Демократическая ирония

С точки зрения предрасположенности к демократии, ирония неоднозначна по своим последствиям. На наш взгляд, скептическая предрасположенность была причиной того, что Ницше стал рассматривать демократические убеждения как политически опасные и разрушительные для [175] культуры. В свою очередь, скептические наклонности в том, кто живет по законам иронии, могут стимулировать появление консервативной ориентации и отрицание морального и политического равенства как утопического идеала. В подобном случае скептицизм и ирония могут вызвать к жизни прагматический реализм традиционной ориентации, как это было, например, с Дэвидом Юмом. Несмотря на это, я считаю, что ирония и скептицизм хорошо подходят для демократической политики. В большей степени, чем все остальное, демократическая идеология помогает скептическому философу, вопреки его эпистемологическим сомнениям, принять необходимость политической жизни. Я бы даже рискнул утверждать, что демократическая идеология и эпистемологическое сомнение могут опираться друг на друга.

Клод Лефор пишет, что «демократия создается и поддерживается благодаря исчезновению знаков определенности. Она знаменует собой начало истории, в которой люди испытывают фундаментальную неопределенность по отношению к основам власти, закона и знания, а также в том, что касается отношений между ними самими и другими на всех уровнях социальной жизни (на каждом уровне, где разделение, и особенно разделение между теми, кто обладает властью, и теми, кто им подчиняется, когда-то было определено как следствие веры в «природу вещей» или в сверхъестественный принцип)»[253]. Демократия, по мысли Лефора, побуждает человека строить отношения с другими без предварительных метафизических допущений. Иными словами, демократия делает возможными отношения между людьми, какие бы непредвиденные обстоятельства при этом не возникали. Ирония позволяет бесконфликтно воспринять саму эту возможность. Живущий по законам иронии отрицает представления и ценности, которые выдают себя за непреложные истины, за нечто естественное и неоспоримое. Такого человека привлекает неоднозначность, свойственная отношениям и социальным институтам. Его иронические взгляды заставляют его рассматривать исчезновение знаков определенности как нечто вполне соответствующее его философской установке. В этой связи [176] можно вспомнить фразу Гёте, введенную в оборот Вебером, о том, что между иронией и демократией существует «необязательная близость». Подрывая догматические верования, лежащие в основе социально-политических иерархий, ирония делает человека восприимчивым к демократическим идеям. Уничтожая знаки определенности в отношениях власти, закона и знания, демократия предрасполагает человека к иронической установке.

Ставшие «естественными» иерархии и практики доминирования обычно зиждутся на заявлениях о верховности власти, онтологически или телеологически отделяющей тех, кто правит, от тех, кем правят. Такие представления, как правило, основаны на, догматических верованиях — достаточно обратиться к истории фашизма или расизма. Ирония встает на пути подобного догматизма. Она также борется против идеи суверенности самости [self]. Она действительно заставляет поставить вопрос о сложной взаимозависимости между самим собой и другим, поскольку здесь нет и не может быть четких демаркационных линий. Это создает благоприятную культурную среду для формирования демократических отношений.

Однако ирония дает демократии нечто большее, чем просто антидогматизм. Демократия основывается на воле большинства, равенстве перед законом, защите индивидуальных и гражданских прав. Каждый из этих демократических институтов предполагает добровольное подчинение демократически настроенных граждан конституциям, соглашениям, договорам. Демократы, к чему бы в итоге ни приводила их политика, обещают играть по правилам, одинаковым для всех. Каким образом приверженцам иронии удается соглашаться с подобными обязательствами? Во второй части книги «К генеалогии морали» Ницше утверждает, что одной из первых задач является создание людей, наделенных правом давать обещания. Ницше понимает, что все привыкшие к условностям, социально закрепощенные, «приведенные к единой норме» люди дают обещания. Собственно, именно превращение людей в надежных и предсказуемых исполнителей своего обещания является основанием традиционной морали. Однако право давать обещания в полной мере принадлежит тем индивидам, у которых есть сила воли для того, чтобы определять [177] свою судьбу за пределами ограничений, налагаемых моральными условностями. Это и есть превозносимая Ницше высшая свобода. На мой взгляд, именно демократическая ирония воспитывает граждан, достойных права давать обещания. Точнее, она воспитывает граждан законопослушных, достойных и честных, но при этом не производит стадных животных.

