Основной вопрос социал-демократической философии

(«VORWÄRTS» 1877)

NB

[143—147] Попы п профессора сходятся в том, что
отрицают абсолютную познавательную способность чело-
веческого интеллекта, возможность достигнуть безуслов-

ной ясности и сохраняют за ним лишь характер ограни-
ченного, верноподданнического рассудка...

NB

Профессиональные философы сделали шаг вперед
и заменили небесную науку земной; но здесь они в конце
концов занимают то же двойственное положение, что
и «прогрессисты» в политике. Та же помесь бездарности
и злой воли, которая удерживает последних от свободы,
удерживает профессоров от мудрости. Они не желают
отречься от поисков таинственного; если не на небесах,
не в святых дарах, то по крайней мере в природе должно
быть нечто мистическое, непостижимое, в «сущности
вещей» и в «последних основаниях» должны быть абсо-

NB

лютные пределы или «границы нашего познания приро-
ды». На социал-демократии лежит обязанность выступить против подобных неисправимых мистиков в защиту ра дикальной неограниченности человеческого интеллекта. Конечно, есть много непостигнутого, кто станет против этого спорить?..

Способность человеческого интеллекта так неограниченна,
что он с течением времени делает все новые открытия, в свете
которых неизменно вся прошлая ученость кажется сплошным
невежеством. И хотя я, таким образом, отстаиваю абсолютную
одаренность нашей познавательной способности, я все же пре-
исполнен сознания ограниченности всех людей и всех времен и,
следовательно, несмотря на весь свой самонадеянный тон, я,
в сущности, совершенно скромный человек...

NB

Разум, пожалуй, главенствует, но лишь в связи
с рядовыми — нашими пятью чувствами и материаль-
ными предметами мира...

«В этом мире» никто никогда не слыхал об интел-
лекте, который превзошел бы человеческий. Но о том,
как обстоит дело на «том свете» с ангелами, гномами
и нимфами, история умалчивает. И если мы даже со-
гласимся с этим ребячеством, если даже допустим, что
на луне и звездах копошатся неземные духи, то все же
эти последние, раз они пекут булки, должны пригото-
влять свои булки из муки, а не из жести или дерева.
Точно так же, если эти сверхъестественные духи обладают
рассудком, то этот рассудок должен быть той же общей
природы, того же устройства, как и наш...

Если в небесах и заоблачных сферах существуют вещи со-
вершенно иного свойства, чем земные, то они должны иметь
и другие названия: а так как мы не умеем говорить на
этом языке (языке ангелов), то не мешает молчать там, где
речь заходит о «чем-то высшем», метафизическом или таинст-
венном.

Удивительно, но верно! Подобное рассу-
ждение кажется «философам» неслыханным.
Они вслед за Кантом все еще до сих пор бол-
тают: мы можем постигнуть лишь явления I

versus Kant

природы, но то, что собственно скрывается
за ними, — «вещь в себе», или таинство, — не-
постижимо. И тем не менее эта мистика, вся

эта тайна не что иное, как сумасбродная идея,
которую эти господа составляют себе об ин-
теллекте...

Правда, существует непонятное и непостижимое, существуют
пределы нашей познавательной способности; но лишь в обыден-
ном смысле, точно так же, как существует невидимое и неслы-
шимое, как существуют пределы для зрения и слуха...

Я повторяю: преувеличенное представление об интеллекте,
неразумные требования по отношению к нашей познавательной
способности, иначе говоря, теоретико-познавательное неве-
жество — вот причина всякого суеверия, всякой религиозной

и философской метафизики...

[149] Сначала нужно было преодолеть метафизику или сверхъ-
естественные идеи, чтобы мы могли прийти к трезвому понима-
нию, что наш интеллект есть обыкновенная, формальная, меха-
ническая способность...

