Января 1928 года III акт, явление 5 эпизод XII. Съезд гостей Наталья Дмитриевна — Мальцева, княжны — Амханицкая, Атьясова, Локшина, Коган, Лесс, Генина

Мейерхольд. Мальцева! Вы не выработали себе в этой сцене основной вашей походки, отчего сцена не идет. Вы ведь понимаете, какая здесь должна быть пышность. Сцена ведь эта называется у нас: съезд гостей {218} (это пока, на афише она, наверное, будет называться иначе). Значит, звучит музыка, торжественная, чопорная, вы входите, попадаете на какую-то площадку, по которой вы движетесь какими-то шажками. Суматоха есть у вас, а это не верно; она попала на эту площадку и идет ровно, торжественно. Быстроту темпа ей можно развить, когда вы играете основное положение, но пока вы основного положения не нашли, то нужно поставить себя в положение актера, который тормозит действие, иначе получается неверность планировки в смысле вашей поступи, вашей походки…

Когда Чацкий говорит: «… смех, игра во всех чертах», когда Чацкий подпускает иронию по поводу вас, то вы не обидитесь внезапно, а обида будет нарастать постепенно, то есть эта обида не будет разрушать вашу чопорную, торжественную походку. А то получается, что вы выходите из плана, то есть вы выплескиваетесь и становитесь parvenue[23], вы выпадаете из стиля. Может быть, она внутри мещанка, но видимость иная — барыни, так сказать, человека света, как тогда было принято говорить. Значит, надо найти эту торжественную чопорность. Вы торопитесь, но позвольте вас поторопить, когда вы найдете ваше основное положение. Если мы заставим вас сейчас торопиться, то ваше чтение будет неверным. Значит, я предлагаю: педагогически репетировать в более медленном темпе.

Затем, когда вы входите, охорашиваетесь, — вы идите более плавно, чтобы это была дебелая женщина, с округлыми движениями, с округлыми поворотами. Это должна быть такая качающаяся фигура, как Брюно говорит — пшеничное тесто — про Стеллу^[cclxvi]. Она, скорей, напоминает московскую купчиху. Вы сейчас играете так, как играют Мольера в провинциальных театрах у нас в России, но я считаю, что и Мольера можно пересмотреть с этой точки зрения, но установился такой штамп для Мольера. Вот у вас такой мольеровский прием, «précieuses ridicules» или жены Лужского 20 лет тому назад, которая тянулась быть дамой света^[cclxvii]. Лучше держаться как московская купчиха, тогда вы будете держаться лениво и плавно, порывистых движений не должно быть. Когда Платон Михайлович уходит, он движется медленно, а вы уже плавно движетесь, как уточка, за ним. И когда вы приваливаетесь к П. М., вы чуть-чуть замедляете сцену и только тогда скажете: «Мой дружочек…» Должна быть страшная мягкость в сцене, такая плавность именно купчихи, с купеческими повадочками. Надо Н. Д. трактовать как московскую купчиху — пусть нас за это бранят, но нельзя давать мольеровского образа, а то сцена не приобретает нужной остроты.

Вот Платон Михайлович вошел очень верно. Но вот что нужно сделать, чтобы он не был однообразен и чтобы показать его отношение к Н. Д., — это отмахивание. При отмахивании тоже не надо торопиться. Когда она говорит, надо сделать жест, как бы говоря: «А, начала…» Если это сказать сразу, то получается нервность, а он совсем не нервный, он очень веселый, любит общество, друзей, встречу со старыми приятелями, поделиться впечатлениями, подтрунить над самим собой; он своего рода философ, у него прекрасное лицо, он симпатяга парень.

Платону Михайловичу слова «… московский житель и женат» необходимо тормозить. Дальше тоже с иронией, ведь он потому вступает в {219} такую роль, что он встретил друга, с которым он раньше вместе посмеивался над супружеской жизнью. Это вот он нечаянно приехал в Москву, втюрился и женился, а теперь он ходит в лезгинке ^[cclxviii] и несет в руке большую муфту (так он нарисован на рисунке). И вот он с этой муфтой ходит, можно потом положить ее на перила. Важно, что, когда он увидел Чацкого, он готов с ним поделиться. «Женат» — он говорит по секрету, совсем тихо, чтобы не услыхала жена. «Нет, есть-таки занятья» — надо сказать громче, а «на флейте я твержу…» — надо сказать по секрету, потом смеется. «От скуки будешь…» — это показывает, что Платон Михайлович уже со всеми признаками неудачного брака, муж поневоле.