Скептическое, ироническое отношение является гарантом против конформизма. Ирония не допускает появления стадной психологии, которая делает демократию восприимчивой к тирании и демагогии большинства. В то же время — в той мере, в какой она подрывает догматические верования, служащие обоснованием этнических, расовых, классовых и родовых привилегий или диктаторского правления, — она позволяет создавать и поддерживать демократические институты, такие как волеизъявление большинства, равенство перед законом и обширная система индивидуальных и гражданских прав. Я вовсе не утверждаю, что ирония, взятая сама по себе, способствует развитию законности и справедливости, достаточных для обеспечения демократии. Однако, находясь в состоянии, при котором поддерживается постоянное напряжение между ней и демократической идеологией, ирония может содействовать достижению этих целей.

Ницше утверждал, что «человек — единственное из всех животных, которое не имеет вечных горизонтов и перспектив» (ВН: GS, с. 192). В то же время Ницше признает необходимость горизонтов. В качестве универсального закона он рассматривает положение, согласно которому «все живое может быть здоровым, сильным и продуктивным только тогда, когда оно ограничено определенным горизонтом; если же оно не в состоянии очертить горизонт вокруг себя и в то же время слишком самолюбиво и замкнуто на самом себе, чтобы быть в состоянии проникнуть взором туда, где начинается область другого, оно будет либо медленно истощаться и угасать, либо быстро идти к преждевременной гибели» (UM, с. 63). Идеологические горизонты — sine qua поп политического существа. Благодаря демократической иронии эти горизонты сохраняют свой мифологический статус и, таким образом, остаются открытыми для критики. Как таковые эти горизонты, которые живущий по законами иронии признает [178] необходимыми, не должны превращаться для него в непреодолимое замкнутое пространство или вырождаться в практики социального исключения.

Философский скептик с демократическими взглядами не должен будет искать опору на неизменных основаниях. Представления и ценности, которые он проповедует, нравственные принципы, распространению которых он содействует, термины, понятия и теории, которые он использует, будут находиться в состоянии постоянного напряжения по отношению к обширному пространству альтернативных представлений, ценностей, моральных принципов, терминов, концептов и теорий, из которых ничто не сможет дать гарантии бесспорности. Демократическая политика требует действия при отсутствии определенности. Как сказал Исайя Берлин, возможно, именно желание найти нечто большее, чем «относительное» обоснование своим убеждениям, является «глубинной и неизбывной метафизической потребностью». Однако позволять этой не-удовлетворимой потребности препятствовать всей деятельности человека есть, по Берлину, «симптом столь же глубинной, и даже более опасной, нравственной и политической незрелости»[254]. Живущий по законами иронии использует идеологию, признавая относительность ее постулатов. Лишь немногие идеологии, и в первую очередь демократия, позволяют существовать столь саморефлексивному взгляду на политическую жизнь.

Может возникнуть вопрос: что плохого в политической незрелости? Почему тот, кто исповедует принцип иронии, притом что его убеждения относительны, не может быть аполитичным или антиполитичным? Почему он должен подниматься над эстетизированным представлением о мире, которое Сьюзан Зонтаг однажды охарактеризовала как остановку в пути, «привал» («привал» [camp] — это игра в жизнь, в которой ничто не делается серьезно, поскольку все является лишь «цитатой»). Участвовать в этой игре означает находить жизнь достойной иронического удивления, но не преданного служения. Почему, в отсутствии метафизической определенности, живущий по законами иронии должен сопротивляться [179] «театрализации переживания», которая порождает антитрагическую жизнь «неполной вовлеченности» и «отстранения»?[255] Это сложные вопросы. Если мы не можем на них ответить, нам не следует обвинять Ницше за его собственные антиполитические настроения.

Почему мы вообще говорим о политике? Видимо, самый простой ответ заключается в том, что свобода выстраивать свою жизнь всегда нуждается в защите. Подобно Сократу, человек, исповедующий принцип иронии в наши дни, поступит мудро, если будет, например, защищать справедливые законы о земле, поскольку эти законы обеспечивают основные свободы, включая свободу вести жизнь по законами иронии. Постоянная бдительность — цена свободы, и эта бдительность является в том числе и коллективной, или, иными словами, политической, задачей.