ГРАНИЦЫ ПОЗНАНИЯ

(«VORWÄRTS» 1877)

[151 —152] В редакцию «Vorwarts» недавно по-
ступило анонимное письмо по интересующему нас
вопросу, принадлежащее перу опытного специа-
листа, пытавшегося вполне объективно доказать,
что философия и социал-демократия — две различ-
ные вещи, что можно всей душой принадлежать
к партии и все же не быть согласным с «социал-
демократической философией» и что поэтому ясно,
что центральному органу не следовало бы допускать,
чтобы философским вопросам придавали характер
резко партийный.

Редакция «Vorwärts» была настолько любезна, что разрешила
мне ознакомиться с этим письмом, имевшим непосредственное
отношение к моим статьям. Автор, правда, выразил вполне опре-
деленно желание не вызывать своими возражениями публичной
дискуссии, потому что, как он говорит, газетная полемика
исключает возможность серьезного обсуждения подобных воп-
росов; я же, напротив, думаю, что он вряд ли найдет нескром-
ным, если его замечания и упреки послужат нам средством для
выяснения вопроса, который чрезвычайно близко принимается
к сердцу и мною и им, а также, как видно из всеобщею интереса
к нему, и всем нынешним поколением. Что же касается основа-
тельности, то я полагаю, что толстые фолианты не более при-
годны для этой цели, чем короткие газетные статьи. Наоборот,
столько уже имеется многотомной болтовни по этому вопросу,
что из-за этого у большей части публики совершенно пропадает
к нему интерес.

NB

Прежде всего я не согласен с те м, что фи;
лософия и социал-демократия — различные
вещи, не связанные друг с другом. Правда,
можно быть деятельным членом партии и в то

же время «критическим философом», пожалуй,
даже добрым христианином. На практике мы
должны быть крайне терпимы, и, несомненно, ни
один социал-демократ не подумает о том, чтобы
нарядить членов своей партии в один какой-
нибудь мундир. Но теоретический мундир дол-
жен надеть на себя всякий, кто с уважением
относится к науке. Теоретическое единство,
систематическая согласованность есть заветная
цель и высокое преимущество всякой науки...
Социал-демократия стремится не к вечным
законам, раз и навсегда установленным учре-
ждениям, застывшим формам, но к благу
человеческого рода вообще. Духовное просве-
щение — самое необходимое средство для этого.
Является ли познавательный аппарат огра-
ниченным, т. е. подчиненным, дают ли науч-
ные изыскания истинные понятия, истину
в высшей форме и последней инстанции, или

же только жалкие «суррогаты», над которыми
царит непостижимое — одним словом все то,
что называется теорией познания, есть социа-
листическое дело первостепенной важности...
[156—160] О Канте говорят, что его си-
стема «достаточно точно установила границы
формального познания». Но именно этот пункт
мы оспариваем со всей силой, в этом пункте
социал-демократическая философия совер-
шенно расходится с профессиональной. Кант
недостаточно точно установил границы фор-
мального познания, так как своей известной

«вещью в себе» он сохранил веру в другое,
высшее познание, в сверхчеловеческий, сверхъ-
естественный разум. Формальное познание!
Познание природы! «Философы» пускай жа-
ждут еще и другого познания, но им сле-
дует доказать, где оно находится и в чем
состоит.

О действительном знании, которым мы
повседневно пользуемся, они говорят с таким
же пренебрежением, как древние христиане
о «немощной плоти». Реальный мир — несо-
вершенное явлени е, а его истинная сущность-
тайна...

NB

NB

Phänomen

NB

* — феномен, явление. Ред.

Если естествознание везде и всюду довольствуется

NB

феноменом, то почему не удовлетвориться также фено-

менологией духа? За «границами формального познания»
неизменно скрывается высший, неограниченный, метафи-
зический разум, за профессиональным философом —
теолог и присущее им обоим «непостижимое»...
Но что же такое непостижимое? — спрашивается в вышеупо-
мянутом письме в редакцию «Vorwarts»...

