить пуговицу на пиджаке, словно именно она была виновата в случившемся.

— Была какая-то “волга”, — нехотя выдавил из себя мотоциклист, — я уже точно не помню. Но главное не это, а то, что я тормозил, а вы сами бросились под колеса.

Дмитрий невольно усмехнулся.

— Что же я, по-вашему, самоубийца?

— Кто вас знает, — сквозь зубы промолвил Николай Иванович. — Может, и так.

— Почему же вы сразу не сказали в своих первых объяснениях, что не знали о неисправности тормозов, а сознались в этом только после того, как экспертиза установила неполадку?

По виду мотоциклиста нетрудно было догадаться, что этот вопрос завел Николая Ивановича в тупик. Не зная, что ответить, водитель ерзал на стуле, все сильнее крутя пуговицу на пиджаке. Видя, что собеседник нервничает, Дмитрий спросил:

— И зачем вы тогда признали свою вину в случившемся?

— А мне следователь сказал, что так надо, — парировал мотоциклист, и в голосе его стали слышны злобные нотки отчаяния. — Все равно моей вины тут нет.

— Ну хорошо, хорошо, — постарался успокоить Дмитрий. — Прошедшего не воротишь. Поговорим лучше о том, что делать дальше. Зла я на вас не держу, и мне вовсе не хочется, чтобы из-за случившегося вы садились в тюрьму. Никому лучше от этого не будет. У вас, наверно, семья, дети, да и я вряд ли быстрее поправлюсь, даже если вы окажетесь за решеткой. Давайте все решим мирно. Я предлагаю вам компенсировать понесенные мною расходы, связанные с восстановлением здоровья, и только. Больше у меня никаких претензий к вам нет, и дело будем считать закрытым.

— Оно и так будет закрыто, — парировал Николай Иванович. — Раз моей вины нет, то и спросу нет. Денег у меня лишних не водится, вдобавок скоро сын вернется из армии, дочка на выданье, а на стройке много не заработаешь.

— Я вас прекрасно понимаю, — сочувственно произнес Дмитрий, — но вы и меня поймите. Если вы не захотите добровольно компенсировать мне понесенные расходы, то я вынужден буду обратиться в суд.

— Вот и обращайтесь. Что суд присудит, то и будет.

В этих словах мотоциклиста прозвучала непонятная Дмитрию уверенность, словно водитель рассчитывал или даже знал, что суд его оправдает.

— Но послушайте, — сказал Дмитрий, — ведь это никому не нужно. Начнется следствие, и вас и меня будут вызывать в милицию, будут проводиться экспертизы, следственный эксперимент, опрос свидетелей. Но самое главное состоит в том, что если вас признают виновным, то вам грозит лишение свободы до десяти лет.

— Ничего мне не грозит, — решительно возразил мотоциклист и впервые посмотрел Дмитрию в глаза. — Я не виновен. Вы сами, не глядя на дорогу, бросились под колеса моего мотоцикла.

От такой неожиданной версии Дмитрий растерялся.

— Если бы ваш мотоцикл был с исправными тормозами, то я бы, наверно, признал свою вину. Что получится, если водители автотранспорта будут разъезжать по улицам без тормозов? Ну, а если бы я действительно умер, что тогда?

Мотоциклист ухмыльнулся, и сквозь зубы процедил:

— Нет человека, и нет проблемы.

Раньше Дмитрий уже слышал эту фразу, но сейчас, когда она коснулась непосредственно его, известные слова показались особенно циничными. Впервые за все время беседы Дмитрий почувствовал неприязнь к своему посетителю. Тот словно издевался над беспомощным состоянием потерпевшего. А наглая ложь Николая Ивановича задела Дмитрия особенно сильно. Он даже не знал, что ответить. Но самое страшное — мотоциклист был прав: если бы пострадавший умер, то вряд ли кто-нибудь стал докапываться до истины. Дмитрий знал, что в подобного рода случаях дело, как правило, закрывают, стараясь не искать дополнительной крови; к чему лишние жертвы, если умершего не воскресить. И хотя в душе Дмитрия все протестовало против очевидной несправедливости, но голос разума приводил неопровержимые аргументы в пользу слов соседа по палате, сказавшего: “Справедливость как медведь в зимней спячке, все знают, что ее лучше не будить”.