В более широком смысле участие в политической деятельности необходимо потому, что идентичность того, кто живет по законам иронии, — кто он есть и кем он будет — поставлена на карту. Не предпринимать никаких действий самому означает подвергаться действию со стороны других, не участвуя в процессе формирования и трансформации моральных принципов, выстраивающих идентичность. Ницше считает уместным следующее заявление скептиков: «Я не имею ни малейшего представления о том, как я действую! Я не имею ни малейшего представления о том, как я должен действовать!» Однако, замечает Ницше, здесь не следует останавливаться. «Вы правы, — отвечает Ницше скептику, — но будьте уверены вот в чем: вы будете подвергаться действию со стороны других! и притом постоянно!» (УЗ: D, с. 76—77). Даже те, кто, исходя из веских аргументов скептического характера, отказываются «делать» что-либо, тем не менее всегда являются объектами «делания» со стороны других. Для тех, кто не принимает участия в конструировании своей собственной идентичности, ее все равно формируют извне. Мы не являемся независимыми индивидами, и неучастие в политической деятельности не делает нас независимыми. Однако, через политические взаимодействия, с привнесением эстетического [180] духа, мы можем стать соавторами своего собственного сценария и сорежиссерами своей собственной жизни. Имея это в виду, Мишель Фуко продолжил мысль Ницше, сказав, что мы должны «изобрести» самих себя в агностическом отношении к другим. Нас побуждают здесь к тому, чтобы мы вылепили себя как произведение искусства, иначе кто-нибудь другой или что-нибудь другое сделает это за нас.

Демократическая ирония предполагает постоянную переделку идентичности, понимаемую как неизбежно пробную и опытно необходимую процедуру нахождения когнитивного, аффективного и нормативного баланса между собой и другим. Это является признаком саморефлексивной деятельности в отношении своих мыслей, слов, мотиваций и поступков в публичном пространстве — несмотря на их всегда ситуативный характер. Через деятельность в этом пространстве индивид — противополагая себя другим и в совокупности с ними — формируется и трансформируется. Таким образом мы познаем себя и мир во всех его ситуативных проявлениях. Тогда демократические идеи могут и должны быть восприняты не только по политическим, но и по философским причинам, ибо ироническое вопрошание вряд ли может осуществляться в изоляции. Оно предполагает встречу лицом к лицу с другими.

Одной из перспективистских задач Ницше было «присвоить себе множество других индивидов в качестве многочисленных пар дополнительных глаз и рук» (ВН: GS, с. 215). Он стремился попасть в «каждый уголок» «современной души» (ВВ: WP, с. 532). Ницше утверждает, что для достижения этого замысла, для того чтобы «видеть вещи такими, какие они есть», надо «иметь возможность видеть их сотней глаз, так, как видят сразу многие люди» (GWM, 11, с. 38). Взаимодействие предоставляет нам наилучшую возможность для восприятия различных точек зрения — и для самопознания. Тогда получается, что самый простой ответ на вопрос, почему философский скептик должен стать иронизирующим политиком, уже содержится в надписи на дельфийском портике. Тот, кто живет по принципу иронии, вслед за Сократом принимает близко к сердцу повеление оракула «Познай самого себя». И, подобно Сократу, который провел свою жизнь на афинской агоре, испытывая сердца и умы своих сограждан, [181] такой человек познает самого себя и свой мир в основном через критическое по своему характеру взаимодействие с другими.

Вспомним знаменитое высказывание Уинстона Черчилля о том, что демократия есть худшая форма правления — за исключением всех остальных. Я бы предложил следующую формулу: склонность к демократическим идеям – худшее преступление против интеллектуальной честности философа – за исключением всех остальных. Демократические настроения, при условии ироничного к ним отношения, подрывают философский скептицизм менее, чем любые другие политические настроения и чем, по сути дела, отсутствие каких-либо политических настроений вообще. Деятельность в духе демократических идей, осуществляемая с долей иронии, может стать движущей силой философского исследования и средством сохранить его целостность.

Дата добавления: 2015-05-29