ЭКСКУРС I Одиссей или миф и просвещение 4 страница

100 Макс ХОРКХАЙМЕР, Теодор В.АДОРНО

на плече весло, надлежит странствовать и странствовать Одиссею, пока он не встретит людей, "Моря не знающих, пищи своей никогда не соля­щих"⁵⁶. Когда ему встретится путник и скажет, что он несет на плече лопату, то тем самым будет достигнуто правильное место для того, что­бы принести Посейдону умиротворяющую жертву. Сутью прорицания является ошибочное признание весла за лопату. В глазах ионийца все это должно было выглядеть в высшей степени комичным. Но этот ко­мизм, в зависимость от которого поставлено само примирение, пред­назначен не человеку, а разгневанному Посейдону.⁵⁷ Недоразумение должно рассмешить свирепого бога морской стихии, чтобы в его смехе растаял его гнев. Что является аналогом совета соседки у братьев Гримм, как матери избавиться от ребенка-уродца: "Ей нужно принести уродца в кухню, посадить на плиту, развести огонь и вскипятить воду в двух яичных скорлупках: это рассмешит уродца, и как только он засмеется, с ним будет покончено"⁵⁸. И если смех и по сей день считается призна­ком силы, вспышкой слепой ожесточенной природы, то все же он несет в себе и противоположный элемент, а именно тот, что как раз в смехе слепая природа узнает самое себя в качестве таковой и тем самым отре-

⁵⁶ Одиссея, XI, 123.

" Первоначально он был "супругом Земли" (Ср. Wilamowitz. Glaube der Hellenen. Band I, S.112 ff.) илишь позднее стал морским божеством. Возможно, пророчество Тиресия содержит в себе намек на эту его двойную сущность. Впол­не допустимо, что умиротворение его посредством жертвы земле, приносимой вдали ото всякого моря, сопряжено с символической реставрацией его хтони-ческой силы. Эта реставрация, возможно, выражает собой замену морских пу­тешествий в поисках добычи землепашеством: культы Посейдона и Деметры переходят друг в друга. (Ср. Thomson. Op.cit., S.96, сноска.)

⁵⁸ Brueder Grimm. Kinder- und Hausmaerehen. Leipzig, o.J,.S.208. Близко род­ственные данному мотивы восходят к преданиям античности, и притом именно к таковым о Деметре. Когда последняя "в поисках похищенной дочери отпра­вилась в Элевсин", она нашла "приют у Дисавла и его жены Баубо, однако отка­залась, пребывая в глубокой скорби, прикоснуться к еде и питию. Тогда хозяйка Баубо рассмешила ее тем, что неожиданно задрала на себе платье и обнажила свое тело." (Freud. Gesanunelte Werke. Band X, S.399. Ср. Salomon Reinach. Cultes, Mythes et Religions. Paris 1912, Band IV, S.I 15 ff.)

ЭКСКУРС I. Одиссей или миф и просвещение

кается от разрушительного насилия. Эта двусмысленность смеха близ­ка двусмысленности имени, и, быть может, имена являются не чем иным, как окаменевшим хохотом, точно так же, как сегодня им все еще явля­ются клички, единственное, в чем еще продолжает жить нечто от изна­чального акта именования. Смех - это заклятье вины субъективности, но той временной приостановкой прав, о которой он заявляет; указыва­ет он и на нечто, лежащее за пределами коллизии. Он предвещает путь к родине. Тоска по родине высвобождает ту авантюру, посредством ко­торой субъективность, протоистория которой дается "Одиссеей", выс­кальзывает из праисторического мира. В том, что понятие родины про­тивостоит мифу, который фашисты хотели бы лживо перелицевать в родину, и заключается глубочайшая парадоксальность эпопеи. В ней находит свое выражение историческая память, которой оседлость, пред­посылка любой родины, учреждается в качестве преемницы номади-ческой эпохи. И если непоколебимый порядок собственности, который дается оседлостью, является основой отчуждения человека, которым порождается любая ностальгия и тоска по утраченному первобытному состоянию, то, тем не менее, все же именно оседлость и прочная соб­ственность, в условиях которой лишь и образуется понятие родины, являются тем, на что обращена любая тоска и любая ностальгия. Де­финиция Новалиса, в соответствии с которой вся философия есть нос­тальгия, правомерна лишь постольку, поскольку эта ностальгия не по­глощается фантазмами утерянной древности, но представляет себе родину, саму природу в качестве сперва отнятой силой у мифа. Родина - это в-выскользнутости-бытие. Поэтому упрек в том, что гомеровские сказания "возносятся над землей", является порукой их истинности. "Они обращаются к человечеству"⁵⁹. Пересадка мифов в роман так, как она осуществляется в приключенческом повествовании, не столько фальсифицирует их, сколько увлекает миф во временной поток, тем са­мым раскрывая бездну, которая отделяет его от родины и примирения. Ужасна та месть, на которую цивилизацией обрекается первобытный мир, и в этой мести, наиомерзительнейшее свидетельство которой встре-

"Hoelderlin, DerHerbst. Op. cit. S.1066.