Дмитрий посмотрел на мотоциклиста и прочитал в его глазах нагловатую уверенность в собственной безнаказанности.

— Вот и поговорили, — сказал Николай Иванович. — Ну, я пошел.

Водитель встал, снял с вешалки куртку и направился к двери. Дмитрий успел заметить, что в движениях водителя мотоцикла уже нет прежней неуверенности.

Когда дверь за посетителем закрылась, в палате наступила тягостная тишина.

— Я же говорил тебе, — раздался голос соседа, — если водитель не дурак, он никогда не сознается. Я бы на его месте поступил точно так же. Если бы этот водила по глупости не признал свою вину, то не было и никакого разбирательства.

— Но ведь он лжет, — с горечью произнес Дмитрий, — это же очевидно.

— Ну и что? — возразил сосед. — В его положении я бы тоже врал и изворачивался. А что ему остается? Никто не хочет садиться в тюрьму из-за всякого дурака, бросающегося под колеса.

— Но ведь это неправда! — воскликнул Дмитрий. — Где же тогда справедливость?

— Странный ты человек, — сказал сосед. — Все еще веришь в справедливость. Да кому она нужна, справедливость? Вот ты сам говорил, что простил мотоциклиста и не держишь на него зла. Так зачем тебе лишняя морока со следствием и судом? Ведь он же не бросил тебя на дороге, хотя мог и уехать. Ты должен быть ему благодарен.

— Я благодарен, — сказал Дмитрий. — Но ведь я имею право требовать возмещения расходов на лечение. Ведь он обязан, как владелец источника повышенной опасности, выплатить мне компенсацию.

— Ну раз должен, так требуй. Но я бы на твоем месте отказался от этих дрязг, поскольку они все равно ничего не дадут, одна только судебная волокита и трата времени.

“А ведь он прав, — подумал Дмитрий. — Чувства мести к мотоциклисту у меня нет, а что касается расходов, то вряд ли деньгами можно компенсировать утраченное здоровье”.

У Дмитрия были некоторые накопления, и он смог бы обойтись без чужих денег. Но что-то не позволяло с легкостью отказаться от претензий. Да, он простил мотоциклиста, но не настолько, чтобы отказаться от положенной по закону денежной компенсации.

“Если бы водитель, — думал Дмитрий, — как это бывает в подобных случаях, сразу сам пришел, попросил прощения, посочувствовал, я бы, наверно, простил ему все”.

Но откровенная ложь мотоциклиста, его изворотливость и даже издевательство над беспомощностью пострадавшего возмутили Дмитрия, возбудив желание во что бы то ни стало добиться справедливости.