NB

NB

И на этот вопрос профессиональный философ дает ответ, объясняя, что «бытие» как абсолютный покой никоим образом не может претвориться в абсолютное движение мысли. Этими словами, продолжает противник, определена граница познания, т. е. непостижимое. Но разве вытекает отсюда, что мы должны
отрицать его существование, что мы никогда не подойдем к нему?
Разумеется, нет. Каждая научная попытка приблизиться к нему,
понять, пли по крайней мере почувствовать его, подвигает нас
ближе к этому темному пункту и проливает на него новый свет,
хотя бы нам и никогда не удалось полностью осветить его. В преследовании этой цели заключается задача философии, в противоположность задаче естествознания, которое рассматривает лишь данное и объясняет только явления. Объясняет явления: феномен! гм, гм! Итак, объект философии — непостижимое — есть
птица, у которой мы с помощью нашей познавательной
способности то тут, то там можем выдернуть отдельное
перышко, но мы никогда не в состоянии ощипать ее со-
вершенно, и она вечно должна оставаться непостижимой.
Если присмотреться внимательнее к выдернутым уже
философами перьям, то мы узнаем по ним самую птицу:
здесь речь идет о человеческом духе. И вот мы опять на
решающей границе, отделяющей материалистов от идеа-
листов: для нас дух — явление природы, для них при-
рода — явление духа. И хорошо еще, если бы они этим
довольствовались. Нет, где-то позади скрывается дурное
намерение возвести дух в какое-то «существо» высшего
порядка, а все остальное низвести на степень ничтоже-
ства...
Мы же, напротив, утверждаем: то, что при известных усло-
виях может быть постигнуто, не есть непостижимое. Кто желает
понять непостижимое, просто дурачится. Как глазом я могу
обнять только видимое, ухом — только слышимое, точно так же
познавательной способностью я могу постигнуть лишь постижимое. И хотя социал-демократическая философия учит, что все существующее безусловно познаваемо, эти м вовсе не отрицается, что есть нечто непостижимое. Ото можно бы признать, но только не в двойственном, нелепом «философском

смысле», который где-то там в «заоблачных сферах» снова пре-
вращает непостижимое в постижимое. Мы относимся к этому
делу серьезно, мы не знаем никакого высшего познания, кроме
обыкновенного человеческого, мы знаем положительно, что наш
разум есть истинный разум и что так же немыслимо
существование иного, коренным образом отличающегося от нашего разума, как невозможны четырехугольные круги. Мы ставим интеллект в ряд обыкновенных вещей, которые не могут изменить своей природы, не изменив своего названия.

NB

NB

Социал-демократическая философия вполне согласна
с «профессиональной» в том, что «бытие никоим образом
не претворяется в мышление», так же как и любая его
часть. Но мы не считаем вовсе задачей мышления пре-
творять бытие; задача состоит лишь в том, чтобы фор-
мально упорядочить его, находить классы, правила,
законы, словом, делать то, что мы называем «познанием
природы». Постижимо все то, что поддается классифи-
кации, а непостижимо все, что не может претворяться
в мысль. Мы не можем, не должны и не желаем этого,
и потому отказываемся от него. Но мы можем сделать

обратное: претворить мышление в бытие, другими сло-
вами, мы можем классифицировать мыслительную спо-
собность, как один из многих видов бытия...

Мы считаем интеллект таким же точно эмпирическим
данным, как и материю. Мышление и бытие, субъект и объ-
ект равно находятся в пределах опыта. Различать одно как

NB

абсолютный покой от другого как абсолютного движения
неверно с тех пор как естествознание все сводит к дви-
жению. То, что товарищ «философ» сказал о непостижи-
мом, а именно, что каждая научная попытка приближает
нас к неизвестному, хотя бы нам никогда и не удалось
достигнуть полной ясности, относится без всякой уже
мистификации и к объекту естествознания — непознан-
ному. Познание природы также имеет свою безграничную
цель, и без таинственных «границ» мы все ближе подви-
гаемся к неизвестному, никогда не доходя до полной
ясности; а это значит, что наука не имеет границ...

