Введение. Включение скептической философии ницшеанского типа в жизнь индивида (что с неизбежностью затронет не только личную

Заключение

Включение скептической философии ницшеанского типа в жизнь индивида (что с неизбежностью затронет не только личную, но и коллективную и, следовательно, политическую ее стороны) можно сравнить с хождением по туго натянутому канату. Упасть по одну сторону — значит оказаться в болоте апатии, цинизма и аполитичности. Это — результат распадения скептической философии до состояния радикального скептицизма, неотвязного сомнения, отрицающего ценность (поиска) знания и подтачивающего сами основания общественной деятельности, неизбежно требующей активного участия. Упасть по другую сторону каната — значит приземлиться в трясине догматических верований. Авторитарные личности и идеологии служат здесь прочным основанием, которое оберегает от головокружительной относительности, порождаемой радикальным скептицизмом.

Отчаявшись в радикальном скептицизме и в то же время не будучи в состоянии вести постоянный, но не имеющий твердого основания поиск, Ницше колеблется между аполитизмом и догматическими, авторитарными политическими убеждениями. Обращаясь как к богатому наследию идей Ницше, так и к ставшим непреднамеренными уроками следствиям [182] его политических взглядов, мы в этой работе попытались показать, как в этой сложной ситуации можно сохранить устойчивость. Равновесие как лучшая альтернатива может быть достигнуто через культивирование демократической иронии. Последняя не является прочным основанием. Скорее, она служит той палкой в руках канатоходца, которая позволяет ему осторожно продвигаться по политико-философскому канату.

Как, исходя из этого предписания, оценить характер отношений между политикой и философией? Шелдон Волин пишет: «Сама по себе философия не может подготовить философа к самостоятельным действиям в мире политики. Или, другими словами, философия не становится „политической” просто потому, что рассматривает политические проблемы философским образом; она становится политической только когда обнаруживает понимание того, что происходит в мире политики»[256]. Данная работа, на примере идей и предубеждений Ницше, его успехов и ошибок, показывает, что философский поиск, этот скептический и иронический процесс, может вдохновляться и поддерживаться демократическим импульсом. Имеет ли это отношение к вопросу о том, что происходит с миром политики? Возможно. Демократии сегодня постоянно льстят и политики, и интеллектуалы. Ее по привычке одобряют и риторически восхваляют. Однако связь между демократией и философской мыслью редко подвергается анализу. Взгляд на философию как на политическую категорию, анализ того, как демократический контекст может способствовать более глубокому рассмотрению вещей и в какой степени философские исследования могут помочь укреплению демократии, — все это может вдохнуть новую жизнь во все расширяющийся, но вместе с тем как и прежде странно-безжизненный проект современной демократии.

Мне не хотелось бы переоценивать того, о чем я говорю. Вовсе не обязательно заменять школьный курс основ гражданского права на семинар по Ницше. По большому счету, я просто обосновываю с философской точки зрения возможность принять демократические убеждения теми, кто уже [183] явно следует скептическим принципам. Притом что людей с подобным философским умозрением достаточно немного, вряд ли стоит ожидать появления крупного национального (или, более того, глобального) сообщества искренне исповедывающих принципы демократической иронии. Однако можно допустить, что умеренное напряжение от здоровой иронии, взятой на вооружение философскими скептиками, может утвердиться в среде широкой общественности. Здесь она послужит своей главной задаче — ослаблению идеологического влияния недемократических убеждений, без того, чтобы в то же время способствовать усилению цинизма, сильно отравляющего сегодняшнюю общественную жизнь.

Циники считают, что ничто не обладает непреходящей ценностью потому, что все имеет цену. Ницше презирал цинизм ничуть не меньше традиционной морали. При этом ни цинизм, ни традиционная мораль не проявляют чувствительности к трагическому, готовности доблестно сражаться за то, что всегда остается спорным. Ирония, в отличие от цинизма, позволяет нам осознать мифическую природу наших политических ценностей, не требуя при этом, чтобы разум заставил нас отказаться от них. Это — демократическая добродетель.

Иринг Фечер

Фридрих Ницше и «Диалектика Просвещения» [257]

[184] Усиленная эксплуатация многих понятий, введенных Ницше, и злоупотребление ими, особенно в среде национал-социалистов, привели к тому, что после падения Третьего рейха философ на долгие годы превратился в изгоя, причем не только в Германии. При ближайшем рассмотрении, однако, оказывается, что философия Ницше никогда не составляла центра нацистской идеологии; ни Гитлер, ни Альфред Розенберг, ни Геббельс не пользовались аргументами или формулировками Ницше, и только Альфред Боймлер, получивший от рейхсминистерства образования собственную кафедру «политической педагогики», которую специально для него открыли в Берлинском университете им. Фридриха Вильгельма, всеми силами старался сделать из Ницше [185] провозвестника нацизма[258]. И, тем не менее, последовательные марксисты-ленинисты решительно отвергали и всячески дискредитировали Ницше, реагируя, в сущности, на того Ницше, который был создан усилиями нацистов. Ярким примером тому, в частности, может служить «Философский словарь» Розенталя и Юдина (Москва, 1955), где дается совершенно разгромная характеристика Ницше, который без долгих рассуждений представляется как «немецкий ультрареакционный философ-идеалист, ярый апологет буржуазной эксплуатации и агрессии, предтеча фашистской идеологии»[259]. Даже такой образованный марксист, как Дьёрдь Лукач, рассматривает Ницше исключительно с точки зрения его влияния на «немецкий фашизм». Особенность Ницше, отличавшая его от прочих мыслителей реакционного толка, заключалась, по мнению Лукача, высказанному им в 1943 году, в том, что он произвел неизгладимое впечатление

...на ту недовольную интеллигенцию, которая то и дело спонтанно и хаотично восставала против бездуховности своего времени. Этот дух возмущения он снова повернул в реакционную сторону, но сделал это так, что интеллигенция увидела в этом нечто революционное, ей показалось даже, что это еще более сильный протест против бездуховной действительности, и таким образом в ее глазах империалистическая идеология уже представала в каком-то смысле как [186] средство преодоления бездуховности и даже самого капиталистического характера современности[260].

Эту характеристику Лукач, вне всякого сомнения, мог бы использовать и в качестве критики той гораздо более тонкой интерпретации Ницше, которая была развита в многочисленных мелких статьях Макса Хоркхаймера, Теодора В. Адорно и Герберта Маркузе, а также в работе Хоркхаймера и Адорно «Диалектика Просвещения» (1947). Указывая на крайнюю однобокость суждений хулителей Ницше, причисляющих его к «буржуазным иррационалистам», Маркузе видит объяснение этой односторонности в том, что в своей критике рационализма Ницше

...выявляет такие черты, которые присущи в равной мере как советской, так и западной рациональности, в частности господство духа техники над гуманистическим духом. Шопенгауэр и Ницше... сходятся в том, что подрывают основы технической рациональности современного мира. Их переоценка ценностей, которая наносит сокрушительный удар по идеологии прогресса, проникая в те сферы буржуазного общества, что до сих пор считались запретными... отразилась прежде всего на тех самых ценностях, которые советское общество вынуждено было защищать любой ценой: это нравственная ценность соревновательности, общественно-полезный труд, трудовая дисциплина... пренебрежение личным счастьем. <...> Поскольку советский марксизм в своей борьбе против «буржуазных ценностей» не мог ни принять, ни признать ту весьма разрушительную критику этих ценностей, которая шла из недр самого «буржуазного лагеря», то ему ничего не оставалось делать, как просто отвергнуть этих критиков[261].[187]

Дата добавления: 2015-05-29