“Если бы все было честно, если бы в глубине души я считал виновным только себя, то, конечно, не стал бы кривить душой и настаивать на неправде. Совесть моя чиста, а вот наглая ложь водителя требует изобличения. Ведь если зло не будет наказано, то оно будет распространяться, расти и настигать других людей. Но если я вынужден буду настаивать на своих требованиях, — продолжал размышлять Дмитрий, — то может оказаться, что, сам того не желая, невольно буду способствовать заключению мотоциклиста в тюрьму. Этого я себе никогда не прощу! Я никому не желаю осуждения; мне хочется только, чтобы он выплатил положенную по закону компенсацию и тем самым признал свою неправоту. Зачем он изворачивается? Зачем лжет? Только для того, чтобы защитить свою неправоту и добиться несправедливого решения?! — Но ведь ты простил мотоциклиста, и деньги его тебе не очень-то нужны. Что же мешает отказаться от претензий? — Наверно, его ложь. Если бы все было честно, я бы простил его окончательно и ничего не требовал. — Тогда прости его ложь. — Но в чем же тогда справедливость? Разве эта неправда не потянет на собой другую, которая также может причинить кому-нибудь тяжкие увечья или даже лишить жизни? — А может быть, все дело в том, что ты не хочешь лишиться возможной выгоды? Откуда в тебе такая привязанность к материальному? Зачем тебе денежная компенсация, если этим ты душе своей повредишь? Ведь все то, что есть у тебя, находится лишь в твоем пользовании. Прости ему, прости все долги, и тебе будет легче, нежели пытаться добиться того, в чем по-настоящему не нуждаешься. — Но зачем отказываться от того, что принадлежит мне по праву? — Ты чувствуешь, что приобретешь гораздо больше, если откажешься от попыток извлечь материальную выгоду из чужого и собственного несчастья. Ведь главное — возможность начать новую жизнь — ты получил. Так довольствуйся бесценным подарком и откажись от того, что по большому счету тебе не нужно. — Нет, не могу, не хочу отказываться от возможности иметь то, на что имею законное право. — Но ведь отказавшись от малого, ты приобретешь гораздо больше. А хлопоча и желая достичь по сути ненужного, ты потеряешь не только силы и время, но главное — не получишь того бесценного, что может прибыть в душе благодаря прощению. Прости должнику, и тебе сразу станет легче. Оставь судебные хлопоты, тем более, что деньги тебе не так уж нужны. — Согласен. Но что-то мешает, не позволяя просто взять и отказаться. И пусть желание справедливости лишь прикрывает стремление получить выгоду от произошедшего несчастья, однако я желаю добиться своего. — Но ведь эта выгода тебе только помешает, еще больше привязав к тому, что тленно и не имеет подлинной ценности. Займись главным, ради чего ты остался жить, радуйся неожиданному подарку, а не мечтай продать его подороже. Ведь ты все понимаешь, многое прочувствовал, так преодолей эту привычку к выгоде. Или тебе не хватает сил и решимости порвать с этой зависимостью? А может быть, нет уверенности, что для души ты получишь больше, если откажешься от чужих долгов? Что тебе мешает поступить так, как ты считаешь правильным? — Не знаю. Какая-то привычка, или просто привязанность к материальному, а может быть, страх и необходимость думать о хлебе насущном. — Но ведь ты не останешься без средств к существованию. Так откажись от малого, ненужного, чтобы приобрести необходимое и бесценное. Зачем тебе то, что является тленным? Разве тебя ничему не научил опыт смерти, ощущение своей полной неимущности? Много ли тебе понадобилось бы из имеемого, если бы ты умер или, даже, оставшись жить, лишился ног, рук, потерял зрение? А ведь в действительности так могло случиться. Так зачем опять цепляться за то, что выходит за рамки необходимого, тем более что приходится тратить силы на это, по сути, ненужное дело? Откажись, и тебе сразу станет легче; ты освободишься и сразу почувствуешь, как в душе прибудет благодати. — Все это правильно, но что-то держит, не выпускает меня из объятий материального. Может быть, страх? Я все понимаю и абсолютно согласен со всеми доводами, но не могу, не в состоянии просто взять и отказаться. Другое дело, если у меня ничего не выйдет. И хотя ты все правильно говоришь, но почему-то я не могу воспользоваться твоими абсолютно правильными советами. Мне нужен свой, пусть даже ошибочный опыт, нежели чужой, пусть даже самый правильный совет. Почему так происходит, не знаю, но мне нужно самому убедиться в том, что твои слова правда. И не потому, что я тебе не верю. Просто мне нужен свой опыт. Преодолеть себя я не в силах. Быть может, в том и состоит искушение? Или это испытание: