Диалектика Просвещения

Весьма своеобразная литературная манера Ницше, в которой он излагает свои мысли, равно как и его явная склонность к иронии и риторическому пафосу, подчас весьма затрудняют адекватное понимание его текстов. Специфическая издательская практика при подготовке посмертных изданий наследия Ницше, которой руководили сестра философа Элизабет Фёрстер-Ницше, известная своим антисемитизмом, и Петер Гаст, создала благодатную почву для всевозможных упрощенных интерпретаций, которые рождались отнюдь не только в среде нацистов. Хоркхаймер и Адорно, возобновившие в калифорнийском изгнании интенсивную работу с наследием Ницше, имели возможность опереться в своих штудиях, с одной стороны, на марксистскую концепцию истории и, с другой — на хорошее знание психоанализа. У Теодора В. Адорно к этому добавлялась поразительная глубина проникновения в материал, сочетавшаяся с высочайшим мастерством интерпретации. Так, в «Диалектике Просвещения», совместном труде этих двух исследователей, в частности, говорится:

Ницше, как немногие со времен Гегеля, сумел увидеть заложенную в Просвещении диалектику. Он сформулировал его двойственность по отношению к проблеме власти [ Herrschaft ].Нужно «нести просвещение в народ, дабы все священники мучались угрызениями совести, становясь священниками, и то же самое необходимо сделать с государством. В этом и состоит задача просвещения: показать, что все поведение князей и государственных мужей есть неприкрытая ложь» (Friedrich Nietzsche, Werke. Grossoktavausgabe. Leipzig, 1901, Bd. XV, S. 206). С другой стороны, просвещение испокон веку было одним из средств великого искусства правления... Самообман масс относительно этого пункта, например, во всех демократиях, оказывается крайне важным фактором: принижение человека и его управляемость объявляются прогрессом, к которому и следует стремиться (ibid., S. 235).

И если сам Ницше, по словам Хоркхаймера,

[188] видит в Просвещении не только универсальное движение независимого и самостоятельного духа, к последним носителям которого он причисляет и себя, но и враждебную жизни нигилистическую силу, у тех, кто представлялся его последователями в период, предшествовавший приходу фашизма, остается лишь этот второй момент, который извращается и превращается в идеологию (HGS, 5, с. 68—69).

Именно против такой однобокой интерпретации Ницше и направлена аргументация Адорно и Хоркхаймера, На одном из совместных семинаров 1950 года Адорно в связи с этим пояснял:

Нас в данном случае занимает только одно: мы должны попытаться, в меру наших скромных возможностей, устранить хотя бы некоторые искажения, которым подвергается сегодня мысль Ницше в общественном сознании. С одной стороны, Ницше был конфискован национал-социалистами, и из него в буквальном смысле сделали адвоката белокурой бестии и... немецкого империализма; было решено, что из его философии вытекает, будто бы власть, воля к власти, только и могут считаться нормой человеческого поведения, что, ссылаясь на него, можно, в конечном итоге, оправдывать любые формы произвола и насилия. С другой стороны, предпринимаются попытки превратить Ницше... в одного из тех официальных мыслителей, против которых он всю свою жизнь так яростно выступал... (HGS, 6, с. 112).

Ницше сумел увидеть и описать амбивалентность прогресса и просвещения, но вместе с тем это была всего лишь констатация факта, требующая дальнейшего диалектического осмысления, к которому он оказался не способен. Вот почему его сочинения так легко поддавались искажению. Именно это и вызвало критическое замечание Хоркхаймера, прозвучавшее в радиопередаче «О Ницше и о нас» (1950), в которой принимали участие также Адорно и Гадамер: «Я вижу в методе Ницше один недостаток; ему недостает диалектики». Хоркхаймер имеет в виду в данном случае недиалектическое описание выявленных противоречий, которые статично представляются лишь как взаимоисключающие явления:

[189] Ницше видел, что христианство не в состоянии излечить мир. Так он превратился в антихристианина и неожиданно сделал антихристианство своим знаменем. Он видел, что буржуазия не в состоянии разрешить неотложные социальные вопросы. Так он стал сторонником феодализма и аристократии... Он видел также, что мы далеко продвинулись в научном постижении истины, но он понимал, что это отнюдь не устраняет всех бед. И он задался вопросом, чего стоит тогда такая истина. Если бы он понял, что, ставя под сомнение христианство или же признавая невозможность непосредственного изменения мира, можно одновременно решать философскую проблему, что это и есть само по себе философская задача, ему бы тогда не понадобилось превозносить то самое антихристианство. Он бы тогда смог разглядеть те обстоятельства, которые мешали буржуазии выполнить все задачи, поставленные в его философии, и он мог бы тогда направить свою мысль на практические социальные предложения. Отсутствие диалектического подхода и создало благоприятную почву для последующих искажений его взглядов (HGS, 13, с. 115).

К этой критике Ницше присоединился и Адорно, который внес по ходу упомянутой выше радиопередачи несколько уточнений:

По существу, Ваши упреки... говоря языком нашей гегельянской философии, сводятся к тому, что ему недоставало понятия определенного отрицания; если чему-то, признанному в качестве негативного, противополагается нечто другое, то в этом другом должно в новой форме содержаться и отрицаемое. У Ницше же действительно речь идет о другом; осознав однажды определенные явления как нечто плохое, он из отчаяния пытается, как заклинатель, вызвать из ничего новый порядок, новые ценности и одновременно противопоставить их старому (HGS, 13, с. 116).

Этим объясняется, по Адорно, и тот «момент беспомощности», который присущ мысли Ницше, равно как и определенное [190] родство с югендстилем, на которое указывал в свое время еще Вальтер Беньямин[262].

Дата добавления: 2015-05-29