НАШИ ПРОФЕССОРА НА ГРАНИЦАХ ПОЗНАНИЯ

(«VORWÄRTS» 1878)
I

[162—164] На «пятидесятом съезде немецких естествоиспыта-
телей и врачей» в Мюнхене, в сентябре 1877 г. профессор фон
Негели из Мюнхена снова коснулся известной, прочитанной
ранее лекции своего товарища из Берлина — Дюбуа-Реймона и
произнес замечательную речь о «границах научного познания».
Надо отдать справедливость господину профессору из Мюнхена,
что в правдивости и ясности он значительно превзошел своего
предшественника из Берлина, но он все же не сумел подняться
до уровня своей эпохи. Он почти разъяснил вопрос; но малень-
кий, заключительный пунктик, который он упустил, есть именно
кардинальный пункт — он касается великой пропасти, отделяю-
щей физику от метафизики, трезвую науку от романтической
веры.

Его предшественник Дюбуа-Реймон, как известно, хотел
доказать, что такая непроходимая граница действительно суще-
ствует и что вере во всяком случае должна быть отведена особая
область. Только этой роли маленького убежища для религиоз-
ной романтики его доклад обязан своим кажущимся значением
н своим распространением. С тех пор ревнители непостижимого
ликуют. Правда, профессор фон Негели не очень доволен этим
ликованием, но его высокое профессорское положение не позво-
ляет ему вести борьбу со всей решительностью. Доказав своему
предшественнику ясно, точно и определенно, что он не понял
естественнонаучного познания, он заключает следующим об-
разом:

«Если Дюбуа-Реймон закончил свой доклад уничтожающими
словами: «Ignoramus et ignorabimus» *, то я хотел бы в заклю-
чение высказать условный, но утешительный взгляд, что плоды
нашего исследования суть не просто знания, но и действитель-
ные познания, содержащие в себе зародыш почти (!) бесконеч-

— «Не знаем и не будем знать». Ред.

ного роста, без малейшего притязания на всеведение. Если мы
проявим разумное воздержание, если мы как смертные и прехо-
дящие существа удовлетворимся человеческим пониманием,
не посягая на божественное познание, то мы имеем право сказать
с полной уверенностью: «Мы знаем и будем знать»»...

Религиозная романтика Дюбуа-Реймона называет все плоды на-
учного исследования «просто знаниями», но не «действительными
познаниями», до которых бедный человеческий рассудок не может
дойти...

II

[166—167] «Что касается способности нашего Я позна-
вать природные вещи, то здесь решающее значение имеет
тот неоспоримый факт, что, как бы ни была устроена
наша мыслительная способность, только чувственные
восприятия дают нам сведения о природе. Если бы мы
не могли ничего видеть и слышать, вкушать или ощу-
щать, то мы вообще не знали бы, что существует еще
нечто вне нас, мы не знали бы вообще, что сами физи-
чески существуем».

Ото смелое слово. Будем держаться его и посмотрим,
держится ли его также господин профессор...

«Наша способность воспринимать природу непосред-
ственными нашими чувствами ограничена, таким об-
разом, в двух отношениях. Нам вероятно (!) не хва-
тает ощущений для целых областей жизни природы 1)
(например, для гномов, духов и т. п.? И. Д.), а
в той мере, в какой мы их имеем, они по времени и
пространству касаются бесконечно малой части це- 2)
лого».

Да, природа выше человеческого духа, она его неис-
сякаемый объект...

... Наша способность исследования ограничена лишь
постольку, поскольку неограничен ее объект, природа...

NB

NB

III

fl68] Мы признаем только один, один-единственный
мир, «тот, о котором нам сообщают чувственные вос-
приятия». Мы напоминаем Негели его же слова, что
там, где мы ничего не можем видеть, слышать, ощущать,
вкушать, обонять, — там мы ничего и не можем знать...

versus

Kant

NB

Непознаваемое, абсолютно недоступное чувствам для
нас не существует и не существует также «в себе»,
так что мы даже не сможем говорить об этом, не уда-
ляясь в область фантазии...

IV

[171] Кого влечет в иной мир, из мира опыта в мир
предчувствий или божества, кто только об этом гово-
рит, тот либо самодур, либо плут и шарлатан...

