Хосе ортега-и-гассет. Итак, мы остановились на том, что мистик, подо- бно влюбленному, достигает неестественного состоя- ния

VIII

Итак, мы остановились на том, что мистик, подо-
бно влюбленному, достигает неестественного состоя-
ния, «сосредоточив» все свое внимание на одном
объекте, назначение которого только в том, чтобы
отвлечь внимание от всего остального и обеспечить
опустошение души.

И все же «жилище», в котором мистик пренебрегает
всем остальным, чтобы лицезреть "лишь Бога, не самое
сокровенное — и выше можно подняться по стезе ис-
ступленности.

Бог, к которому стремятся усилием воли, имеющий
границы и очертания; Бог, в раздумьях о котором
прибегают к помощи чего бы то ни было; наконец,
Бог, оказывающийся объектом для нашего внимания,
слишком напоминает посюсторонний мир, чтобы дей-
ствительно быть Богом. Вот где истоки доктрины,
парадоксальные контуры которой то и дело вырисовы-
ваются на страницах сочинений мистиков, убеждаю-
щих нас, что стремиться надо к тому, чтобы не думать
«даже» о Боге. Ход рассуждений при этом приблизите-
льно следующий: если неотступно думать о Нем, тя-
нуться к Нему, наступает момент, когда Он перестает
быть чем-то внешним для нашей души и отличным от
нее, находящимся вне и перед нею. Другими словами,
перестает быть objectum и превращается в injectum ²⁷.
Бог проникает в душу, сливается с ней, или, как приня-
то говорить, душа растворяется в Боге, перестает вос-
принимать себя как нечто отдельное. Именно этого
слияния и жаждет мистик. «И становится душа — я
говорю о самом сокровенном в этой душе — как будто
бы единым целым с Богом»²⁸,— пишет Святая Тереса
в «Седьмом жилище». При этом речь не идет о том,
что этот союз ощущается как нечто недолговечное,
достигаемое сегодня и затем утрачиваемое. Мистик
воспринимает это слияние как непреходящее, подобно
тому как влюбленный клянется в вечной любви. Свя-
тая Тереса решительно настаивает на разграничении
между двумя типами единения: первый можно «уподо-
бить двум свечам, настолько соединившим свое пламя,
что кажется, будто свеча одна... Однако их без труда
можно отделить одну от другой, и снова перед нами

две свечи». Другой, напротив, можно «уподобить воде,
падающей с неба в реку, или ручью, где она смешива-
ется настолько, что никому не удастся уже определить
и отделить ту, которая была в реке, от той, которая
упала с неба; точно так же вода ручейка, впадающего
в море, уже неотделима; точно так же, если свет двумя
потоками льется в помещение, в нем он будет уже
одним светом».

Экхарт прекрасно обосновывает известную ущерб-
ность того состояния, при котором Бог является всего
лишь объектом раздумий. «Истинное присутствие Бо-
га возможно только в душе, а не в мыслях о Боге,
неустанных и однообразных. Человек не должен толь-
ко думать о Боге, ибо, стоит мыслям иссякнуть, как
Бога не станет». Таким образом, высшей ступенью
мистического пути будет та, на которой человек про-
никнется Богом, станет губкой, впитывающей божест-
венность. Ему ничего не стоит теперь вернуться в мир
и погрузиться в земные заботы, поскольку он будет,
в сущности, как автомат, следовать указаниям Бога.
Его желания, поступки и жизненное поведение от него
уже не зависят. Отныне ему безразлично, что он делает
и что с ним происходит, коль скоро «он» покинул
землю, свои дела и стремления, неуязвимый и непро-
ницаемый для всего чувственного мира. To, что дейст-
вительно было его личностью, эмигрировало к Богу,
перетекло в Бога; осталась лишь механическая кукла,
некое «создание», которым Бог управляет. (Мисти-
цизм в наивысшем своем проявлении непременно смы-
кается с «квиетизмом»²⁹.)