чтобы смело и ничего не боясь жертвовать материальным ради свободы духа? Всякий ли может отказаться от земных благ ради удовлетворенности собой? Да, истина должна стать своей, а потому я должен прожить то, в чем ты меня убеждаешь. Я согласен со всеми твоими словами, но последовать твоему примеру почему-то не могу. — Может быть, ты не веришь моим словам настолько, чтобы последовать за мной? — Верю, но словно не в состоянии что-то в себе преодолеть. То ли это привычка во всем искать выгоду, то ли страх перед будущим и возможными материальными лишениями? Скорее всего, это последствия той жизни, которую я прежде вел, — привычка жертвовать неосязаемым духовным в угоду ощутимому материальному, точнее, приобретать комфорт ценой растраты души. — Может быть, тебе не хватает решимости отказаться от бесконечной погони за призраком счастья, которое дает обладание материальными ценностями? — Возможно. Я, конечно, знаю, что не в деньгах счастье, но, как говорится, и без них счастья нет. — А сколько тебе нужно для счастья? — Для счастья не нужны деньги. — Вот видишь, ты все понимаешь. Но почему не можешь поступить так, как понимаешь? — Не знаю. — А ты думал когда-нибудь, что лучше: иметь много денег или не иметь денег вовсе? — Наверно, чем больше, тем лучше. Так, во всяком случае, говорят. — Не все, что говорят, от истины. Если деньги лишь средство, то главное, чтобы их было достаточно для достижения определенной цели — ни больше, ни меньше. Какую же цель ты перед собой ставишь? — Наверно, теперь у меня есть цель, хотя я отчетливо ее еще не представляю. Но уверен, что душевное спокойствие и умиротворение есть безусловное счастье. — Так сколько тебе нужно денег, чтобы достичь душевного покоя? — Прежде всего, мне хотелось бы жить, не думая, чем себя прокормить. — А много ли тебе для этого нужно? И сколько ты в состоянии съесть каждый день? — Главное не сколько, а что именно есть. Хотя, я не настолько привередлив, и не так уж много мне нужно. Главное, не испытывать чувства голода. Хотя, конечно, хотелось бы вкусненького. Наверно, это опять ловушка физических удовольствий, но я живой человек, и ничто человеческое мне не чуждо — хочется и вкусно поесть, и красиво одеться. — Ну, а если у тебя все это будет, может быть, ты захочешь чего-то большего? Разве это соответствует цели душевного спокойствия, когда много времени и сил будешь тратить на достижение не необходимого. Разве опыт Фауста тебя ничему не научил? — А разве чужой опыт кого-нибудь учит? Может быть, нужно пройти через все искушения, чтобы стать способным пренебречь необходимым? — Возможно. Только большинство людей тратят на это всю жизнь, отказываясь от главной цели и подменяя ее заботами о хлебе насущном. Привычка к накопительству настолько коварна, что потом очень трудно отвыкнуть от желания иметь наилучшее. Что же мешает тебе поверить настолько, чтобы хватило сил преодолеть зависимость от материального, и тем самым освободить свой дух для подлинной свободы и счастья? — Я верю тебе, верю, и когда преодолевал соблазн выгоды, то испытывал огромное облегчение и радость. Но стоило это большого труда, хотя радость высвобождения была пропорциональна силе искушения. Когда преодолеть соблазн сил не хватало, полученная выгода никогда не шла впрок, а приобретенные деньги всегда быстро исчезали, напоминая о невосполнимых потерях души. Но как, где найти в себе силы преодолеть искушение и не попасть в ловушку удовольствий, заманивающей желанием повторного наслаждения? — Человек, попавший в зависимость от наслаждений, не способен вырваться из лап однажды захватившей его страсти. — Наверно. — Ты хочешь денег? — Нет, я не денег хочу. Но почему, почему я должен оставаться в дураках, если вижу ложь и хитрости тех, кто хочет обмануть меня? Ведь я не глупее. Так почему же я должен уступать, тем самым выставляя себя дураком? — Пусть эти люди думают о тебе все что угодно. Ведь ты знаешь, что отказ от материальных благ есть проявление мудрости. — А что мне проку с этого духовного совершенства, если мои враги с помощью своих примитивных ухищрений могут навредить мне? — Разве они могут существенно повлиять на твою духовную жизнь или что-то изменить в ней? — Да, они могут вызвать ненависть и недоверие. — Но если ты простишь их, то вряд ли они будут тебя преследовать. — Потворствование злу не ведет к увеличению добра. — А может быть, смысл в том, чтобы пронести до конца свой крест через соблазны и лишения, распяв свои желания, прожить эту истину и умереть, чтобы воскреснуть к новой жизни? К чему обманывать себя. Самообман худший вид обмана”.

Дата добавления: 2015-05-09