[173—174] Я хотел бы помочь читателю понять то,
чего, насколько я знаю, еще не поняли наши профессора,
а именно, что наш интеллект есть диалектический ин-
струмент, пнструмент, примиряющий все противопо-
ложности. Интеллект создает единство с помощью

разнообразия и осознает различие в сходстве...

«Но что такое этот мир, подчиненный человеческому
духу? Даже не песчинка в вечности пространства, даже
не секунда в вечности времени, а лишь ничтожная
часть истинной сущности Вселенной». Точь-в-точь так
говорит и поп. И совершенно правильно, покуда это
должно служить лишь восторженным выражением
чувства перед величием бытия; но это полная бессмыс-
лица, поскольку профессор Негели желает этим ска-
зать, что наше пространство и наше время не суть части
бесконечности и вечности, полная бессмыслица, если
это должно означать, «что истинная сущность Все-
ленной» скрыта вне явлений, в непостижимой религии
или метафизике...,

V

[178] Единство, за которое ратует Негели, утрачивается им,
как только он подходит к «миру предчувствия» и к божествен-
ному «всеведению», а профессор Вирхов утрачивает его уже,
как только он касается различия между органическим и неорга-
ническим. Еще ненавистнее для него связь между человеком и
животным и совершенно бесспорным ему представляется вопрос
о противоположности между телом и душой, потому что их
объединение могло бы произвести в «голове социалиста» самую
ужасную путаницу и непременно привело бы к ниспровержению
всей профессорской премудрости.

ЭКСКУРСЫ СОЦИАЛИСТА
В ОБЛАСТЬ ТЕОРИИ ПОЗНАНИЯ

NB

ПРЕДИСЛОВИЕ

[180—181] Если не рабами, то слугами при-
роды мы вечно должны оставаться. Познание
может нам дать лишь возможную свободу,
которая в то же время и есть единственная
разумная свобода...

Кто хочет стать настоящим социал-демо-
кратом, тот должен усовершенствовать свой
образ мышления. Усовершенствованный метод
мышления помог признанным основателям,

Марксу и Энгельсу, поднять социал-демокра-
тию до той научной точки зрения, на которой
она теперь стоит...

NB

Marx und

Engels =

anerkann-

te Stif-

tern *

«В ГЛУБИНЫ ПРИРОДЫ HE ПРОНИКНУТЬ
НИ ОДНОМУ СМЕРТНОМУ ДУХУ»

[183—186] Подобно тому, как идолопоклонники обоготво-
ряли самые обыкновенные вещи — камни и деревья, так и «смерт-
ному духу» приписывалось нечто божественное и таинственное
сначала религией, а затем философией. То, что религия называла
верой и сверхъестественным миром, философия называла мета-
физикой. Мы, однако, не должны упускать из виду то преиму-
щество метафизики, что она имела благое намерение превратить
свой предмет в науку, что в конце концов ей и удалось. Из мета-
физической мировой мудрости выросла как бы за ее спиной
спец иальная дисциплина скромной теории познания.

Прежде чем философия могла проникнуть в сущность
смертного духа, ей надо было показать практическим при-
менением естествознания, что духовный аппарат человека на

* - Маркс и Энгельс = признанные основатели. Ред,

NB

самом деле обладает находившейся до сих пор
под сомнением способностью освещать внутреннюю сущ-
ность природы...

Благодаря понятию «универсум», имеющемуся в че-
ловеческой голове, человек знает a priori*, как если

??

бы это знание было прирожденным, что все вещи и

небесные тела находятся в универсуме и имеют уни-
версальную, общую всем им природу. Смертный дух
не представляет исключения из этого научного закона...
Вера в бессмертный, сверхъестественный религиозный дух ме-
шает познанию того, что человеческий дух создан и воспроизведен
самой природой, стало быть он — ее собственное дитя, по отно-
шению к которому она не знает особенной застенчивости.

NB

И тем не менее природа застенчива: она никогда
не раскрывается сразу и полностью. Она не может
раскрыться целиком, потому что она неисчерпаема
по своим дарам. И смертный дух, это дитя природы, —
светильник, освещающий не только внешнее природы,
но и внутреннее ее. Отделять внутреннее от внешнего
по отношению к физически бесконечной и неисчерпаемой
единой сущности природы — значит вносить путаницу
в понятия...