Это необычное состояние напоминает «влюблен-
ность». Для нее столь же характерен период «слияния»,
при котором каждый укореняется в другом и живет —
думает, мечтает, действует — его жизнью, а не своей.
Коль скоро объект любви составляет с нами единое
целое, мы перестаем о нем думать. Любые душевные
состояния находят отражение в символике мимики
и жестов. Периоду «заинтересованности», сосредото-
ченности всех помыслов на возлюбленной, которая
пока находится «вне», соответствует состояние глубо-
кой задумчивости. Неподвижные глаза, застывший
взгляд, поникшая голова, склонность к уединению.
Всемсвоим обликом мы выражаем некую углублен-

ЭТЮДЫ О ЛЮБВИ

ность и замкнутость. В герметичном пространстве
нашего прикованного внимания мы высиживаем образ
любимого. Лишь когда нас «охватит» любовный эк-
стаз и исчезнет граница, отделяющая нас от воз-
любленной, точнее, когда я — это и я и любимая,
наш облик обретает это прелестное épanouissement ³⁰,
истинное выражение счастья. Взгляд, который ста-
новится мерцающим и мягким, едва отличая объекты,
снисходительно одаривает их лаской, ни на одном
из них не останавливаясь. При этом рот бывает слегка
приоткрыт в неопределенной улыбке, постоянно иг-
рающей в уголках губ. Выражение лица, свойственное
дурачкам,— отупелое. Когда ничто во внутреннем или
внешнем мире не владеет нашим вниманием, душе,
как неподвижной глади вод, остается лишь безмя-
тежно покоиться («квиетизм») в лучах всепоглоща-
ющего солнца.

Подобное «блаженное состояние» знакомо как
влюбленному, так и мистику *. Эта жизнь и этот мир,
добро и зло, не затрагивают их чувств, не представ-
ляя для них никакого интереса. В обычном же состоя-
нии мы к ним далеко не безразличны, они западают
нам в душу, тревожат и терзают. Потому нас тяготит
собственное бытие, которое мы выдерживаем с тру-
дом, ценой неимоверных усилий. Однако стоит нам
куда-либо перенести средоточие нашей душевной жиз-
ни, переместить его в другого человека, как проис-
ходящее в этом мире обесценивается для нас и обес-
смысливается, как бы выносится за скобки. Проходя
среди вещей, мы не ощущаем их притяжения. Как
если бы существовало два взаимопроникающих и не
равновеликих мира: мистик только кажется живущим
в земном; на самом деле он обитает в другом,
далеком крае, наедине с Богом. «Deum et animan.
Nihilne plus? Nihil omnino»³¹,— пишет Августин Бла-
женный. Точно так же и влюбленный проходит мимо
нас, не испытывая никаких душевных волнений. Он
полагает, что его жизнь предрешена, казалось бы,
навсегда.

В «блаженном состоянии» жизнь человека — будь

* Нетрудно заметить, что я не затрагиваю вопроса о религиозном значе-
нии «блаженного состояния». Речь, собственно говоря, идет лишь об особен-
ностях психологического состояния, общего для мистиков всех религий.

ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

он мистик или любовник — становится беспечной
и пресной. "С барским великодушием он налево и на-
право раздаривает улыбки. Однако барское великоду-
шие не предполагает душевной щедрости. Это велико-
душие весьма мелкой души; в сущности, оно порож-
дено презрением. Тот, кто убежден в своем высоком
предназначении, «великодушно» осыпает ласками лю-
дей низшего сорта, не представляющих для него опас-
ности уже хотя бы потому, что он с ними не «связан»,
не живет с ними единой жизнью. Верх презрения про-
является в отказе замечать недостатки ближнего, так
же как в стремлении озарять его, со своих недосяга-
емых высот, ласкающим светом своего благополучия.
Тем самым для мистика и столь напоминающего его
влюбленного все исполнено прелести и очарования.
Дело в том, что, уже достигнув слияния и снова взгля-
нув на вещи, он их-то как раз и не видит, а видит их
отражение в том, что отныне для него только и суще-
ствует — в Боге или в любимой. И тем очарованием,
которого нет в самих этих вещах, их щедро наделяет
зеркало, в котором он их видит. Прислушаемся к Эк-
харту: тот, кто отринул вещи, обрел их вновь в Боге,
подобно тому, кто, отвернувшись от пейзажа, находит
его бесплотным, отраженным в чарующей глади озера.
Вспомним также известные стихи нашего Сан Хуана де
ла Крус:

«Своими милостями щедро одаряя,

Он торопливо над листвой дерев скользнул.

Все твари замерли, взирая.

Под их благоговейный гул

Он обликом своим весь мир обволокнул»³².

Мистик — губка, впитывающая Бога,— отчасти чу-
рается вещей; только Господь, растворенный во всем,
их облагораживает. И в этом ему подобен влюб-
ленный.