102 Maw ХОРКХАЙМЕР, Теодор В.АДОРНО

чается у Гомера в отчете об изувечивай™ пастуха Меланфия, она упо­добляется самому этому первобытному миру. То, благодаря чему она возвышается над ним, никоим образом не есть содержание расска­занных деяний. Это - самоосознавание, позволяющее прервать наси­лие в момент рассказа. Сама речь, язык в противоположность мифи­ческому пению - вот что является законом гомеровского выскользнове-ния. Вовсе не случайно им вновь и вновь вводится в качестве рассказ­чика ускользающий герой. Лишь холодная дистанция рассказа, кото­рый даже об ужасном повествует так, как если бы оно было предназна­чено для развлечения, позволяет в то же время выявить себя тому ужа­су, который в песнопении торжественно сплетался с судьбой. Но при­остановка насилия в речи является в то же время и цезурой, превраще­нием рассказанного в нечто давным-давно прошедшее, благодаря чему просверкивает тот отблеск свободы, который цивилизации с той поры уже более не удалось полностью погасить. В XXII песне "Одиссеи" описано наказание, которому повелевает подвергнуть неверных служа­нок, впавших в гетеризм, сын островного владыки. С невозмутимым хладнокровием, по своей бесчеловечности сравнимом разве что с impassibilite великих рассказчиков девятнадцатого столетия, изображе­на тут участь казнимых, невыразительно уподобляемая смерти птиц в сетях, что сопровождается тем безмолвием, оцепенелость которого представляет собой подлинный остаток всякой речи. Им завершается строфа, повествующая, что повешенные друг подле друга "немного подергав ногами, все разом утихли"⁶⁰. С тщательностью, от которой веет холодом анатомирования и вивисекции", ведется тут рассказчи­ком протокол конвульсий казнимых, низвергаемых во имя правопоряд­ка и законности в тот мир, откуда невредимым возвратился их судия Одиссей. Как бюргер, размышляющий о казни, Гомер утешает и себя и

^№ Одиссея, XXII, 473.

⁶¹ Виламович полагает, что эта расправа "изображается поэтом с удоволь­ствием". (Die Heimkehr des Odysseus. S.67.) Но если сей авторитетный филолог способен восхищаться тем, что сравнение с силками "превосходно и...по-со­временному передает то, как, болтаясь, раскачивались трупы повешенных слу­жанок", то, судя по всему, это удовольствие по большей часта является его соб-

ЭКСКУРС I. Одиссей или миф и просвещение

своих слушателей, являющихся, собственно говоря, читателями, уве­ренно констатируя, что это длилось недолго, всего лишь одно мгнове­ние - и все было кончено.⁶² Однако после этого "не долго" останавлива­ется внутренний поток повествования. Не долго? - вопрошает жест рас­сказчика и уличает свою безучастность во лжи. Приостанавливая пове­ствование, жест этот препятствует тому, чтобы казненные были забы­ты, и раскрывает неизъяснимую бесконечную муку той единственной секунды, в течение которой служанки борются со смертью. В качестве эхо от Не Долго не остается ничего, кроме Quo usque tandem, оскверня­емого позднее как ни в чем не бывало риторами, тем самым приписы­вавшими самим себе снисходительность. В рассказе об этом злодея­нии, однако, надежда связана с тем, что это случилось уже давным-давно. Для конфликта праисторических времен, варварства и культуры у Гомера имеется утешительная присказка-памятование: В некотором царстве, в некотором государстве жили-были... Лишь как роман пре­вращается эпос в сказку.ственным. Сочинения Виламовица относятся к числу убедительнейших свиде­тельств чисто немецкого скрещивания варварства и культуры. Оно покоится на прочном фундаменте новейшего филэллинизма.

⁶² На утешительную интенцию стиха обращает внимание Гильберт Мюр-рей. Согласно его теории цивилюаторной цензурой сцены пьггок были изъяты из Гомера. Остались лишь сцены смерти Меланфия и служанок. (Ор. cit. S. 146.) 105

Герберт Маркузе

ОДНОВИМІРНА ЛЮДИНА. ДОСЛІДЖЕННЯ ІДЕОЛОГІЇ РОЗВИНУТОГО ІНДУСТРІАЛЬНОГО СУСПІЛЬСТВА

ВСТУП

Дата добавления: 2015-05-26