NB

«Великий дух» религии является причиной умале-
ния человеческого духа, в чем повинен поэт, отрицаю-
щий способность этого духа «проникать в глубины
природы». А ведь бессмертный сверхъестественный дух
есть лишь фантастическое отражение смертного фи-
зического духа. Теория познания, в наиболее развитом
своем виде, может вполне доказать это положение.
Она показывает нам, что смертный дух заимствует все свои
представления, мысли и понятия у единого монистического мира,
который естественные науки называют «физическим миром»...
Смертный дух благодаря своим знаниям проникает
в самые глубины природы, но он не может выйти за ее
пределы не потому, что он ограничен, а потому, что
мать — бесконечная природа, естественная бесконеч-
ность, вне которой ничего не существует.

От своей чудесной матери ее естественное дитя уна-
следовало сознание. Смертный дух появляется на свет
со способностью сознавать, что он — дитя своей доб-
рой матери-природы, которая одарила его способ-
ностью создавать себе превосходные образы всех осталь-
ных детей своей матери, всех своих братьев и сестер.

* — заранее, до опыта. Ред.

NB

Таким образом, «смертный дух» обладает образами, пред-
ставлениями или понятиями о воздухе и воде, земле и
огне и т. д. и в то же время обладает сознанием, что
эти созданные им образы — превосходные, истинные.
Он, правда, убеждается на опыте, что создания при-
роды изменчивы, и замечает, например, что вода со-
стоит из самых различных видов воды, в которых
ни одна Капля не равна абсолютно другой, но одно он
унаследовал от своей матери — он знает сам от себя,?
a priori, что вода не может изменить своей всеобщей,
присущей ей как воде природы без того, чтобы пере-
стать быть водой; он знает поэтому, так сказать про-?

рочески, что, несмотря на все перемены, происходя-
щие в вещах, их всеобщая природа, их всеобщая сущ-
ность не может изменяться. Смертный дух никогда
не может знать, возможно или невозможно то или иное
у его бессмертной матери; но то, что вода во всех слу-
чаях мокра и что дух, даже если бы он обитал за обла-
ками, не может изменить своей всеобщей природы —
смертный дух знает безусловно в силу присущей ему

п о рождению природы...

NB

[189—190] Как способность зрения тесно связана
со светом и цветом или субъективная способность ося-
зания — с объективным свойством быть осязаемым, так
же тесно смертный дух связан с загадкой природы.
Без доступных рассудку вещей внешнего мира ника-
кой рассудок внутри головы не может быть действи-
тельным...

Философия открыла искусство мыслить; то, что при этом она уделила много внимания рассмотрению вопроса о совершенней-
шем существе, о понятии божества, о «субстанции» Спинозы,
о кантовской «вещи в себе», об «абсолюте» Гегеля объясняется
тем, что трезвое понятие об универсуме, о всеедином, не имею-
щем ничего ни над собой, ни рядом с собой, ни вне себя, является
первым требованием правильного, последовательного образа
мышления, знающего относительно себя и всех возможных и
невозможных объектов, что все принадлежит к единому, вечному
и бесконечному целому, которое мы называем космосом, приро-
дой или универсумом...

[192] Закон естественной логики и логического «естества»
гласит, что каждая вещь принадлежит своему роду, что роды
и виды, правда, изменчивы, но не в такой чрезмерной степени,
чтобы они могли выйти за пределы всеобщего рода, за границы
естественного. Не может быть поэтому духа, столь глубоко
проникающего в сущность природы, чтобы он мог как бы сло-
жить и спрятать ее в карман.

Разве эта уверенность, сообщенная нам природой,
есть нечто чудесное? Разве непонятно, что эта мыслящая
часть природы унаследовала от своей матери убежде-
ние, что всемогущество природы — разумное всемо-
гущество? Не было ли более непонятным, если бы дочь
стала думать о своей матери, что последняя всемогуща
и вездесуща в противном рассудку смысле?..

Дата добавления: 2015-06-04