Впрочем, было бы ошибкой восторгаться «душе-
вной щедростью» мистика и влюбленного. Они благо-
склонны ко всему живому именно потому, что в глуби-
не души ко всему равнодушны. Они транзитом спе-
шат — к своему. В действительности частые задержки
им несколько докучают, как барину нужды «поселян».
Это изумительно выразил Сан Хуан де ла Крус:

ЭТЮДЫ О ЛЮБВИ

«Любимый, я к тебе спешу —
Да будет путь свободен»³³.

Отрада «блаженного состояния», в чем бы оно ни про-
явилось, заключается в том, что некто находится за преде-
лами мира и себя. Именно это буквально и означает «эк-
стаз»: быть за пределами себя и мира. При этом отметим,
что существует два противоположных типа людей: те, кто
испытывают радость, лишь находясь за пределами себя,
и те, кто, наоборот, ощущают довольство, лишь замкнув-
шись на себе. Для выхода из себя существует множество
способов, от алкоголя до мистического транса. Столь же
многочисленны — от холодного душа до философии — и
способы замкнуться на себе. Два этих типа людей резко
отличаются друг от друга во всех жизненных проявлени-
ях. Есть, к примеру, сторонники исступленного искусства,
для которых наслаждаться красотой — значит «трепе-
тать». Другие, напротив, не мыслят подлинно эстетиче-
ского наслаждения вне состояния покоя, обеспечивающего
бесстрастное и безмятежное созерцание объекта.

Бодлер выказал свою исступленность, когда на воп-
рос, где бы он хотел жить, ответил: «Где угодно, где
угодно... лишь бы за пределами мира!»

Стремление «выйти за пределы себя» породило раз-
нообразнейшие формы экстаза: опьянение, мистицизм,
влюбленность и т. д. Я вовсе не хочу этим сказать, что
одно другого стоит; я лишь настаиваю на их видовом
родстве и на том, что корнями они уходят в экстаз. Речь
идет о людях, которые, не в силах жить, замкнувшись на
себе, пытаются выйти из себя и устремиться к тому, кто
их поддержит и поведет. Поэтому-то столь органичен
для мистики и любви мотив похищения, или умыкания.
Быть похищенным — значит не по своей воле куда-то
идти, а чувствовать, что тебя кто-то или что-то влечет.
Умыкание было древнейшим проявлением любви, доне-
сенным до нас мифами о кентавре, преследующем нимф.

До сих пор в римском свадебном обряде сохранил-
ся сколок патриархального похищения: жена не долж-
на входить в дом мужа сама — муж должен внести ее
на руках, чтобы она не коснулась порога. Последним
символическим выражением некого похищения являет-
ся «транс» и экстаз мистической монахини и потеря,
сознания влюбленными.

- 393

ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

Однако это удивительное сходство исступленности
и «любви» станет более явственным, если их сопоста-
вить сеще одним неестественным душевным состояни-
ем — загипнотизированностью.

Сотни раз отмечалось, что мистическое состояние
чрезвычайно напоминает загипнотизированность. Им
сопутствуют транс, галлюцинации и даже сходные те-
лесные проявления, такие, как бесчувственность и ката-
лепсия.

С другой стороны, мне всегда казалось, что удиви-
тельная близость существует также между загипнотизи-
рованностью и влюбленностью. Я не решался высказать
это предположение, поскольку единственным основани-
ем для него, на мой взгляд, служила моя убежденность
в том, что состояние гипноза также порождается заинте-
ресованностью. Никто тем не менее, насколько мне
известно, не взглянул на гипноз с этой точки зрения,
несмотря на одно, казалось бы, самоочевидное обстоя-
тельство: сон как явление психики зависит от нашего
внимания. Клапаред давно заметил, что сон овладевает
нами по мере того, как нам удается утрачивать интерес
к вещам, приглушать наше внимание. Вся методика
борьбы с бессонницей заключается в том, чтобы сосре-
доточить наше внимание на каком-либо объекте или же
механическом действии, например счете. Считается, что
нормальный сон, как и экстаз,— это автогипноз.

Вот почему один из самых умных современных
психологов, Пауль Шильдер, счел бесспорным факт
тесной связи, существующей между загипнотизирован-
ностью и любовью *. Я попытаюсь вкратце изложить
его идеи, коль скоро, основанные на совершенно иных,
чем у меня, доводах, они замыкают круг совпадений,
выявленных в нашем этюде между влюбленностью,
экстазом и состоянием гипноза.

Дата добавления: 2015-05-09