После этого Н. Д. меняет темп, она начинает новый темп, она прямо сыплет фразы. Я считаю, что она так руководит темпами, при плавности походки. Она — как московская купчиха: когда она сервирует чай и ждет к себе гостей, то у нее меняется раз пять темп в зависимости от того, как она угощает вареньем или рассказывает о платьях.

Трудность в «Горе от ума» та, что в нем и владение свободным стихом, и направление его то на тот, то на другой темп.

Все сцены однообразны, эта сцена разнообразна. Интонации еще вам недоступны, но ритмически она должна звучать.

(Повторение.)

Н. Д. не должна семенить, ее походка должна быть плавной, торжественной.

Музыка служит опорой сцены^[cclxix], не смущайтесь пауз, не торопитесь. Н. Д., как отклонилась, так уже и говорит: «Александр Андреич, вы ли?» Не нужно делать, как я раньше показывал. Надо скорреспондировать к Фамусову и произнести «Александр Андреич» с французским прононсом. Это и есть смешение французского с нижегородским…

(Повторение.)

{220} Эта сцена называется — игра с шалью. Нужно игру распределять, нужно жестикулировать таким образом, чтобы получилась игра на ракурсах. И затем не на мелких движениях, а на крупных, острых, а у вас такие движения, что в бинокль и то не будет видно. Такие движения только закупоривают игру. Вот это нужно обязательно сделать. Это очень трудная вещь. Когда у меня была студия на Бородинской, бывало, целый день бился на одном месте, чтобы переучить ученика сделать какое-нибудь движение. Вам нужно дома иметь свободную комнату, затем иметь шаль — не такую, а весомую; с воздушной шалью гораздо труднее играть, это как жонглерам: чем предметы легче, тем труднее жонглировать; тремя тяжелыми предметами легче жонглировать, чем тремя яблоками или тремя папиросами. Вот Айседора Дункан очень хорошо умела работать с легкими шарфами. Потом лучше эти упражнения делать под музыку, потому что музыка как-то заполняет. Вы потому торопитесь, что вам кажется, будто публике надоело, пока вы рукой поведете, но музыка затыкает дыры. Поэтому пантомимические упражнения мы делаем под музыку, она облегчает время, которое кажется томительным. Вам невыгодно, если шаль будет надета, — тогда вам нечего будет делать; предполагается, что вы от передней идете без шали и вы всматриваетесь в отсутствующие зеркала, которые находятся на большом расстоянии. […]

Вы не делаете установки для монолога, я даю вам переход, чтобы вы остановились около перил. П. М. может в это время уже двигаться. Я бы сказал, что это есть зарождение цыганского романса, который будет иметь место уже в 60‑х годах. Тогда его еще не было. Вот когда мы стали искать лезгинку^[cclxx], то оказалось, что ее не было в начале XIX века. Стали искать музыку — нет. Дело в том, что музыканты того времени выражали такие ориентные[24] мотивы в общеромантических украшениях. Они еще не нащупали этнографических элементов. Этот монолог вы должны произнести с цыганским пошибом. Такая должна быть приподнятость, а потом — простота: «Мой муж… познакомлю вас, хотите…» — вульгарный жест с очень пышным началом. Я вам программу дам, чтобы вы дома поработали. […]

(Выход княжен.)

Княжны идут по тому же кругу, по которому шла Н. Д.

Первая княжна прибежала, нагнулась, сделала реверанс и говорит: «Какой фасон прекрасный». Но она смотрит не на ноги, а то получается, что это относится к обуви.

Ошибка у всех княжен та, что у них жестикуляции руками больше, чем телом, а этого нельзя делать, это уже не тот стиль; движения руками должны быть, наоборот, сдержаннее. Это — декадентики своего времени, а тут уже Ватто получается, здесь надо, чтобы движения были скупы, как в современной моде. Ноги переплетаются, а руки должны быть скованы шарфами и веерами.

Мальцева, в вашем хождении получается немного водевильный стиль. Может быть, в вашей мизансцене это и есть, но вы не должны это показывать, а то получается водевиль с пением.

Дата добавления: 2015-06-04